Они со вздохом повернулись и пошли тем же путем назад, в сторону городка и парикмахерской. На улицах было уныло и пусто, в эту дурную погоду большинство жителей благоразумно отсиживались в четырех стенах. Обогнув угол, они миновали книжную лавку. Эдит украдкой отстала, чтобы бросить взгляд на витрину, где скромно красовалось «Le Soleil de Minuit»47 в бумажной обложке. Моя лучшая книга, подумала она. Но при мысли, что мне до конца дней предстоит снова и снова переписывать один и тот же сюжет, у меня стынет кровь.

— Эдит, — прошипела Моника, — не спешите. Эдит в удивлении подняла голову и увидела, как в конце квартала миссис Пьюси и Дженнифер под ручку покидают магазин перчаток. Через минуту следом вышел приказчик с тремя фирменными пакетами, роскошью рисунка и красотой не уступавшими своему содержимому. Приказчику показали па автомобиль, который, как Эдит и Моника заметили только теперь, плавно катил с другого конца улицы им навстречу. Он остановился, водитель вылез, пересек улицу, переговорил с миссис Пьюси, забрал пакеты и вернулся в машину. Миссис Пьюси, которой, судя по всему, покупки вернули и здоровье, и душевное равновесие, улыбалась и бодро кивала, хотя с такого расстояния Моника и Эдит не могли слышать, о чем она говорит. Повинуясь слепому инстинкту, они отступили в подъезд книжной лавки, надеясь, что их не успели заметить. Но вскоре поняли, что внимание миссис и мисс Пьюси было целиком поглощено одним из тех напряженных и увлекательных разговоров, до каких посторонние решительно не допускались. К этому открытию они пришли одновременно и обменялись взглядом, в котором облегчение и покорность судьбе были смешаны в равной пропорции.

— Значит, так, — сказала Моника. — Либо придется нам их нагнать, либо пройти мимо, либо тащиться за ними, чтобы потом свернуть.

— Вы собирались в парикмахерскую, — напомнила Эдит.

— Но это же и вам по пути? Если вы идете в отель, парикмахерской не миновать.

— В отель меня как-то не тянет, — сказала Эдит. Отель или то, что он собой представлял, отпугивал ее.

— В таком случае, — решила Моника, — давайте вернемся и пропустим еще по чашечке кофе.

И они пошли назад по серой булыжной улочке. К этому времени их дружеское взаиморасположение сменилось чем-то вроде отчужденности; каждая про себя жалела о впустую потраченном дне. Нужно было остаться в номере, думала Эдит; нужно было поработать над книгой. Когда я пишу, то хотя бы зарабатываю на жизнь. Эти бесконечные хождения бессмысленны. И бестолковы. Впрочем, это ведь всего один день, у меня нет никаких серьезных обязательств, я никого не подвожу. Нет, в самом деле, на свой лад это даже приятно, подумала она, с тяжелым сердцем вступая под своды «Хаффенеггера», где витали ароматы кофе с сахаром и воздух гудел от разговоров лощеных бесстрастных благонравных матрон, составлявших постоянную клиентуру кафе в этот час дня.

— От всего этого так и рвешься домой, правда? — спросила Моника, которую вконец подкосило, что вниманием официанток теперь полностью завладели эти строгие, пышущие здоровьем дамы, которые явно заняли ее место. Ее лицо выражало обиду по этому поводу, пока она усаживалась и устраивала Кики на свободный стул, чтобы никому не взбрело в голову к ним подсесть.

Они сидели — чужестранный островок в море местной жизни; с окончанием летнего сезона они стали неуместным анахронизмом, пережившим эпоху радушных приемов, решительно никому не нужным. Пальма первенства отошла к другим. Городок готовился залечь в долгую спячку. Зимой сюда не приезжали: здесь было слишком уныло, слишком далеко до снегов, слишком мало красот, чтобы привлечь отдыхающих. У Эдит и Моники было чувство, будто местные жители со вздохом облегчения от них отвернулись, тем самым напомнив: они залетные птицы, в сущности, их здесь и нет. Когда Монике наконец удалось заказать кофе, они просидели в мрачном молчании еще десять минут, прежде чем забегавшаяся официантка вспомнила о заказе.

— Домой, — в конце концов молвила Эдит, — Да.

Но ей казалось, что ее домик отступил куда-то в другую жизнь, в другое измерение. Ей казалось, что она может туда никогда не вернуться. С того времени, как она в последний раз его видела, одно время года уступило место другому; она уже не та, что ранним утром садилась в постели, подставляла спину теплому солнцу и радовалась свету дня, мечтая поскорей приступить к работе. И это солнце, и этот свет поблекли, а с ними поблекла она сама. Она стала такой же серой, как здешняя осень. Она склонилась над чашечкой, внушая себе, что от пара над кофе, а не от чего-то другого у нее защипало глаза. С этим нужно кончать, подумала она.

— Господи, — простонала Моника. — Ну, я вам доложу. Этого нам только и не хватало.

Эдит взглянула и, проследив за ее взглядом, увидела у дверей миссис Пьюси под руку с мистером Невил-лом. Миссис Пьюси смеялась, а Дженнифер тем временем вела переговоры об их любимом столике. Пожилой господин, занимавший его, как раз собирался закурить сигарету, но передумал, забрал с соседнего стула портфель и хозяйственную сумку и пошел расплатиться к кассе, одновременно пытаясь нахлобучить шляпу и натянуть пальто. Уходя, он приподнял шляпу и поклонился Дженнифер, которая наградила его лучезарной улыбкой. В этот миг, отметила Эдит, у нее было точно такое же выражение, как у миссис Пьюси.

