Он видел выпирающие косточки на ее запястьях, худобу ее пальцев и острую линию подбородка, на что обратил внимание раньше.

Ее глаза казались неестественно большими, и он понимал, что она необыкновенно хороша собой, без преувеличения ее можно было бы назвать прекрасной.

Зная, что это блюдо можно приготовить очень быстро, он в первую очередь заказал холодный суп виши, известный своей калорийностью.

За ним последовало блюдо из курицы, по словам официанта, фирменное в его заведений.

— Кажется, я припоминаю: оно было фирменным много лет назад, когда я приходил сюда.

— В таком случае я очень рад приветствовать вас здесь снова, месье! — прозвучало в ответ.

Затем Уоррен заказал бутылку шампанского, дав понять, что ее следует принести немедленно.

Когда гарсон взял у него карту вин, Уоррен посмотрел на девушку и с улыбкой сказал:

— По-моему, нам пора представиться друг другу. Меня зовут Уоррен Вуд.

После некоторого смятения она промолвила:

— Мое имя Надя.

— И только?

— Черингтон.

— Значит, вы англичанка?

Но, даже спрашивая, он был уверен, опять же благодаря своей интуитивной проницательности, что, хотя ее английский язык безукоризнен, внешность отрицает ее английское происхождение.

Не было ничего, что могло бы дать Уоррену прямую подсказку, но он непоколебимо стоял на том, что в жилах этой девушки течет и кровь какого-то другого народа.

Однако Уоррен счел бестактным ставить под сомнение что-либо, сообщаемое ею, и потому изрек:

— Теперь, когда мы познакомились, могу я предположить, что вы делаете в Париже и почему так стремитесь его покинуть?

Видимо, его манера выражаться слегка позабавила ее. Она, как показалось Уоррену, чуть-чуть улыбнулась, прежде чем ответила:

— Вы обещали, что мы будем говорить… о вас!

— Очень хорошо, и я сдержу слово. Кстати, позвольте заметить, я привык всегда выполнять данные мною обещания.

Он вновь хотел заверить ее в том, что в любой момент позволит ей уйти, как только она захочет, ибо не строит каких-либо других планов относительно нее.

— Я прибыл в Париж, — продолжал он, — сегодня вечером из Африки, и первое, что я сделаю завтра утром, — уеду в Англию.

— Вы посетили Африку? Что вы там делали?

— Я был в экспедиции вместе с другом, который пишет книгу о племенах Северной Африки, главным образом о берберах. Мы побывали в местах, где никто никогда до этого не видел белого человека, и едва не сложили там свои кости.

— Похоже, там было очень опасно!

— Очень! Однако — я уже вам об этом говорил — путешествие излечило меня от желания покончить с собой.

Она посмотрела на него оценивающим взглядом, исследуя его элегантный костюм, и, вероятно, сделала какие-то выводы.

Спустя секунду она сказала:

— Вы не выглядите как человек, у которого… есть основания… пожелать себе… смерти.

— Есть и другие основания для самоубийства наряду с безденежьем!

— Да, наверное, есть, — согласилась она, — но оказаться совсем без гроша… и одной — это… более чем страшно!

Тон, каким она произнесла «одной», заставил Уоррена понизить голос.

— Кого вы потеряли?

— М-мою мать.

— И у вас нет отца?

— Мой отец… умер.

Ее голос дрогнул на последнем слове, и Уоррен почувствовал, что обстоятельства кончины ее отца связаны с какими-то слишком мучительными воспоминаниями.

— И у вас нет других родственников, которые могли бы о вас позаботиться?

— Н-нет… в Париже нет.

Было совершенно очевидно — у нее нет денег, чтобы уехать куда-либо, и он заметил:

— Кажется невероятным, чтобы кто-нибудь в этом переполненном городе не имел друзей, родственников или знакомых.

Она отвернула лицо, как бы не желая отвечать, и он увидел, что у нее очень длинные, темные ресницы.

— Тогда, наверное, — непринужденно произнес Уоррен, — я был послан в качестве вашего ангела-хранителя, чтобы спасти вас от самой себя.

— Это то, чего вам не следовало делать.

— Почему же нет?

Она вздохнула.

— Потому что это лишь… продлевает агонию.

Он не успел ответить, так как гарсон принес суп виши и поставил перед ними тарелки.

Вслед за супом на столе очутились корзиночка с хрустящими булочками, еще теплыми, только из печи, а также внушительный судак со сливочным маслом.

Вот тогда-то Уоррен понял, как отчаянно голодна Надя, — не потому, что она сразу же набросилась на еду, а, напротив, оттого, что обдуманно выжидала, как бы отсчитывая секунды, прежде чем протянуть руку и прикоснуться к булочке.

Медленно, столь медленно, что было ясно — она изо всех сил старается вести себя прилично, она разломила булочку, потянулась к маслу и чуть-чуть намазала им корочку.

Потом опять помедлила, прежде чем поднести ко рту намазанную половинку булочки.

Уоррен сделал вид, что не замечает.

Дабы не смутить девушку, он попробовал шампанское и попросил разлить лишь немного по стаканам, а потом оно опять перекочевало в ведерко со льдом.

