Он удивлённо приподнимал брови. Тут же горячо одобрив все её рассуждения, назвал Кэт очень рассудительным мужиком. Пьяно тараща на неё глаза, икал и принимался хохотать. — Пожалуй, ты прав, — примирительно соглашался царь с ней. — Молодец! За ушко всех гадюк и на солнышко. Сушить змей, как рыбу… Кэт смущалась и не в силах выскользнуть из медвежьих объятий, забиралась поглубже к нему под бок. Никогда не болтала, а тут рот не закрывается самая пора остановиться. Он, совсем уж разомлев, прижав её к себе, впился поцелуем в губы. Вот это да! В мозгу пронеслось — только не это. Кэт перестала дышать, прикидывая, что то безумие пора остановить. Уже в висках стучать начинает и грудь распирает. Она чувствует не отпустит он рот, не вздохнёт она воздуху — помрёт. Ну и пусть. Разве не благо умереть в его объятиях. А он, оторвавшись от неё, уронил голову к себе на грудь и тяжко вздохнул. Скорее всего, он просто не соображал что делает, успокаивала себя она. Теперь побывав в его объятиях и отведав такого сладкого поцелуя невозможно было не только отказаться от него, но даже и думать об этом. Над водой стлался туман. Дурманя медовыми запахами разнотравья висела звёздная ночь. Он вцепился себе в голову, замотав, дико застонал: «Бабы хорошего не понимают. Самое правильное использовать их прямым предназначением». Что он имел ввиду Кэт не задумывалась. Бормочет себе под нос и пусть бормочет… Чем больше она обо всём думала, тем меньше ей нравилась Монсиха. Она взяла его голову в свои руки, поглаживая приложила к груди. Он затих и уснул. Кэт, ещё долго поглаживая его по голове, сидела не шевелясь. Старалась сидеть как можно тише, чтобы не побеспокоить его. В голову лезли разные глупые мысли. Она не знала — хотелось ли ей, чтобы он раскрыл её тайну или нет. Ей было жаль себя и так и эдак, но его больше. Вздыхала: бедный он бедный… Сидела и прислушивалась к каждому его шороху, вздоху. Женщина так устроена может быть, что заботу и беду себе найдёт. Она смотрела на него, смотрела и задремала. Они так и уснули вдвоём на одной лавке ботика. Всё вокруг тоже спало. Продрыхли так-то до утра. Рано утром, когда ещё солнце не добралось до росы, Пётр, усилием воли перебарывая сонную тяжёлую дурь, поднялся. Старался тихо, но Кэт проснулась. Его брови слегка приподнялись: «Это я знатно потряс Бахуса!» Тряханул для просветления головой — раз, другой… Всё враз выяснилось и встало на место. Лодку качнуло раз, потом ещё разочек… Кэт рывком поднялась с лавки. Окунув раскалывающуюся голову в воду, он пофыркал и больно впив пальцы в её плечо, объявил:

— Забудь всё, что я тебе вчера плёл. Понял? — он многозначительно подул на кулак. — Чепуха это… С опытом каждый мужик приобретает мудрость. Он уже не поддаётся просто так обольщению прелестницы и уж, конечно, не раскрывается перед ней… А вообще-то, с этими Евиными дочками ни в чём нельзя быть уверенным…

Он сам налил кружку клюквенного квасу. Жадно выпил.

Кэт видя, как у него ходит кадык, сглотнула, застрявший в горле ком.

— Да… — согласилась она и закивала головой, подтверждая положительный ответ и скрывая под маской невозмутимости свою дрожь. Она каким-то скрытым женским чутьём поняла, что несчастье с женщинами лежит в нём самом. Он с ними стеснителен и неловок. Боится равных себе или выше. Сердце его закрыто. Именно поэтому, его утехой становятся простолюдинки. Там он может быть самим собой, хозяином положения.

Пётр крепко сжимал её плечо: кривя губы, морщил высокое чело, отводил глаза.

«Чепуха?» Кэт кивнула. Премиленькое дельце. Уже забыла. Поймав в его взгляде грусть и переглянувшись со своим отражением в воде, она быстро договорилась сама с собой и принялась следить за солнечным зайчиком. Он метался, отскакивая от мощного креста на груди Петра, по его лицу и слепя, по Кэт. Хотя это хорошо, что не надо сейчас смотреть ему в глаза. Глаза в глаза много не соврёшь, а она не хотела, чтоб он прочёл все её тайны. Тем временем Пётр поддал жару.

— Но… — продолжил он строго, — если до моих ушей долетит… Тебе не отделаться поркой. Я применю к тебе чего-нибудь этакое. — Он задумался и поднял палец вверх:- Вот… возьму и залью уши смолой, а язык отрежу, сжарю и съем.

Закончив устрашение, он откашлялся. Кэт поморщилась. Она чувствовала себя курицей, попавшей под колесо кареты. Ей в голову не пришло, что он надул её. Съеденной быть, пусть даже самим царём, не хотелось бы. Она прикрыла рот ладошкой. При всём при этом, он пучил глаза и тряс её точно грушу. Кэт готова была расплакаться: «Вот зачем так гневаться. Разве она раскроет рот… Разве она доставит ему неудовольствие… А вот думать о нём она будет везде и всегда и он ничего с ней не сделает, потому как не узнает».

