Не задерживаясь в Нахичевани, он поскакал в Тебриз и попросил аудиенцию у хана, получившего послание монсеньера Пиду де Сен-Олона.

— Вы видите перед собой посланника Людовика XIV, — сказал он.

— Значит, вы Жозеф Фабр?

— Нет, господин Жозеф Фабр мальчик, и его прибрала к рукам авантюристка.

— Ax, так! — ответил хан. — Я буду ждать приезда этого мальчика. Что до женщины, о которой вы говорите, то я получил на сей счет точнейшие указания, и должен вас предупредить, что не потерплю ни малейших посягновений, направленных против нее…

Мишель понурил голову. Он не думал, что содержательнице игорного дома удастся обрести столь могущественных покровителей.

Через два дня французский караван вступил в Тебриз. На самом красивом верблюде в плетеной кабинке восседала мадемуазель Пти, которая непринужденно приветствовала толпу. Вокруг нее, оказывая ей все знаки почтительного внимания, держалась группа персидских сановников, которых она, с присущим ей тактом, отблагодарила ночью.

Узнав, что соперник уже представлялся хану, она отправилась к нему в дом и ласково попросила не затевать против нее интриг.

Мишель ответил, что должен исполнить возложенную на него миссию. Тогда, рассказывают нам, она задрала юбку и спустила чулок…

Ножка была восхитительной, но молодой человек устоял против козней Мари: он упорно глядел в окно.

Она очень рассердилась и, уходя, хлопнула дверью.

Через несколько дней ей удалось полностью расквитаться за это маленькое поражение: из Исфагана пришло официальное разрешение, в силу которого шах соглашался принять мадемуазель Пти, тогда как Мишелю предписывалось вернуться в Эривань…

Мари торжествовала.

В персидской столице ее ожидал блистательный прием. Представ перед шахом, она преподнесла ему подарки Людовика XIV, превозносила до небес достоинства своего монарха, остроумно и живо описала Версаль, Париж, французские нравы и обычаи. Шах был очарован ею.

На время пребывания посланнице был отведен великолепный дворец; повсюду ее сопровождала почетная стража. Даже в самых смелых мечтах содержательница притона, которую именовали в Персии «франкской принцессой», не возносилась на такую головокружительную высоту.

Стала ли она любовницей шаха, как утверждали некоторые? Это кажется маловероятным. Разумеется, до целомудрия она не опустилась, и, похоже, прекрасная исфаганская весна пробудила в ней новый пыл, так что многие молодые паши совершенно потеряли голову в вихре удовольствий и наслаждений…

Пока весь Исфаган восторгался голубыми глазами мадемуазель Пти, в Версале получили известие о смерти Жана-Батиста Фабра.

Впрочем, кроме г-на де Поншартрена, никто не обратил на это внимания. Другая новость занимала умы придворных: 27 мая 1707 года на водах в Бурбон-л'Аршамбо умерла мадам де Монтеспан, и все разговоры крутились вокруг ужасного происшествия, случившегося с останками бывшей фаворитки.

Покойная завещала передать свои внутренности аббатству Сен-Мен, расположенному в двух лье от Бурбона, и одному молодому крестьянину было поручено доставить подарок монахам. В дороге юношу стал донимать зловонный запах, шедший из сосуда. Поскольку ему не сочли нужным сказать, что именно находится в урне, он из любопытства приподнял крышку и, увидев содержимое, решил, что над ним злобно подшутили. Рассвирепев, он опорожнил сосуд в придорожную канаву, куда через несколько минут явилось стадо свиней. Они с большим аппетитом стали уписывать внутренности прекрасной маркизы де Монтеспан…

В этом была своя зловещая символика: так завершился земной путь женщины, чей обнаженный живот служил алтарем для отвратительнейших колдовских церемоний.

Никто не сожалел о ней.

Один из придворных сказал даже:

— Внутренности? Сомневаюсь, что они у нее были. Что до Людовика XIV, то в ответ на известие о смерти бывшей любовницы он произнес с полным равнодушием:

— Слишком давно она умерла для меня, чтобы я оплакивал ее сегодня.

Блистательной маркизы более не существовало: свиньи пожрали то, что от нее осталось.

Алье и Дюфур. Провинция Бурбонне.

В то время как двор судачил о кончине мадам де Монтеспан, г-н де Поншартрен, обеспокоенный судьбой персидского посольства и подстрекаемый Ферьолем, который представил ему мадемуазель Пти воровкой, прельстившейся подарками для шаха, подписал верительные грамоты на имя Мишеля.

Тот получил их только в начале 1708 года. Пока же ему приходилось изнывать от скуки в Касбине…

Тем временем мадемуазель Пти, вспомнив наставления Фабра, решила заключить с шахом торговый договор.