Он также заказал бутылку минеральной воды.

К тому времени как все это было проделано, Надя деликатно и неторопливо съела ложку супа.

Уоррену показалось, хоть это могла быть всего лишь игра воображения, что сквозь смертельную бледность на ее лице проступил едва уловимый румянец.

Она не произнесла ни слова, пока не закончила есть суп.

Потом, когда она отпила маленький глоток воды эвиан, Уоррен сказал:

— Попробуйте выпить немного шампанского. Оно придаст вам аппетит.

— Вы думаете, мне нужен стимул… чтобы его повысить?

— Я знаю по опыту: когда вынужден долго обходиться без пищи и считаешь себя очень голодным, то, как это ни странно, получив наконец желаемое, внезапно теряешь охоту есть.

— Этому вас научила Африка?

— Да, — ответил он, — помимо великого множества других вещей.

— Я бы хотела узнать о них.

— Вам в самом деле интересно, или вы говорите так из вежливости?

В первый раз за все время она слегка рассмеялась.

— Мне действительно интересно, но, должна признаться, уже довольно давно не могла думать ни о чем, кроме собственных невзгод.

— Когда умерла ваша матушка?

Ему вдруг показалось, что она не ответит, но она промолвила:

— Два дня назад. Ее… похоронили сегодня утром.

И словно поняв, что он желает узнать, хоть я не спрашивал, она прибавила:

— Я продала мамино обручальное кольцо, ее одежду и все, что у меня было, для оплаты похорон. Но при всем при том священник, чтобы помочь мне, был вынужден обратиться в благотворительные фонды.

Она произнесла слово «благотворительные» так, что в ее устах оно прозвучало как бранное.

— Я понимаю, — кивнул Уоррен. — Значит, вы не имеете ничего, кроме того, что на вас надето.

— А н-надо ли нам… говорить об этом?

— Именно для того мы здесь и находимся.

— Очень хорошо… можете узнать правду, так или иначе. У меня нет ничего, и мне негде ночевать. При таких обстоятельствах река выглядит весьма гостеприимной.

— Если только вы окажетесь именно в ней, а не в какой-нибудь чрезвычайно неблагоустроенной тюрьме.

Она пристально посмотрела на него:

— Вы, похоже, совершенно уверены в том, что надо было помешать моему намерению. Однако в Сене каждый день обнаруживают тех, кому никто, не помешал утопиться.

— Вы одна из тех, кому повезло… или не повезло — смотря по тому, как вы к этому относитесь.

— Не повезло? Разумеется, мне не повезло!

Он раздумывал, что ответить, когда принесли курятину.

Курица, приготовленная со сметаной, была превосходна, к ней еще прилагался гарнир из картофеля под соусом соте и других овощей.

Как и предполагал Уоррен, Надя смогла съесть очень мало, несмотря на то что сделала несколько небольших глотков шампанского.

Потом она положила нож и вилку и умоляюще посмотрела на него.

— Простите… вы так добры… но вы совершенно правы… я совсем не могу… больше ничего есть.

Официант унес тарелки, и Уоррен заказал кофе.

— Не скажете ли вы теперь, — спросил он, — как вы оказались в такой ситуации, будучи явно человеком образованным и к тому же, что называется, настоящей дамой?

К его удивлению, Надя вздрогнула и опять отвернулась в сторону.

— Я… я не хочу быть с вами неучтивой, — молвила она, — но… я не могу ответить на ваш вопрос.

— Почему же нет? Наверное, я сумел бы вас понять, ведь я этого хочу.

— Эту историю я не могу никому рассказать… но мама и я… мы приехали в Париж, потому что… если вам угодно… мы скрывались… а денег у нас становилось все меньше и меньше.

Потом… мама заболела.

— Значит, вы потратили, что имели, на гонорары врачам!

Надя кивнула.

— Но врачи потеряли надежду. Они ничего не могли сделать для мамы, а она мучилась от боли, и я не сумела обеспечить ей должное питание и уход… может быть, это… к лучшему, что она… умерла. Я… хочу сказать… для нее так лучше.

— Я понимаю, что вы хотите сказать. — сочувственно произнес Уоррен. — Нет ничего хуже, чем видеть мучения того, кого любите, и быть не в состоянии ему помочь.

В эту минуту он вспомнил о своем отце и мог представить, до чего же страшно было пережить все это сидящей рядом с ним девушке явно благородного происхождения.

— Я бы очень желал выслушать всю эту историю.

Она покачала головой.

— Я… я не могу. Скажу только: огромное спасибо за то, что угостили меня таким… восхитительным ужином!

Она посмотрела на него так, словно сейчас встанет и исчезнет, и он сказал:

— Вы не настолько наивны, чтобы думать, будто я могу уйти и оставить вас здесь одну.

Даже если б я дал вам сколько-нибудь денег, а мне это совсем не трудно, я бы не смог спать по ночам, гадая, что же произошло с вами.

Он улыбнулся.

— Я уверен, и вы думали бы о том же. Любой человек хотел бы знать конец истории, которую ему начали рассказывать.