Фэй Уэлдон - Ожерелье от Булгари

— Четырнадцать тысяч, — заявил Биллибой Джастис, коллега сэра Рональда.

— Мой Бог, — раздался мелодичный голосок леди Джулиет, — как приятно, когда тебя так высоко ценят! Вы все такие льстецы!

— Не знаю, зачем это нужно Барли Солту, — тихонько проговорил жене на ухо сэр Рональд, — но если этот мужлан Джастис полагает, что я окажу ему услугу из-за того, что он покупает твой портрет для своей ванной комнаты, то он совершает крупную ошибку.

Сэр Рональд любил леди Джулиет, Леди Джулиет, казалось, любили все, в том-то и была проблема. Она настолько привыкла к обожанию, что не могла отличить зерен от плевел. Сэр Рональд назвал ее именем противопехотную мину в те скверные времена, когда куда больше денег делалось на производстве оружия, чем на его уничтожении.

— Пятнадцать тысяч, — заявил Барли.

— Ты так добр ко мне, Барли, — промурлыкала Дорис, думая совсем о другом.

— Шестнадцать, — тут же ответил Биллибой. Он начал свою карьеру как химик. Ему обожгло лицо при взрыве, когда он проводил экскурсию для сотрудников министерства обороны на своем заводе в штате Юта. Экологи чуть из штанов не выпрыгнули из-за выбросов зарина. Сам по себе процесс утилизации прост: снаряды разрезают, затем вываривают в воде, и большая часть химических элементов разлагается, или разлагалась бы, не будь летучих фракций и взрывчатых компонентов. Эти фракции в горячей воде могут легко вновь соединиться и попросту, старым добрым способом, рвануть. К счастью, никто из представителей министерства не пострадал, и контракт был заключен. Но для его возобновления требовалось лоббирование в парламенте, которое и мог обеспечить сэр Рональд.

— Семнадцать тысяч, — произнес коренастый мужчина, стоящий рядом с Биллибоем. Акцент у него был русский.

Барли повернулся к леди Джулиет:

— Это что за комиссар?

— Его привел Биллибой. Макаров, если не ошибаюсь. Он выглядит несколько жестким, как все эти люди из Москвы, но на самом деле просто душка. Впрочем, мне нравятся все, кто поднимает ставки.

— Восемнадцать, — громко произнес Барли.

— Вот как надо! — воскликнул аукционист. — Кто больше?

— Двадцать, — раздался голос сзади, и все обернулись к Грейс, тут же покрасневшей.

Когда Уолтер Уэллс поднялся на подиум, чтобы произнести свою краткую речь о влиянии искусства на сокращение нищеты в мире, он казался до неприличия юным и красивым. Такого трудно принимать всерьез. Он не был ни достаточно развращенным для молодого художника, ни достаточно пресыщенным для старого. Ему просто необходимы морщины, подумала Грейс, но время и так благословит или проклянет его ими. Если бы молодость знала, если бы старость могла…

Грейс предположила, что Уолтер — гей. Он напоминал ей сына, Кармайкла, который сейчас жил в Сиднее, куда удрал от Барли. Роскошные черные кудри, узкое лицо греческого бога, изящное телосложение, мягкий голос, непозволительно красив, одет во все черное: шелковый свитер с воротником поло, куртка из плотного хлопка, джинсы. Кармайкл как-то сказал Грейс, что у черного много всяких оттенков, что истинно черного не существует. И с тех пор она стала это замечать. В случае с Уолтером Уэллсом в отличие от Кармайкла, как она со временем обнаружила, этот эффект достигался не при помощи каких-либо усилий, а простым и действенным способом: вся одежда вперемешку засовывается в машинку и стирается при какой придется температуре. Но ведь Уолтер — художник, а Кармайкл — дизайнер одежды.

Доктор Джейми Дум, психотерапевт Грейс, сказал ей, что она должна «отпустить Кармайкла». Что у него своя жизнь и что он мудро поступил, уехав в Австралию, подальше от отца, который его подавляет. Его вовсе не убедили слова Грейс, что Кармайкл — нареченный при крещении Джоном Кармайклом Солтом (сын предпочитал второе имя) — сначала старательно выработал в себе заикание, а потом и гомосексуализм лишь для того, чтобы позлить Барли. Доктор заявил, что Грейс не желает видеть реальность из-за того, что разочарована: Кармайкл не примчался, чтобы вмешаться и встать на ее сторону, когда Дорис впервые появилась на их семейном горизонте. Она глупо надеялась, что он придет на суд, чтобы оказать ей моральную поддержку. «Даже не пришел, чтобы посмотреть, как меня отправляют в каталажку!» Нет никаких сомнений, заявил доктор Джейми Дум, что у Кармайкла хватает своих эмоциональных проблем в Сиднее. Возможно, когда речь идет о родителях, он желает им обоим провалиться. С этим трудно было спорить.

Иногда она начинала подозревать, что доктор Дум находится у Барли на содержании.

Что же до особняка Мэнор-Хаус, где они провели с Барли так много счастливых лет, то Джейми Дум никак не мог понять, почему мысль о том, что Дорис Дюбуа поменяла название на Уайлд-Оутс и разобрала дом на части, так огорчает Грейс.