Моника и Эдит сжались и затаились, ожидая неизбежного вызова. Минуты шли, однако с вызовом медлили. И они стали наблюдать за дамами Пьюси и мистером Невиллом. Не смолкал переливчатый смех, по крайней мере исходивший от миссис Пьюси; Дженнифер о чем-то рассказывала, а мистер Невилл, заинтересованно подавшись вперед, был само внимание. От Эдит не ускользнуло, что он помалкивал. О беседе заботилась миссис Пьюси.

— Полагаю, — сказала Моника, — сейчас самое время удрать.

Вид у нее был задумчивый. Эдит вздохнула и попросила принести счет. Они подождали в молчании, осторожно поднялись и пошли к выходу.

— Не может быть, — удивилась миссис Пьюси, когда они бочком пробирались мимо ее столика. — Наши девочки! — Они остановились с неловкими улыбками, Дженнифер и мистер Невилл улыбнулись в ответ.

— Где же вы обе весь день пропадаете? — спросила миссис Пьюси.

— Отдыхаем, — не совсем уверенно ответила Эдит. — Вам стало лучше, миссис Пьюси?

Она заметила, что внешность миссис Пьюси, столь безупречная на расстоянии, при близком рассмотрении обнаруживала перемены не в лучшую сторону. Скулы казались розовее, веки синее, а губы дрожали чуть сильнее обычного. Однако воля была на месте, неукротимая воля, отказ сложить оружие, уступить, отступить, отстать, выйти из игры. Замечательная миссис Пьюси, подумала Эдит. Укрывшаяся за своим блистательным reclame48. Она всех нас переживет. И тем не менее повторила:

— Вам лучше?

— Да, дорогая моя, спасибо. Благодаря двум этим милым людям я почти полностью оправилась. Но стоит мне только подумать…

— Мне пора, — заявила Моника. — Назначено у парикмахера. Идете, Эдит?

Эдит разыграла пантомиму — спешка, сожаление, прощание — перед обращенными к ним лицами миссис Пьюси, Дженнифер и мистера Невилла и вышла следом за Моникой.

Она почти не помнила, как вернулась в отель, хотя ее снова охватила дрожь из-за подкравшегося с озера тумана. У себя в номере она пустила в ванну горячую воду и не закрывала до тех пор, пока в ванной стало не продохнуть от пара. С яростью расчесала волосы и оставила свисать на спину. Изучила в зеркале раскрасневшееся лицо, подошла к гардеробу и сняла с вешалки новое платье из синего шелка, которое ее заставила купить Моника и которого она еще ни разу не надевала. Потом удалилась в ванную с флакончиком духов и вылила в воду все до последней капли. Сумасбродство, жара, злость совершенно ее преобразили. Совсем новое существо уселось за письменный столик и открыло ручку.

«Дэвид, милый», — написала она.

Но предусмотрительность подсказала ей не приступать к письму до обеда, поскольку, начав писать, она сама не знала, когда кончит.

Она расхаживала по номеру, не желая расставаться с молчанием в обмен на шутливую вечернюю болтовню. Но в конце концов вздохнула, взяла сумочку и перчатки и сошла вниз.

Миссис Пьюси (черный шифон) сидела в гостиной, как всегда в компании Дженнифер, которая выглядела свежей и отдохнувшей. Пианист, разложив ноты, вопросительно посмотрел на миссис Пьюси, но та умоляюще воздела руку и покачала головой, как бы давая понять, что в этот вечер не сможет почтить его своим вниманием. Тот, обескураженный, приступил к обычным своим попурри, но играл без подъема. Мадам де Боннёй вошла, переваливаясь, постояла и подошла к миссис Пьюси.

— Alors, — осведомилась она хриплым и, как у всех глухих, громким голосом, — са va mieux, la sante?49

Миссис Пьюси изобразила усталую улыбку и махнула безукоризненно белым платочком, однако ничего не сказала. Расстроившись, но всего на секунду, потому что привыкла к пренебрежению, мадам де Боннёй пожала плечами и отвернулась.

— Toujours pomponnee50, — пробормотала она, как ей казалось, себе под нос, однако на самом деле оповестив всех собравшихся. Мистер Невилл сидел в дальнем углу, скрестив свои изящные лодыжки и загородившись газетой. Эдит гордо подняла голову и двинулась в его направлении.

— Господи, Эдит! — воскликнула миссис Пьюси с несвойственным ей оживлением. — Что вы сделали со своей прической? Присоединяйтесь-ка к нам, дорогая моя. Дайте я вас как следует разгляжу.

Эдит послушно заняла свое привычное место. Миссис Пьюси задумалась, прижав к подбородку палец.

— Что ж, необычно, конечно, — изрекла она наконец, — но, боюсь, по-старому мне нравилось больше. А как тебе, милая?

Дженнифер отвлеклась от своих ногтей и неопределенно улыбнулась.

— Очень мило, — сказала она. — Совсем неплохо.

— О, но мне, боюсь, по-старому нравилось больше, — повторила миссис Пьюси и, склонив голову набок, продолжала размышлять над этим, пока не позвали к столу.