Кейси Майклз

Ожидая тебя

Акт первый

СБОР ТРУППЫ

Весь мир — театр.

В нем женщины, мужчины — все актеры.

Уильям Шекспир

Глава 1

В тот год почти вся Англия превратилась в зимнюю сказку, а Колтрейн-Хаус — великолепное поместье в графстве Линкольншир напоминал рождественский подарок, завернутый в ослепительно белый, только что выпавший снег.

Укрывшись в лесных чащах под деревьями, ветви которых пригибались тяжелыми снежными пластами к земле, спали пугливые олени. Проворные лисы бесшумно пересекали залитые лунным светом поля в поисках полуночной трапезы.

Люди в деревеньке неподалеку давно погасили огни и спали сладким сном.

И только в большом доме, стоявшем в самом центре поместья, никто не спал. Окна первых двух этажей сияли яркими огнями, развеселый смех оглашал притихшие окрестности.

Какая-то лисица нашла лазейку в сломанной изгороди, окружающей поместье, и осторожно подкралась к дому. Внезапно тишину ночи разорвал ружейный выстрел, и зверек стремглав бросился бежать по рыхлому снегу прочь.

Но лисица зря испугалась. Стреляли в большой гостиной дома, а мишенью служила хрустальная ваза, некогда принадлежавшая покойной жене хозяина поместья Колтрейна.

За выстрелом последовали грубая мужская брань, еще один выстрел и, наконец, звон разбитого стекла.

Откинув голову, Август Колтрейн громко расхохотался.

— Боже правый! Целых два выстрела! Ты явно теряешь форму, старина. Явно теряешь.

— Дьявол тебя побери, Колтрейн, — спокойно ответил лорд Джеффри Граймз, схватил пистолет из большого количества оружия, разложенного на столе, и принялся им размахивать. Присутствующие с бранью и визгом побросались на пол и попрятались за мебелью.

—Трусы, — провозгласил лорд Граймз, плюхнувшись в кресло, и рыгнул.

Одна из женщин уселась к нему на колени и, водворив голую грудь за корсаж платья, отняла у него пистолет.

— Полагаю, милорд, — начала она игриво, отбиваясь от его рук, — я полагаю, милорд, сегодня я вам уже вряд ли пригожусь. Пьянчуга, — пробормотала она, соскакивая с колен стрелка и одновременно широко улыбаясь барону Бакли, распростертому на полу со спущенными до колен штанами. Несмотря на выстрелы и случившуюся панику, его мужское достоинство было в полной боевой готовности.

— Ах, какая прелестная штучка, — проворковала, опускаясь на колени, женщина. — Вы ведь не будете возражать, если малютка Лотти немножко ею воспользуется, не правда ли, дружок?

Барон был более чем готов проявить великодушие, но другая дама опередила первую. Не прошло и минуты, как обе женщины, вцепившись друг другу в волосы, катались по полу. Несколько джентльменов, покинув свои укрытия, держали пари на победительницу.

Август Колтрейн пересел на другой диван, на всякий случай запасшись пистолетом и улыбаясь, стал наблюдать за потасовкой. Неплохой будет сегодня вечерок, подумал он, если только дело не кончится тем, что придется подстрелить Грайми, дабы заставить его вести себя прилично.

В молодые годы, а они были позади, его возраст приближался к сорока годам, Август Колтрейн был необыкновенно красив. Сейчас его глаза под набрякшими веками были красными от ежедневных возлияний. В юности он часто вел себя неразумно, но уже тогда твердо решил, что «ошибки молодости» будут жалким подобием тех «подвигов», которые он совершит в зрелые годы.

Он проигрывал большие деньги в карты. Напивался в самых низкопробных злачных местах. Спал с каждой женщиной, которая была согласна лечь с ним в постель, равно как и с теми, кто не соглашался. Ему было наплевать на свою страну, на короля и даже на свое родовое поместье. До тех пор, пока не перевелись денежки. До тех пор, пока он сможет притворяться, что будет жить вечно. И он повторял себе снова и снова, что он счастливый человек.

Пусть другие скучают на рождественских вечеринках у себя дома, поют рождественские гимны и пьют горячий сидр, а на следующее утро с постными лицами сидят на жестких скамейках в церкви. Он-то, черт возьми, знает, как надо веселиться в Рождество!

—Ставлю двадцать фунтов на рыжеволосую! — выкрикнул он, скрестив на столе длинные ноги в охотничьих сапогах, и сделал большой глоток прямо из горлышка бутылки.

— К черту женщин, Колтрейн! — Зычный голос Граймза перекрыл выкрики и смех наблюдавших за сварой мужчин. — И тебя к черту! Ты обещал нам настоящее развлечение. Тех двух ирландцев помнишь? Где эти трагики, а, Колтрейн? Зови их сюда, пусть выступают. Можно даже не двоих, а одного — того толстого. — Он поднял пистолет. — Будь я проклят, если не попаду в него с первого раза.

Актеры прятались за большим креслом.

