— Я знаю. Знаю. Я не прошу прощения. Но не потому что не хочу. Потому что…

— Потому что это слово глупое… и ничего не выражает? — закончила она.

Улыбнулся? Да. Стало легче. И по-другому. И его дыхание у щеки.

— Ты нужна мне любая. Любая. Но я скучаю по той Эве. Забудь это. Забудь. Сотри из своей памяти. Пожалуйста.

— И я…

— Что?

— И я хочу того Яна… — прошептала.

— Я с тобой. Я всегда с тобой.

— Я постараюсь. Я обещаю, — грудь сдавило. От недосказанности. От всех этих белых пятен в их истории. Так трудно было заговорить, но она сделала. Сказала и выдохнула. И снова задрожала. Пережитые и ещё не пережитые эмоции, встряхивали её. Он ничего не ответил. Кажется, что ослабил объятья, но прижал крепче. Хотелось ещё крепче. Чтобы согреться. Потому что начало поколачивать. И жутко захотелось коньяка. Так, что хоть вой…

Он начал целовать её. Шею. Сзади. Спускаясь вниз. Потом плечо. Она хотела развернуться. Или повернуться, чтобы ответить, но застыла. Была как деревянная. Положила ладони на его предплечья.

— Боже, у тебя руки ледяные… — сжал её ладони. Вернее только правую. Левую не так сильно.

— Я… — боялась, что зубы застучат, — …я замёрзла. — И ужасно хочу коньяка. У нас есть коньяк?

— Есть. Но тебе нельзя.

— Пожалуйста. Я так замёрзла. Я ничего не чувствую, — просила она.

— Пойдём.

Он отпустил её. Взял за руку и потащил на кухню. Или повёл?

Она просто переставляла босые ступни. Как хорошо, что пол был тёплый. Забралась на стул и развернулась к нему лицом, обхватила себя за плечи, потёрла руки. Замёрзла. Вся покрылась мурашками. Кажа стала «гусиной».

— Коньяк я тебе не налью. Это очень крепко.

— Я хочу коньяк.

— Тебя вырвет. Когда ты ела последний раз?

— Не помню, — он повернулся к ней и выразительно посмотрел. — Не говори, что я дура. Сама знаю, — грозно предупредила она и получила в ответ смешок.

Он поставил перед ней тарелку, на которой ещё остались бутерброды.

— Ешь.

— Они холодные. Я не хочу холодные.

— Ешь холодные, — продолжая шарить по шкафам.

Как ни странно, она не стала спорить, взяла с тарелки сэндвич. Откусила кусочек и облизнула палец.

— И так вкусно. Оказывается. Что ты ищешь?

— Вино.

— Вон там, — она указала на верхний шкафчик, с аппетитом прожёвывая кусочек поджаренной колбаски.

— Понятно. Эва уже навела порядки. Странно, что я смог найти кофе в этом доме.

— Ты спрашивай, я тебе буду подсказывать, что и где лежит… — довольно улыбнулась она и замолчала. Даже перестала жевать. Уставилась в окно. И Ян тоже.

Послышались оглушительные раскаты грома, сопровождающиеся яркими вспышками молний. Дождя ещё не было. Пара секунд затишья, а потом снова громыхнуло и небо озарилось.

— Я давно не видела такой грозы, — прошептала она, заворожённо глядя на открытую взгляду панораму. На улице было совсем темно и только яркие молнии разрезали мглу над океаном. — Были тучки, но я не думала, что будет так сильно.

— Наверное, будет ливень, — предположил Ян, открывая бутылку.

Эва вспомнила, что ела бутерброд и продолжила своё занятие.

— Я люблю грозу и люблю дождь. Почему-то в такие моменты хочется подумать. Но, конечно, только когда лежишь на диване, а не мокнешь под дождём.

— Тебе нельзя думать. Тебе вредно, — съехидничал он, не улыбался, а сосредоточенно отмерял ей «дозу» красного вина. Налил полбокала, потом подумал и долил ещё.

— Какого ты обо мне низкого мнения… — обиженно отозвалась она на его слова. Притворно обиженно.

— Нет, я о тебе очень высокого мнения. Просто твой мозг иногда выдаёт очень своеобразные идеи.

— Это да-а-а, — согласно протянула она.

— Вот и я говорю…

— Ты хочешь его подогреть? — спросила она, когда увидела, что он открыл дверцу микроволновки.

— Да.

— Тогда добавь ещё корицы.

— Чего?

— Корицы говорю, — повторила она и указала пальчиком на шкафчик.

— Прям «рождественский» чай…

— Да. Хватит, — остановила она. — И немножко сахара.

— Сахар… — повторил он и добавил чайную ложечку сахара. Размешал. — Ещё что?

— Всё, — она выдала ему довольную очаровательную улыбку.

Он сунул бокал в микроволновку.

— Надеюсь это не хрусталь, — задумчиво проговорила она.

— Конечно нет.

Редкие капли дождя застучали по стеклу. Свет был приглушён. Только несколько точечных светильников горело над барной стойкой. Не было видно стекающих капель дождя, только стук, который становился всё чаще. Ветер усиливался. А капли всё стучали и стучали. И этот редкий перестук постепенно переходил в монотонный шум, льющейся воды. Они молча смотрели в окно, в котором ничего невозможно было разглядеть, за исключением тех моментов, когда молния озаряла всё вокруг.