— Вы же утверждали, что он вам не нравился, — говорил он. — Слишком большой, слишком мрачный и слишком претенциозный.

Дом с участком в сотню акров и павлинами, не дающими спать по ночам, был построен в тысяча восемьсот шестидесятом и переделан по проекту Барли, который, сделав капитал на железной дороге, вдруг возомнил себя архитектором. Получились сплошные темные панели и гудящие грубы. Они перебрались туда, когда Кармайклу было шесть, а Барли заработал свой первый миллион. Грейс хотела остаться там, где была, где Кармайкл ходил в местную школу, а она дружила с другими родителями, где имелся маленький садик, в котором можно было следить за сменой времен года. Знакомый и безопасный дом, низкого качества, согласно оценке ее родителей, но вполне устраивающий Грейс. И как же Барли надеялся утереть им нос! Но если он думал, что ему это удастся, перевезя семью в Мэнор-Хаус, то он ошибался.

— Несколько претенциозно, дорогая, — сказали они. — Но если тебе нравится…

Ну а потом появились два «роллс-ройса». Грейс умоляла Барли этого не делать, но его ничто не могло остановить. В тот год, когда родился Кармайкл, обе ее сестры вышли замуж. Эмили — за управляющего имением в Йоркшире, Сара — за биржевого маклера в Сассексе. У обеих были грандиозные свадьбы. Барли настоял на том, чтобы они с Грейс приехали на взятом напрокат «роллс-ройсе». Это стоило таких денег, которых они в те времена не могли себе позволить. Грейс убеждала мужа, что есть другие способы доказать свою состоятельность, — наверняка то, что она так очевидно счастлива, заставит родителей держаться в рамках. Почти. Но ему хотелось произвести впечатление, развеять их последние сомнения, как и сомнения Грейс.

Когда она впервые привела его к себе домой, семейство Макнаб приняло его за необразованного парня, какого-то строителя. Через три месяца после женитьбы на их дочери он стал прорабом, через год поступил в школу бизнеса. Деньги, которые получал Барли, они откладывали, и Грейс устроилась в магазин готового платья, чтобы оплачивать счета, — работа, с которой она справлялась на удивление плохо, — а потом он обзавелся недвижимостью и смог купить два «роллс-ройса». Но ее родителям всегда было мало денег, и Барли всегда было недостаточно средств. Только Дорис Дюбуа смогла положить этому конец.

Первый крах постиг Барли, когда Кармайклу исполнилось девять. Рынок недвижимости внезапно обрушился. Его миллионы пропали. Барли предусмотрительно записал Мэнор-Хаус на имя Грейс, и оба «роллс-ройса» тоже. Мужья Эмили и Сары вложили в бизнес Барли крупные суммы. Они тоже потеряли все, что имели, включая и свои дома. Грейс хотела продать Мэнор-Хаус и разделить с семьями сестер вырученные от продажи деньги, но Барли воспротивился.

— Конечно, он и должен был воспротивиться, — сказал доктор Дум, выслушав ее рассказ. — Вам же нужно было где-то жить. А другие должны сами нести ответственность за свою жизнь.

Если бы суд не определил посещение психотерапевта обязательным условием ее освобождения, Грейс немедленно встала бы и ушла.

— Но машины, — проговорила она.

— А что с машинами?

— Никому не нужно два «роллс-ройса» в гараже, — сказала она. — К тому же я не могла их водить. Я хотела продать их, чтобы помочь Эмили с Сарой, но он и слышать об этом не хотел.

— И правильно, — ответил доктор Дум. — Цена при вторичной продаже этих машин просто смехотворна.

Именно это и сказал тогда Барли. После суда Грейс стало казаться, что все мужчины одинаковы. Во всяком случае, такой точки зрения на мужчин придерживалось большинство ее товарок в заключении. Почти у всех были мужья и любовники, которые напивались и поколачивали их, но которых они не могли бросить, потому что любили. Однако кое-кто из них все же неплохо отзывался о мужчинах в целом.

Иногда после освобождения Грейс испытывала ностальгию по тюрьме. По крайней мере, это место было густо населено, хотя и такого рода публикой, к которой она была непривычна. Она там даже обзавелась подругой — Этель, букмекером, сбежавшей с деньгами своего работодателя и заработавшей за это три года. Этель выйдет через пару месяцев, и тогда Грейс выяснит, насколько та хорошая подруга. Этель вполне может предпочесть забыть о прошлом, и если она так поступит, Грейс ее поймет.

Ее собственная семья решила оставить прошлое, включая и саму Грейс, позади, и это она тоже вполне могла понять. К тому времени, когда Барли был объявлен банкротом, сестры Грейс уже не разговаривали с ней, да и родители практически тоже. Они оказались правы в своих изначальных подозрениях насчет мужа старшей дочери и в том, что он и ее переделает по своему образу и подобию. Даже то, что он снова начал процветать, не произвело на них впечатления. Никто из них ни разу не навестил ее в тюрьме. Они считали, что уже получили достаточную встряску, когда, раскрыв однажды утром «Телеграф», обнаружили там фотографию, с которой на них смотрела Грейс — оскорбленная и жаждущая крови брошенная жена. Ей некого винить, кроме себя самой.