— Ты слышал, что он сказал, Клэнси? — спросил толстый коротышка, безуспешно стараясь втянуть свой огромный живот. — Ты говорил, что мы приехали сюда работать, неделю играть Шекспира за теплую постель, сносную еду и хорошие деньги. Всем счастливого Рождества! А что получается? Они стреляют из пистолетов, а мне уготована роль живой мишени! — Клэнси освободился из крепко державших его рук Клуни. — Подзаборники! Болтливые ничтожества! — бормотал он, выглядывая из-за кресла и рассматривая гостей. Лотта и рыжеволосая катались по полу в разорванных платьях. — Ну и ну! — воскликнул Клэнси, быстро прячась обратно за кресло. — Мне сорок три, Клуни, — сказал он, доставая из кармана платок и вытирая им мокрый лоб, — но я никогда такого не видел. Ничего не поделаешь, старик, придется уползать отсюда на коленях. И не говори мне, из-за кого мы здесь оказались, потому что я и слышать об этом не хочу. Ты меня понял?

Клуни кивнул. Он прекрасно все понимал. Это было унизительно — растрачивать свой талант на пьяниц и гулящих женщин. Но и подыхать в канаве тоже унизительно.

У актеров из бродячей труппы, играющей пьесы Шекспира, четыре месяца не было постоянной работы, когда Август Колтрейн нашел их в Лондоне и, хорошо заплатив, велел приехать к нему в поместье в Линкольншир. Клэнси согласился занимать гостей на рождественской вечеринке в доме Колтрейна, потому что это было все же лучше, чем остаться на Рождество без крова и пищи.

На самом деле их место в Лондоне — вот где их место. Но видно, не судьба. Вместо Лондона они вот уже четверть века скитаются по Англии и Ирландии в своей повозке, которую последние десять лет тянет их дорогая ослица по кличке Порция. Они ездят из деревни в деревню, произнося слова бессмертного Барда перед фермерами и торговцами, ночуют на сеновалах или в своей повозке, мечтая о том, что когда-нибудь возвратятся на лондонские подмостки.

И хотя им не раз приходилось уворачиваться от яблок и прочих фруктов, которыми их забрасывали зрители, но никогда еще в них не стреляли. Нынешняя ситуация заставляла крепко задуматься о своей профессии. Придется побеседовать об этом с Клэнси, подумал Клуни. Если им, конечно, удастся выбраться живыми из большой гостиной.

— Этот дом очень большой, Клуни, — шепнул Клэнси. — Спрячемся до утра в какой-нибудь комнате, а потом решим, что делать дальше. Утро вечера мудренее, говаривала моя мать. Святая была женщина. Давай ползи за мной.

Клуни смотрел, как худой — кожа да кости — Клэнси встал на четвереньки и пополз в сторону двери, ведущей, как он думал, в большую столовую. Чуть ли не упираясь головой в зад Клэнси, зажмурившись и ухватившись руками за его щиколотки, Клуни старательно полз за товарищем по несчастью.

Они почти достигли цели. Рука Клэнси уже лежала на ручке двери в столовую, когда их увидел Август Колтрейн и выстрелил в дверь прямо над ручкой.

— Видишь, как надо, Грайми, — самодовольно произнес хозяин поместья, а Клэнси почувствовал, как сзади на него навалился дрожащий напарник. — Никогда не смей обвинять меня в том, что мои гости не получают того, что я им обещал. А вы, ирландцы, марш на сцену и начинайте свое представление. Заставьте наши сердца петь. Или, может быть, вы сами нам споете?

Клэнси с трудом отодрал от себя Клуни и встал на ноги. Он вздернул подбородок и высокомерно посмотрел на Августа Колтрейна:

— Мы играем пьесы Шекспира, сэр. Мы не поем. Клуни наконец открыл глаза и глянул на сидевшего в отдалении Колтрейна. Их наниматель был высок ростом и черен, как дьявол. А его черные глаза, казалось, могли продырявить железный горшок с расстояния в десять шагов.

— Я немного умею петь, Клэнси, — робко отважился Клуни.

— Сегодня мы будем играть «Как вам это понравится», Клуни, — твердо заявил Клэнси. — Мы сыграем один акт, а потом они о нас забудут. Давай делай, как я сказал, а после мы найдем себе пару жареных куриных ножек и теплую постель.

Не успел Клуни опомниться, как уже стоял на самодельной сцене, установленной перед камином. Клэнси кланялся публике, объявляя, что его партнер сейчас доставит им радость, рассказав о семи возрастах мужчины.

О семи? Клуни чуть язык не проглотил. Неужели нельзя ограничиться четырьмя, а потом откланяться и убежать?

— Я не могу, Клэнси. Просто не могу.

— Клуни, дружище, ты только подумай, — зашептал ему на ухо Клэнси. — Что сделал бы Бард?

— Сверкнул бы пятками, как кролик? — предположил Клуни, но Клэнси дал ему подзатыльник, и он, спотыкаясь, вышел на край сцены.

Он оглядел аудиторию и вздрогнул. «Леди» перестали мутузить друг друга и разлеглись прямо у подножия сцены. Одежда висела на них клочьями, они отпускали непристойные шуточки в адрес Клуни. Его светлость, которого все называли Грайми, держал на коленях большую вазу с апельсинами и вид у него был такой, будто он только и мечтает поскорее пустить их в ход. Остальные, по всей видимости, сами участвовали в каком-то представлении: хохочущие, размалеванные женщины восседали на голых задницах джентльменов, которые изображали жеребцов на увеселительной прогулке.

Август Колтрейн, сверля всех своими черными глазами, сидел на диване с бутылкой в одной руке и пистолетом — в другой. И этот пистолет был направлен прямо в голову Клуни.