Эта удивительная молодая женщина начала длительные переговоры, обсуждая каждую статью соглашения с ловкостью и хитростью профессионального дипломата. Проект был принят монархом. Отныне Франция вполне могла конкурировать с английскими, голландскими и португальскими торговыми компаниями. К несчастью, Мари, слишком щедро жертвуя своим телом (во имя процветания восточной политики Людовика XIV), заболела, и ей пришлось прервать переговоры. Недомогание надломило ее: бледная, ослабевшая, она вдруг ясно представила себе кончину в чужой стране, и ее охватила ностальгия по улице Мазарини.

В конце июня, уложив вещи и любезно переспав на прощание со всеми любовниками, она пустилась в обратный путь во Францию.

После короткого пребывания в Константинополе, где она была принята своим врагом г-ном де Ферьолем, который, пленившись ее красотой, стал горько сожалеть, что причинил ей столько неприятностей, она прибыла в Марсель.

Здесь ее ожидали непредвиденные осложнения: она была арестована по обвинению в воровстве. Клевета Мишеля достигла цели. В течение долгих месяцев она оставалась в тюрьме, где от нее требовали признаний, что часть подарков, предназначавшихся шаху, перешла в руки ее любовников.

В это же время новый посол вручал верительные грамоты в Исфагане и подписывал торговый договор с Персией, явившийся на свет благодаря усилиям мадемуазель Пти…

Впрочем, ему недолго пришлось хвастаться этим успехом. Г-н де Поншартрен, не дожидаясь оправдательного вердикта истории, в конце концов признал заслуги Мари и вернул ей свободу. Через два года, в 1715 году, сбылась заветная мечта бывшей содержательницы притона: персидский шах, никогда не направлявший послов к иностранным монархам, пожелал иметь своего представителя при дворе Короля-Солнца…

Возможно, это было сделано в память о прекрасной «франкской принцессе» [88]?

* * *

Празднества, организованные в честь Мехетмета Ризабега, которого все парижане именовали «марабу» дали Людовику XIV еще одну возможность поразить мир великолепием своего царствования.

Между тем последние семь лет дела Франции шли очень плохо, а казна была пуста.

В результате военных поражений возникли ужасающие дипломатические осложнения. В переплавку на золотые монеты была передана даже королевская посуда. Долгое правление Людовика XIV завершалось национальной катастрофой.

Иногда он, не в силах выносить блеска официальных приемов, удалялся в полном отчаянии в свои покои, спеша найти поддержку у мадам де Ментенон. Здесь король, превратившись в обычного человека, плакал.

Франсуаза, по воле которой назначались бездарные министры и неспособные маршалы, склонялась над ним, утешая с истинно материнской нежностью.

Что еще ей оставалось делать?

Весной монарх сделал попытку исправить положение дел. Он отказался от прежней политики, подписал договор о торговле с Англией, подготовил заключение союза с Россией, принял предложения финансиста Лоу.

Эти здравые решения не могли сразу же принести результат. Обескровленная страна изнемогала. Голодный обозленный народ всю свою ярость обращал против мадам де Ментенон, считая ее главной виновницей бедствий, и во всей Франции распевали язвительные куплеты, в которых поносилась «шлюха-святоша».

К счастью, в конце весны празднества, организованные в честь персидского посольства, слегка разрядили атмосферу.

Приободрившийся двор словно бы вспомнил о веселье былых времен, молодые маркизы, не таясь, гонялись за юными фрейлинами, и все на какое-то мгновение забыли о суровых правилах, введенных мадам де Ментенон.

Да и сам король немного оживился. Он улыбался барышням, и вокруг стали шептаться, что, несмотря на свои семьдесят шесть лет, он слегка наставил рога строгой супруге…

Эти слухи вскоре распространились по Парижу, и народ, радуясь, что «наш непобедимый Луи» еще способен совершать подвиги во имя любви, начал распевать куплеты, где утверждалось, что королю «больше нравится племянница старой любовницы, нежели она сама».

Разумеется, это было преувеличением. Молодая Франсуаза д'Обинье, племянница мадам де Ментенон, ничем не заслужила подобных обвинений, но добрым парижанам доставляла удовольствие сплетня, унизительная для супруги короля.

13 августа посол нанес прощальный визит монарху, и Людовик XIV преподнес ему богатые подарки. Перс поблагодарил, не признаваясь, что уже успел разжиться прекрасным французским сувениром. На следующий день он покинул Париж, увозя с собой жену одного трактирщика…

Пока он увозил в Руан парижанку, о которой больше никто ничего не слышал, король слег. Его чрезвычайно утомила аудиенция, данная Мехетмету Ризабегу: в течение долгих часов он вынужден был, не снимая парадного облачения, прощаться с послом в соответствии с требованиями сложного церемониала. У него разболелась нога, которая уже давно раздулась и посинела. 15 августа он не смог пойти к мессе, и его отнесли на руках. 20-го лихорадка усилилась, и ему внезапно стало так плохо, что двор перепугался. 26-го Марешаль, главный хирург, решил произвести кровопускание из больной ноги и обнаружил, что мясо сгнило до кости.

Этим обстоятельством все были крайне поражены.

Заметив странное выражение на лицах окружающих, король потребовал объяснений. Тогда ему со всем почтением сообщили, что нога поражена гангреной.