Теперь, когда Ужасный Август уехал и не вернется до середины лета, Клуни и Клэнси принялись за работу. Во-первых, мальчик не умел читать. По мнению Клэнси, это было самым большим грехом Ужасного Августа в отношении сына, потому что если ребенок не умеет читать, он никогда не познает мир.

Так что Клэнси занялся Джеком, что вполне устраивало Клуни, который был без ума от маленькой Мери — настоящего ангелочка с венчиком рыжих волос и смеющимися голубыми глазами.

Они поставили свой фургон позади конюшен и пустили пастись Порцию, где ей вздумается. Когда зажили раны от побоев, друзья перетащили в дом свои вещи и обосновались в комнате рядом с детской. Больше они не станут бродить по дорогам и ночевать в стогах сена. Немудреная сельская публика не будет швырять в них, играющих своего любимого Шекспира, фрукты. Уже это одно было благословением: ведь у простых людей такой наметанный глаз, и чаще они бросали камни, а не апельсины.

— Давай, Джек, дружок, — сказал Клэнси, глядя на оставленный разгром, — сначала поищем щетки и все здесь подметем. На это уйдет не более недели — меньше, если вернутся слуги. А потом, пока Клуни будет гугукать с Мери, мы с тобой примемся за твое образование.

Клуни шел за ними, тщательно обходя осколки разбитого стекла.

— Лучше бы ты пошел на кухню, Клэнси, — озабоченно сказал он. — Ты умеешь готовить простую пищу, и тебе очень идет фартук. А вот научить мальчика арифметике ты вряд ли сможешь: тебе же не сложить три числа подряд, если для этого понадобится больше, чем десять пальцев. Что нам надо сделать, — сказал Клуни, смело встретив разъяренный взгляд Клэнси, — так это послать записку Алоизиусу. Вот что нам надо сделать.

— Алоизиусу? Алоизиусу Бромли? Которого мы встретили в Кембридже? Того, что оставил сцену, чтобы стать учителем богатых мальчиков, у которых больше волос, чем мозгов? Думаешь, он приедет? У нас нет денег, чтобы заплатить ему, Клуни.

— А я думаю, что есть, Клэнси, — уверял Клуни по дороге на кухню. — Думаю, наш мистер Шерлок найдет способ, как заплатить Алоизиусу. И прочим слугам, которых мы захотим нанять — тем, что не разбегутся, как только здесь снова появится Август Колтрейн. Ты разве не понял, что его мучает совесть? Он сам почти мальчик, но знает, что этим дорогим деткам нужна настоящая забота и опека. Одно дело, когда речь шла только о Джеке, но теперь в доме младенец. Шерлок благодарен нам за помощь. Как ты думаешь, почему он разрешил нам остаться?

— Мне не нужна нянька, — запротестовал Джек, взгромоздившись на засаленный деревянный стол посередине кухни и болтая ногами. — Я уже большой, разве вы не знаете?

— Разве вы не знаете? Ты слышал, Клэнси? Он сказал «разве вы не знаете» совсем как ты. У парня замечательные способности к подражанию, но прослушивается ирландский акцент, от которого мы так безуспешно старались отделаться все эти годы. Нам нужен Алоизиус, и он нужен нам завтра.

— Мы не можем нанимать кого-то сами. Клуни, — возразил Клэнси. — Во-первых, мы не знаем, как это делается. И потом, одобрит ли это Шерлок?

— У меня есть на примете кое-кто, кого он одобрит, Клэнси. Во-первых, это супружеская пара Максвеллов, — начал Клуни, весьма довольный собой. Ему не так-то часто приходилось брать верх над Клэнси. Гораздо чаще он зарабатывал за свою глупость подзатыльник. — Им надоела сцена, и они мечтают о лучшем будущем для своей дочери. Кажется, ее зовут Хани. Они сами говорили мне об этом, когда мы были в Лондоне. Да мне в голову приходит не меньше дюжины имен актеров и актрис, которые мечтают отдохнуть парочку сезонов, а то и дольше в каком-нибудь поместье. Теплая постель, крыша над головой, кое-какие обязанности по хозяйству. Я бы мог назвать не меньше дюжины людей, готовых воспользоваться таким шансом. А платить им придется разве что пенни. Кому не понравится — того палкой вон, замена всегда найдется.

— Пожалуй, это сработает, — сказал Клэнси, заглянув в грязную кастрюлю и содрогнувшись от ее содержимого. — На самом деле идея просто великолепная. Иногда ты меня удивляешь, друг. Пойду поговорю с молодым мистером Шерлоком. — Бросив кастрюлю и расправив костлявые плечи, Клэнси вышел из кухни.

— Пошли, парень, мы тоже будем бороться, — сказал Клуни, приказав Джеку соскочить со стола и следовать за ним. Толстяк воздел вверх руку, будто нес флаг, и промаршировал из комнаты. За ним по пятам следовал Джек.

— «С дороги все! Играйте, музыканты…» — прокричал Клуни восторженно.

Счастливый и беззаботный, Джек старался попасть в такт шагам своего нового друга.

Глава 4

Алоизиус Бромли откашлялся и строго посмотрел на Мери, которая уже минут десять ёрзала на стуле, утомленная монотонным перечислением английских королей.

Милая Мередит. Крошка Мередит Фэрфакс. Большая для своих восьми лет девочка. Очень милая. И редкая озорница. Алоизиус разрешил ей посещать уроки пятнадцатилетнего мастера Джона[4] по двум причинам. Во-первых, девочка оказалась так умна, что одно удовольствие было заниматься с ней. Во-вторых, он не смог найти способа избавиться от присутствия любознательной девочки в классной комнате.

