Почему-то стало приятно, хотя и ничего хорошего он не сказал. Но так огорчённо это прозвучало. Так искренне.

— Прости, пожалуйста. Я знаю, что ты волновался. И переживал… Я знаю… Я не хотела… Правда… — если бы он только смягчился. Но вся его поза выдавала недовольство и напряжение. Она побоялась двинуться с места. Не стала к нему подходить. Только следила за его малейшими движениями.

— Знаешь? — снова издевательски переспросил он. — А мне кажется, что ты ни черта не знаешь. Даже не догадываешься. Ты думаешь, я ради развлечения таскался с тобой в больницу и выслушивал весь этот бред?

— Я… Почему бред?

— Да потому что и половины не понимаю, что мне сказали! Но мне это нужно! Мне это, действительно, нужно! Потому что я не знаю, как реагировать на тебя! Ты то плачешь, то смеёшься… то орёшь, то из тебя и слова не вытянешь. А я просто не знаю, как на это реагировать! Иногда мне кажется, что ты специально выводишь меня из себя! Старательно идёшь к своей цели!

Она почувствовала свою вину, потому что во многом был прав.

— Да, я бываю неправа. Я признаю… И не оправдываю себя

— Ничего хорошего в этом нет. И никаких оправданий мне не нужно. Мне другое нужно, Эва. Другое, — последнее слово произнёс по складам.

Она молчала. С замиранием сердца следила за его движениями. Улавливала малейшие изменения интонации. Отслеживала, как меняется его настроение.

— Если ты ещё не поняла, то я могу тебе помочь. Могу объяснить, что такое семья, состоящая из двух человек. Пока из двух, хочу напомнить. Я понимаю, ты росла в неполноценной семье. Ты просто не знаешь, каково это… отношения между мужем и женой… мамой и папой. Я же, наоборот, рос в полной семье… рос в любви и счастье. И совсем не идиот, не хотеть того же для себя в своей собственной. Я совсем не идиот, Эва… И будучи единственным ребёнком достаточно эгоистичен, чтобы не позволить такого к себе отношения, какое позволяешь себе ты, — он уже не кричал, но говорил резко. Очень резко. Словно бил словами. Эффект ничуть не меньший, как если бы он орал на неё.

— У меня есть отец, если ты забыл, — упрямо вставила она.

— Твой отец… — он выделил слово «отец», — …после смерти матери, должен был забрать тебя к себе, а не предоставлять самой себе. Понятно? Отец которого видишь раз в две недели…

— Где-то я это уже слышала, — вспомнились слова Альфи. — Не надо читать мне нотаций по поводу моих отношений с отцом.

— Если ты не имеешь представления, как вести себя, я тебя научу, Эва. Я выбью из твоей головы всю эту дурь, что ты там себе насобирала.

Она промолчала. Занервничала и встала. Он шагнул к ней.

— В моей семье всё будет по-моему. В моей семье будет так, как я хочу. Так как я скажу. Ты принимаешь меня за полного кретина?

— Нет, конечно нет…

— Тогда почему? Почему ты продолжаешь так себя вести?

Она упрямо сжала губы и приподняла подбородок.

— Послушай меня. Все эти твои выходки… Твоё упрямство… Для меня не имеют ни малейшего значения… Для меня это капля в море. Это мелочь… но я думаю, что ты с трудом это понимаешь, потому что для тебя вот это становится смыслом жизни. Ты питаешься этим… живёшь. Но если тебе так легче… мне не трудно… я понимаю, почему ты делаешь это… и если тебе так легче, то мне не трудно потешить тебя таким образом.

Она почувствовала себя полной дурой. Так словно ты хранишь секрет, о котором все знают и он, собственно, уже не секрет, и только ты по-идиотски считаешь что это так.

— Я позволял тебе развлекаться вот так. Позволял, потому что надеялся, что это пройдёт. Лакированные туфли, Эва? Да, хоть набедренная повязка! Овсяная каша на обед? Ради Бога… Что там ещё у нас было? Дефиле в чём мать родила? Давай, дорогая! А потом я надеру тебе твой милый задик так, что ты сидеть не сможешь! Я надеялся и был уверен, что ты успокоишься! Сама! Но если ты не можешь, я помогу! — вдалбливал он в неё эти слова.

— Не думай, что мне доставляет всё это удовольствие, — неприятно было слушать о своих «подвигах» в таком ракурсе.

— Да? А мне кажется, что да.

— Нет.

— Нет? Однако ты продолжаешь разочаровывать меня… всем своим видом показываешь мне своё равнодушие… пренебрежение…

— Это не так.

Упоминание о его разочарование задело до боли. Но с горечью она сознавала, что так оно и есть. Он так разговаривал, давал ей понять о своём разочаровании в ней, и это оказалось очень больно. Она не хотела этого.

— Так. Ты стараешься показать то, что ты мне сказала… что вышла за меня только из-за ребёнка… да? Только вот, когда что-то случается, Эва… ты орёшь на весь дом «Ян!»… и я нужен тебе, когда ты плачешь и тебе плохо… когда ты порезала руку, я тоже тебе нужен… Даже когда ты просто спалила платье, я тоже оказался тебе нужен!

