Ускоряю темп и Милана хнычет уже в голос. Дышит тяжело и часто. Закусывает подушку. Но не просит ни остановиться, ни продолжать. Упорно молчит. Тем хуже для нее. Буду делать так, как нравится мне.

Делаю ещё несколько резких толчков и тут же вынимаю член, чтобы кончить Милане на спину.

— Сука! — не выдерживаю я, не в силах скрыть своих эмоций.

Громко вбираю и выпускаю носом воздух. Пытаюсь выровнять дыхание.

Милана обессилено падает на кровать. Я ложусь рядом, просовываю руку ей под талию и притягиваю к себе податливое тело.

64. Милана

Мне стыдно от моих ощущений. От того, что я испытываю рядом с ним. Разве не должна я ощущать нечто другое?

Почему к чувству жалости к этому зверю ещё и добавляется какое-то непонятное, незнакомое мне чувство?

Я зажмуриваюсь, потому что стыдно и страшно признаться. А он, как будто чувствуя это, требует смотреть на него. Заставляет.

И я подчиняюсь.

Он уже во мне. Опять. Каждый раз, видя его член, я пугаюсь. Не понимаю, как он может поместиться во мне. Но он помещается. Входит, причиняя боль. Но эта боль почти сразу же уходит, уступая место чему-то новому. Пока ещё непонятному мне.

Я должна ненавидеть его движения, но мне хочется, чтобы он продолжал.

Вижу его усмешку. Он играет со мной. Сопротивляюсь из последних сил. Но мне кажется, что он знает мое тело лучше меня. Он как будто нажимает на какие-то кнопки. Руководит мной. Подчиняет себе. И что самое обидное — что ему это удается.

Это уже не как в первый раз. Хотя не могу сказать, что в секс он добавил хоть чуточку нежности. Нет. Он все также грубо, по-хозяйски берет меня. Так, как хочется ему.

Это продолжается долго. Когда мне кажется, что уже все, он опять входит в меня. Ругается. Стискивает зубы. Больно целует. Сжимает пальцами кожу.

Его член не становится мягче ни на минуту. Даже когда он не во мне, я ощущаю его твердость и обжигающую кожу на бедрах.

Он не выпускает меня. А я жду, когда же он заснёт. И, вот, вроде, слышу мерное дыхание. Замираю. И разочаровываюсь. Потому что его рука поднимается выше, обхватывает грудь. Пальцы сжимают сосок. И я чувствую, как он прикусывает мое плечо и сильнее прижимается ко мне бедрами.

Опять рукой поднимает ногу и просовывает свой член. На этот раз медленно, замирая на входе и глубоко выдыхая на выходе.

Шепчет мне какие-то безумные неправдоподобные вещи.

Делает всё медленно, давая мне надежду на скорое завершение. Я мысленно считаю, чтобы отвлечься, но сразу же сбиваюсь со счета, стоит ему опять коснуться меня там.

Его пальцы без стеснения проходят по самому сокровенному, рождая во мне очередную волну.

Я выгибаюсь, но он не даёт мне далеко отодвинуться от него. Его ладонь на моей шее и он прижимает меня к себе. Слышу, как усмехается. Опять говорит ужасные вещи, вгоняя меня в краску.

Мне все сложнее сдерживать стон. Закусываю губу. До боли. Но эта боль оказывается гораздо слабее тех ощущений, которых я стыжусь, но которые не хочу прогонять.

Он продолжает добивать меня, толкая все ближе к пропасти. И я уже теряю контроль и срываюсь в нее. Падаю. Долго. Забывая, где я и кто столкнул меня.

И сама проваливаюсь в полудрему.

Не знаю, сколько нахожусь там, но прихожу в себя и обнаруживаю, что Дамир, наконец, уснул.

Его рука на моей талии. Но мне надо выбраться из этого захвата.

Аккуратно приподнимаю руку и выскальзываю.

Подсвечивая телефоном, быстро собираю свою одежду. Натягиваю ее на себя. Хорошо, хоть в этот раз обошлось без порванных вещей.

Беззвучно ступаю по полу и выхожу.

На этаже не так много комнат. Мне надо найти кабинет. Отец говорил, что там, в столе, лежат бумаги, от которых зависит наша судьба.

Идя сюда, к Дамиру, я надеялась показать ему документы Лейлы. Убедить его. Но в очередной раз поняла, что это невозможно. Он не слышит меня. Не даёт сказать ни слова.

Поэтому я просто оставлю ему документы и уйду. Но перед этим я должна забрать векселя. Выкрасть их.

Боже, что я делаю? Я — воровка?

Отгоняю совестливые мысли подальше. У меня нет выбора.

Наконец, нахожу кабинет. Строгий, в черных тонах, с массивной зловещей мебелью он очень подходит своему хозяину.

Иду к столу и роюсь в ящиках. Отец говорил, что Дамир положил векселя в стол.

В столе много бумаг. Перебираю их и стараюсь не пропустить то, что нужно мне. Но все не то.

Тороплюсь. Просматриваю уже машинально, просто ища нашу фамилию.

Ничего. С горечью думаю о том, что все это бесполезно.

И тут мой взгляд выхватывает знакомые буквы. Но это не вексель.