Топот копыт на дороге ведущей к реке оборвал её мысли. На берег вылетел в сопровождении нескольких драгун взмыленный всадник, осадил коня, оглядевшись угадав царя, спрыгнул и прямо к Петру. «Опять с каким-то известием», — подумала Кэт и подала ему сапоги. На берег сошёл босой, устроившись на поваленном дереве чертыхаясь обулся. Взял пергаментный свиток, скрепленный печатью князя-кесаря, пробежал глазами. И к вестовому: «Что на словах передать велено? Быстро!» Тот покосился на мальчишку, подошёл ближе, в полголоса вкратце доложил. Пётр кивнул. Достал из кармана трубку, выколотил её о камни, набил табаком. Раскурил. Зажмурившись от удовольствия, посидел. Поманил Кэт пальцем. Пс-пс!

— Дуй за Меншиковым. Одна нога здесь, вторая… — прикрикнул вслед. — Сей же секунд!

Как хорошо, что дела заполняют его всего, а то бы можно было тоской удавиться.

Кэт же стала членом его стаи. С ним чудила, участвуя во всех играх, насмешках и баловстве. С ним лезла в драки, училась рубать саблей, колоть пикой и драться на шпагах. Стрелять он учил её сам. Просто здорово! Разве это для неё не счастье. Ну и пусть, что не всегда в слабой руке это правильно и качественно получалось. Она старалась, подключая сноровку, сообразительность и трудолюбие.

Ну, а на душе Петра было скверно. Поняв, что бушевать поздно, он стал к Монс холоден как лёд, запретил всем произносить её имя и вёл себя так, как будто её вообще не существовало. Он с мучениями вырывал Анну из сердца, всю, с корнями. Только так с кровью и никак иначе. Чтоб вырвать и забыть. Для него она станет женщиной, с которой всё лучшее осталось в прошлом. Их не связывает ничего: ни дом, ни дети. Оказывается, с её стороны то была игра, ложь… Все её чувства — липа. Шлюха! Ему понадобился не малый срок, чтоб сделать сие открытие. А ведь замечал с каким равнодушием и отсутствующим взглядом она встречает и провожает его. Как мечтательно смотрит мимо него, как подскакивает при каждом приходе гостей. Почему не обратил внимание? Наверное, потому, что самоуверенный дурак. Он и сейчас любит её. Даже такой. Лживой и чужой. Ему будет трудно без неё жить, но он никогда не вернётся к ней и не простит.

Ни Кэт, ни Пётр, ни Анна не знали, что в этой истории не всё так просто, как кажется с первого взгляда. А точнее было всё не так. Надежды бояр и Нарышкиных в том числе на то, что Пётр одумается или потешится по малолетству с немкой, да забудет не оправдались. Пётр любил первой и безумной любовью. Сама Анна и, следовательно, те кто её подсунул, имели на царя определённую власть. Власть заманчива! И уж захоти она вильнуть от царя, её б прижали к ногтю свои. Так что против Петра и его чувства играла своя грозная сила. Вернее две. Те кто стоял за Монс и те кто стоял против неё. А Пётр посередине кольца. Все попытки поговорить с царём, переубедить его у бояр не увенчались успехом. Он слышать ничего не хотел. Любил и мечтал прожить с ней всю жизнь и даже собирался жениться. Вот это последнее и поставило точку. Не объяви он такое дело, никто б не устраивал комедии. Ведь эта связь продолжалась десять лет. Срок не малый и говорит о силе его чувств сама за себя. И о терпении бояр к сему конфузу тоже. А так надеялись сковырнуть немку и разделаться со всем не русским одним махом. Только время было упущено, назад дорога была уже заказана. Смирились. Но вот Монсиху царицей — да ни за что. Именно тогда и провернули своими силами ту маленькую хитрость. Не совсем своими. Купили Меншикова. За милость, за деньги. Меншиков к тому времени превратился не только в законодателя мод, которого рабски копировали молодые модники, но и в очень влиятельного вельможу. Самоуверенная немка вела себя, как победительница и мешала ему, путаясь под ногами. Дайка ей волю… Ого-го! Любовница одно — жена при царе — это другое. Чувствуя за собой привязанность Петра, она знала цену этой привязанности и своей красоте. Да и зачем теперь Меншикову чужой агент в постели царя, он и своего может ему подсунуть. Вот Алексашка, ловкий на выдумки и обделал дело. Зная отношение Петра к предательству бил в точку. Слух распустили сами. Постарались на славу. Москва гудела. Анна не лгала — медальон был похищен. Разве б она посмела завести любовника… Не любила царя, то правда, но любовника, упаси Господь! Прядь волос отрезана во сне. Опять же подсунутыми в своё время к ней в услужение Алексашкой слугами. Письма её почерком написаны тайно. Образец взят им тайно и самовольно, у того же Петра. Выбран ловелас красавчик Кенигсек тоже не случайно. Он был убит подосланными Меншиковым людьми и уже мёртвому подброшены «вещественные доказательства». Пётр нашёл и не поверить не мог. Всё на глазах. Царю факт подлога прийти в голову не мог. По сути, он верил в то, что видел. Всё выглядело очень правдоподобно. Анна не однократно делала попытки достучаться до него, объясниться, оправдаться, но он запретил себе не только думать об этой женщине, но и пускать её. К тому же действовала она опять же через того же Меншикова. Тот со всем старанием вводил её в заблуждение. Откуда ж ей было знать… А он обирая её не нацелен был на помощь. Возможно, проделай они такой трюк над чем-то иным, Пётр непременно насторожился, принял бы свои меры к поиску истины, но здесь удар был нанесён по чувствам. А они у него балансируют на лезвии. Царь поставил на ней крест и возврата не желал. Все разговоры о ней ему были неприятны. Предательства он не прощал. Любил со всей душой, ненавидел всем сердцем. Он и так был к ней великодушен, оставив дом, подарки и деньги. Выставил лишь одно условие — никогда не попадаться на его глаза. Перед ней закрылись все двери.