— Нет… это не так! Не только! — она думала, что высказавшись он успокоится, но он заводился ещё больше. Она хотела бы объяснить ему всё, но его открытая агрессия путала все мысли. Его ярость просто сбивала с ног.

— Где это «не только»? Я не хочу видеть такое выражение лица, как у тебя сейчас. Мне это не нужно! Я пришёл усталый и злой! Мне не нужна дома война! Мне нужна женщина! Ты для меня женщина. И только. Моя женщина, которая мне тоже должна! Тоже должна, заметь! У меня есть, на ком испытать себя. У меня есть, с кем бороться. Ты мне для этого не нужна! И тебе всё равно не справиться со мной. Никогда.

Она уже неровно дышала. Её начало потряхивать. Она не хотела даже прикасаться к нему в таком состоянии. Словно боялась обжечься. Не хотела быть рядом с ним. Хотела уйти подальше. Устала слушать то, что он говорил. Он замолчал. Она всё ещё стояла. Отступила назад и оперлась на спинку дивана.

— Подойди, — глухо, но резко. — Подойди ко мне, Эва. Мне надоели эти игры. Это могло бы продолжаться и дальше, но ты переходишь все границы. Ты рискуешь собой. И если тебе на себя наплевать, то мне нет. И я тебе не позволю это, как и всё остальное тоже.

— Я чувствую себя провинившимся ребёнком…

— Ты и ведёшь себя соответствующе. Но ты не ребёнок, ты моя женщина… моя жена… И я тебя хочу, так что раздевайся. Сама. Я больше не буду тебя обхаживать и соблазнять… Теперь ты сама.

Она была готова дать ему то, что он требовал. Она очень хотела дать ему то, что он просил. Готова, потому что устала сопротивляться, но его жёсткий тон развеивал всё томление и романтичность, какие могут быть в такой момент. Она не хотела делать это так. Это было унизительно. Он унижал её своим тоном. Пренебрежительным. Оскорбительным.

— Подойди ко мне.

Внутри всё протестовало. Всё взволновалось и заколотилось, но она подошла. Нужно было сделать всего пару шагов. И она их сделала.

— Раздевайся.

Он подцепил пальцем завязку на лифе сарафана. Теперь в такой близи она видела как сжаты его челюсти. И видела выражение его лица. Она рванула от него в сторону. Хотела уйти в спальню. Чувствовала, что разревётся как дура. А этих слёз она не хотела ему показывать. Это были другие слёзы. Он ухватил её за локоть. Вцепился, что стало больно. Она скривилась, но не пискнула.

— Если ты дёрнешься, я буду тебя останавливать… если я буду тебя останавливать, мне придётся приложить усилия… если мне придётся приложить усилия, мне будет больно… если мне будет больно, то я буду нервничать… а если я буду нервничать, то будет больно тебе… Раздевайся, — снова резанул он ей по нервам. Его хватка не ослабла.

Она упрямо поджала губы, но потом сказала:

— Я не могу сама. У меня болит рука, — он потянул её и она подступила к нему ближе. Душа её сопротивлялась такому Яну. Ладони стали ледяные, пальцы занемели. Сейчас она даже при всём желании не смогла бы расстегнуть молнию. Утром ей понадобилось очень много времени, чтобы справиться с молнией на спине.

— Убери волосы.

В руке у неё была зажата китайская шпилька. Она собрала волосы в хвост, потом скрутила в узел и сколола их. Даже такие нехитрые действия потребовали усилий. Выходило неловко, но она справилась. Руки дрожали. Большой палец левой руки и вовсе двигался плохо и доставлял боль. Пару локонов она всё же не удержала. Опустила руки и тронула пластырь на левой.

Он взял её за лицо и поцеловал. Быстро приник. Крепко. Даже грубо.

Едва он отпустил её она развернулась спиной.

— Снимай… — дрожащим голосом. И грудь тяжело вздымалась от сбившегося дыхания. Но то было не от нетерпения. Не от желания. Не от того желания, что пульсирует в каждой клеточке тела радугой удовольствия.

Желание быстрее всё закончить если он собирается просто грубо её взять. Она не собиралась останавливать его на этот раз. Но этот его поцелуй не нашёл в ней отклик, какой обычно.

Он сжал её плечи в кольце рук и чуть встряхнул. Не потянулся к молнии. И не притронулся. Пригнулся к уху.

— Где моя любимая разумная девочка? Где моя солнечная девочка? Почему у меня в доме поселилась бестолковая девка?

Она могла ощущать каждую его напряжённую мышцу. Но тон его был другой. Такой, что так и хотелось ему сказать…

— Потому что ты бросил свою солнечную девочку, — сказала. Хотела твёрдо, но получилось обиженно и разочарованно. — Ты её бросил, когда она перестала быть тебе нужна. Ты её бросил, а потом пришёл и женился на бестолковой девке.

— Я не хотел. Как ты не понимаешь, чего мне это стоило?

— Но я думала другое! Я жила с этим! Жила с тем, что оказалась в один прекрасный день тебе не нужна! Я осталась одна… беременная… и ненужная… Ты унизил меня… Я до сих пор помню, что ты мне сказал… И как ты это сказал… Так бездушно… Ян… так бессердечно… Я до сих пор помню… — ещё слово и она заплачет. Замолчала и сглотнула.