У нее должна бы быть няня, позже — гувернантка. Но поскольку Август Колтрейн не обращал на девочку, оставленную на его попечение, никакого внимания, Алоизиус считал, что ей уже повезло, что она вообще хоть была во что-то одета.

А Джон? Джон Колтрейн? Любимый, но опасно упрямый Джек. Алоизиус пришел в ужас, когда узнал из сплетен, гулявших по деревне, что отец мальчика поручил акушерке дать имя ребенку. Та, будучи простой женщиной, решила, что Джонни — вполне хорошее, солидное имя. Август, видимо, воспринял это как забавную шутку и одобрил его. Он радовался тому, что его нежеланная жена оказалась глубоко под землей, отцовство же его занимало меньше всего. Поэтому он не обращал внимания на сына, словно его вообще не было на свете. В тот день, когда Клуни и Клэнси наняли Алоизиуса учителем и наставником Джека, они рассказали ему о судьбе мальчика, который был предоставлен самому себе чуть ли не с первых дней своего существования.

К Мери Август тоже был совершенно равнодушен с того самого момента, когда девочка, в то время еще совсем малютка, была навязана ему по какому-то закону, который никто толком не мог Алоизиусу растолковать. Он знал только, что Колтрейн был опекуном и девочки, и ее наследства, и понял, что для него, тратившего наследство Мери направо и налево, это опекунство было выгодно. Ей повезет, если от ее денег останется хотя бы несколько фунтов к тому моменту, когда она достигнет совершеннолетия и сможет вступить в свои права.

Мери, конечно, ни о чем не подозревала. Разве восьмилетнюю девочку может волновать какое-то там наследство? Особенно Мери. Она была счастлива, что жива, счастлива, что рядом был ее любимый Джек.

Алоизиус и сам не понимал, почему он остается в Колтрейн-Хаусе. Платили ему редко, иногда он тратил часть своих денег на учебники, тетради и чернила. О том, чтобы вернуться на сцену, он не помышлял, особенно сейчас, когда наступала осенняя пора жизни. Он был достаточно образован, чтобы преподавать в университете, а вместо этого тратил оставшиеся годы на то, чтобы быть чем-то вроде гувернера и наставника двух детей, которые в противном случае вырастут совершенными дикарями.

Просто у него слишком мягкое сердце, уверял он себя все эти годы. Или не все в порядке с головой, порой задумывался он. И оставался. Так же как оставались Максвеллы и многие другие.

Алоизиус подозревал, что большинство, как и он сам, оставались из-за Джона и Мередит. Посторонние люди стали семьей, объединившейся ради этих двух детей. Они заботились о них, учили их, смотрели за ними — и защищали от Августа Колтрейна.

Алоизиусу нравилось наблюдать за Джоном и Мередит, когда они были вместе. Они играли, катаясь по траве, как щенята. Иногда они дрались и даже кусались. Но всегда оставались друзьями. Джон был старшим братом — защитником (хотя частенько поддразнивал девочку), Мередит — младшей сестренкой, обожавшей брата.

Все было хорошо, пока Джону было одиннадцать, а Мередит — четыре. И даже теперь, когда он стал грубоватым пятнадцатилетним подростком, а Мередит было всего восемь. Но что произойдет, когда Джону будет двадцать один год, а Мередит — четырнадцать? Если Джон все еще будет в Колтрейн-Хаусе — а он поклялся никогда не оставлять свой любимый дом Августу на разграбление — что тогда?

Алоизиус был уверен, что для Джона Мередит всего лишь подопечная его отца, хороший друг и веселая участница всяких проделок. Он ее дразнил, втягивал в свои мальчишеские забавы и обращался с ней как с любимой младшей сестрой, не более того.

Но, глядя на Мередит, Алоизиус понимал, что красота девочки очень скоро расцветет. Эти рыжие волосы, эти длинные, стройные ноги. Эта заразительная улыбка. А эти глаза цвета утреннего неба? Пока она немного неуклюжая и нескладная, как молодой жеребенок, но когда подрастет, несомненно, станет красавицей.

И если Мередит не изменит своего намерения — а этот ребенок всегда отличался упрямством — когда вырастет, она непременно выйдет замуж за своего любимого Джека. По-детски откровенно она как-то призналась Алоизиусу в этом.

Да, придет день, и Мередит расцветет прекрасным цветком. Как поведет себя тогда Джек Колтрейн? Будет все так же считать ее своей сестрой? Позволит ли ему Мередит относиться к себе только как к сестре?

Алоизиусу было известно, о чем мечтал Клуни, на что надеялся Клэнси, чего им обоим хотелось от всего сердца. Это будет просто замечательно, если однажды Джон и Мередит посмотрят друг на друга и поймут, что ничего не может быть прекраснее, чем пожениться и прожить вместе до конца своих дней в Колтрейн-Хаусе…

Оба они любили поместье и считали, что нельзя позволить Августу его окончательно разорить. А Джон был просто одержим идеей сохранить дом и землю.

Лучшим решением проблемы будет, если Джон и Мередит обнаружат, что они не просто брат и сестра. Август, без сомнения, намеревался промотать все наследство Мередит и оставить ее без единого пенни. Пока Август жив, Мередит, разумеется, не будет представлена свету во время лондонского сезона и навсегда останется в поместье. Алоизиус считал, что она заслуживает лучшей доли. Ему также хотелось, чтобы Джон побольше думал о своем будущем, нежели был одержим своей страстной ненавистью к отцу.