Пикающий звук отвлёк их. Ян достал бокал с вином и поставил на стол.

— Горячий, — сказала она и одёрнула руку.

— Пусть чуть-чуть остынет.

— А ты? Я не буду пить в одиночестве, — она покачала головой.

Поболтала ножками, глядя как он достал себе бокал и налил вина. Отпил. Не стал греть, как ей. Встал, оперевшись на мраморную столешницу, скрестил руки на груди, внимательно глядя на неё. Она тронула свой. Он был ещё горячим, но терпимо. Можно было взять в руки. Она взяла и немножко отпила. Стекло нагрелось больше, чем само вино. Вино было приятно горячее. Сладкое и ароматное. Пряность корицы в тёплом вине… С первого же глотка по телу медленно стало разливаться тепло.

От его взгляда хотелось поёрзать, что она и сделала. Поёрзала на высоком стуле, уселась поудобнее и принялась разглядывать вино в бокале. Снова поболтала ножками. Отпивала по глотку, растягивая удовольствие.

На всю кухню пахло корицей. Он улыбнулся, наблюдая за ней.

— Хочешь попробовать? — она поднесла бокал к носу, вдохнула исходящий аромат. Тёплое вино усиливало запах корицы. — Это очень вкусно.

Он покачал головой.

— Ну, попробуй, — уговаривала она. Захотелось поделиться с ним этим вкусом. Но он снова покачал головой. И отпил своё холодное вино. — Я всё выпью и тебе не достанется…

— Пей, — просто сказал он. — Согрелась?

— Да, — она кивнула.

Согрелась. В желудке стало приятно тепло. И в груди. И даже в кончиках пальцев ног. И рук. Горячо. Ещё четверть бокала удовольствия.

Он отставил свой пустой в сторону. Шагнул к ней.

— Я даже не заметил, что ты надела её, — он взял в руки подвеску.

— Да, сегодня, — она опустила взгляд на переливающийся розовый камень у него на ладони. Даже в таком тусклом свете при лёгком шевелении грани искрились и сверкали.

— А кольцо?

— Кольцо не стала.

— Почему?

— Ты же мне не купил охранника, — она хихикнула. — Страшно… украдут меня вместе с этими дорогими побрякушками.

Она взяла его за левую руку. Рассмотрела кольцо и пошевелила его ладонью. Так странно видеть на его руке кольцо.

— Так необычно…

— Что?

— Кольцо на мужской руке… особенно с камушками…

— Да. Твой Альфи сказал бы «гламурненько».

— О, да, он бы точно так и сказал, — она улыбнулась. — Так и откажешься? У меня остался последний глоток.

— Значит, раздеваться у тебя рука болит. А одеваться не болит. И подвеску нацепить тоже не болит.

— Я два часа утром на это потратила!

— М-мм… — он посмотрел на её руки. На розовый лак на ногтях. Этот розовый не такой противный, как та кофточка. Этот приятного оттенка и матовый. Он задрал сарафан обнажая колени. — Это что? — тронул маленький синячок. Крошечный. На правом колене.

— Не знаю я откуда это. Стукнулась где-то.

— В чём ты была сегодня? В этом платье?

— Нет. В другом. А что? Я переоделась.

Она переодела цветной сарафанчик. Надела это платье, хоть и снова пришлось помучиться с молнией на спине. Струящееся из лёгкой белой ткани, с обтягивающим лифом. Чёрные узкие бретельки переходили в окантовку декольте и завязывались бантиком.

— Просто я даже не помню, в чём ты была. Вообще.

— Ты был злой.

— Нет, я был просто в шоке.

Они помолчали. Кроме шума дождя ничего не нарушало этой тишины. Она допила вино, но так и продолжала держать пустой бокал в ладонях. Подняла на него глаза. Стало совсем тепло. Жарко. Смотрела ему в глаза и уже перестала слышать шум дождя.

Он взял её за лицо. Пригнулся. Она сразу отставила бокал в сторону. Не почувствовала теплоту его рук. Потому что щёки горели от выпитого вина. Сомкнула руки на его запястьях.

— Согрелась… — он сказал. Ладошки её были горячими.

И губы тоже. И сладкие. И от неё пахло корицей. Целуя её он попробовал.

— Это очень вкусно… — от этого тона её пробрало. Всегда пробирало. Всегда возбуждало.

Эти его словечки… Сказанные таким тоном…

Вся многозначительность интонации и обещание в одном слове…

Сейчас это было намного острее.

Так соскучилась… Так сильно…

Он снова поцеловал её. Не напористо, но терпеливо. И всё-таки с жадностью.

Так соскучился… Так сильно…

Это был уже другой поцелуй. Её мягкие слегка приоткрытые губы. Податливые. И дерзкий язычок. Острый. Остро, потому что так чувствительно. Каждое соприкосновение с ним. Каждая дерзкая ласка.

Она была совсем открыта. Кажется до последнего вздоха. Пока хватало дыхания. Потом он остановился. Чуть отстранился. Она облизнула губы. Хотелось улыбнуться…