Хватаю документ и лихорадочно пробегаю по нему глазами. Листаю.

Не может быть! Я не верю! Что все это значит?

Возвращаюсь к первой странице, хочу перечитать ещё раз. И вздрагиваю от испуга, роняя бумаги на пол, услышав громкий жесткий голос:

— Тебя не учили, что копаться в чужих вещах нехорошо?!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

65. Милана

Поднимаю взгляд. Дамир стоит в дверях, скрестив руки на груди.

— Ты же такая хорошая. Такая воспитанная, — с каждым словом он делает шаг ко мне. — Такая правильная.

Я стою у стола не в силах ни ответить, ни сделать хоть шаг. Он медленно подходит к столу.

— Нашла что искала? — спрашивает уже мягче. Или мне это только кажется?

Не отрывая от меня взгляда, открывает ящик и достает оттуда папку. Протягивает мне.

— На. Ты же за этим пришла?

Смотрю на папку в его руках. Наверняка, там эти злосчастные векселя. Но взять не решаюсь. Не верю, что он вот так просто отдаст их. Он не может.

— Это как же надо любить родителей, чтобы ради них идти на такое? — скорее не спрашивает, а как будто говорит сам себе.

— Ну, бери. Пока даю, — ухмыляется.

Протягиваю руку, чтобы взять у него документы, а он хватает меня за нее и тянет к себе.

— Ты пришла в мой дом, чтобы украсть? — пристально смотрит на меня.

Упираюсь руками в грудь. И его кожа обжигает. Он без майки.

— Нет, — стараюсь говорить как можно тверже. — Я пришла, чтобы рассказать. Объяснить.

Он внезапно отталкивает меня от себя. Садится в кресло.

— Ну, давай, удиви меня, — произносит с ухмылкой.

И я понимаю, что он не поверит ни единому моему слову. Поэтому молча достаю из сумки документы и кладу перед ним на стол.

— Вот.

— Что «вот»? — недовольно спрашивает.

— Лейла не виновата в том, что с тобой произошло. Вернее, она не по своей воле все это сделала. Тебе нужно искать другого человека.

— Кого?

— Прочти. Это письмо Лейлы. Прощальное. Помнишь, ты спрашивал меня, о чем мы говорили с ней в нашу последнюю встречу? Все ещё хочешь узнать?

Мне нужен его ответ, но он молчит. Смотрит на меня и молчит. Но я не собираюсь уступать. Не отвожу взгляд. И жду.

— Если тебе есть, что рассказать, не тяни. Не испытывай моего терпения, — наконец, зло произносит он.

И я понимаю, что, похоже, настал тот момент, когда я смогу изменить что-то, переломить ситуацию и, кто его знает, спасти и спастись.

Мне некомфортно разговаривать с ним вот так, глядя в глаза, стоя перед ним, сидящим вальяжно в кресле. Поэтому я отхожу к окну, раскрываю шторы и смотрю в даль, точнее в темное небо. Отмечаю про себя, что сегодня на нем ни одной звезды. Собираю волю в кулак и начинаю говорить, теребя руками мягкую ткань штор.

— У моих родителей долго не было детей. Они многое перепробовали, но результата это не приносило. И тогда они решили взять ребенка из детского дома. Так в их семье появилась Лейла. Она была совсем малышкой. Родители тщательно скрывали ее удочерение. Для всех она была родной дочерью. Отец договорился с нужными людьми, чтобы ее документы навсегда исчезли из архива. Свои экземпляры он хранил в сейфе. А спустя несколько лет появилась я. Лечение дало свои результаты и мама смогла выносить и родить меня.

Но родители никогда не делали различий между нами. Всегда относились к нам одинаково. И все было замечательно. Пока Лейла не узнала правду.

Когда ей было шестнадцать лет, она каким-то образом узнала, что не родная дочь. И она изменилась. Стала грубить родителям. Пытаться везде, в любых поступках, найти ущемление ее как приемной дочери.

Но ко мне всегда относилась хорошо. Досаждала только родителям.

Она стала пропадать из дома. Ее искали, возвращали, а она опять уходила. Связалась с какой-то компанией.

Родители запрещали ей выходить из дома. И с тех пор не прекращались скандалы, крики.

А когда Лейле исполнилось восемнадцать лет, она сказала, что теперь ее не могут держать взаперти. И она опять ушла.

Она то пропадала на несколько месяцев, потом приходила домой, иногда избитая, с кровоподтёками.

Мама плакала. Отец ругался. Но все было бесполезно. Пожив немного с нами, Лейла опять уходила.

В последний раз после того, как она вернулась, а потом опять пропала, исчезли ключи от дачи. Папа обыскал все. Бесполезно. Ключи так и не нашли. Пришлось даже менять замок.

А потом вдруг мне позвонила Лейла и попросила о встрече. Это была наша последняя встреча.

Я замолкаю. Затылком ощущаю прожигающий насквозь взгляд, но не оборачиваюсь. Спустя мгновение продолжаю:

— На встречу она пришла очень встревоженной. Долго оглядывалась по сторонам. И как будто сомневалась, рассказывать ли мне или нет. Я просила ее вернуться. Знала, что родители простят и примут. Но Лейла сказала, что она причинила слишком много зла и должна остаться там, где она есть сейчас.