— Значит, так оно и будет. Дай срок обвенчаюсь. Царицей сделаю. А пока просто поверь. Я люблю тебя, лапонька, и очень хочу, чтоб ты мне поверила.

Он почти хрипел. А она, ничего не зная о том деликатном предмете, боялась. С отцом не поговоришь, женщин рядом нет… Правда, она читала индийские книги с картинками, спрашивать продажных женщин побоялась. Заподозрят ещё, у баб нюх иной нежели у мужчин… Кэт взяла его обе руки и, прижав к щекам, произнесла:

— Пётр, не волнуйся, это не важно. Главное — быть рядом с тобой. Только я…

Она не знала, как это сказать поутончённее. К счастью он всё понял, ободряюще улыбнулся.

— Не надо ломать головку. Тебе это ни к чему. Я мужик. Предоставь это мне. Мои проблемы.

Необычное состояние, состояние кружения долго не отпускало. Но когда первые восторги притупились, Кэт, разрываемая безумным волнением, тронула его за плечо. Еле слышно прошептала слова предупреждение:

— Моя вера и национальность может навредить твоим устремлениям и делам. — Произнесла их она серьёзно, оттенок беспокойства скрыть тоже не удалось. Только он отреагировал по-своему бурно. Вновь и вновь целуя её, повторял:

— Ерунда. Теперь я силён. Меня не так просто сковырнуть. Примешь православие, русское имя Катерина. Крёстным Алексей мой будет. Разберёмся. Отдыхай. Я солдату накажу, чтоб присмотрел за тобой. Сон твой и покой поберёг. Правда, боюсь здесь не вполне удобно тебе, но лучшего ничего я предложить на сегодня не могу. В моём шатре сама знаешь, скудно всё, по — солдатски.

Она начала горячо уверять его, что ей очень хорошо и благополучно, а он великодушен и любезен, но сил не было и получилось это у обессиленного тела не совсем понятно и членораздельно. Он притушил её старания горячим поцелуем, но она вновь выдавила из себя:

— Питер…

— Я скоро, ангел мой! Не гневайся, лежи, почивай.

Она взглянула на него очень серьёзно. На сей раз сил хватило сказать:

— Пожалуйста, не меняй свой расклад из-за меня. У тебя много дел. Я не хотела мешать.

Он белозубо улыбнулся:

— У меня появилось не менее важное дело — ты. Ты, это определённо самое лучшее моё приобретение из того, что я когда — либо имел. Катерина, поверь, ты изменила мою жизнь.

Ну конечно, конечно она ему верила… Ведь в той любви к нему, она готова стать даже его собственностью. У неё нет опыта поведения с мужчинами, но всем своим внутренним чувством она знает, что ему можно довериться и быть откровенной. Ведь после того, что он испытал от женщин, ему нужно понимание его дел, женская верность, преданность и безумная, но добрая любовь к нему.

Пётр вернулся к своим офицерам, сидел за столом, поднимал тосты и ждал момента, когда сможет уйти. Менялись свечи, блюда, а народ всё пировал. Кое — кто уже лежал носом на столе, кое-кого вытаскивали под мышки волоча шпорами по примятой траве и складывали на солому. Притворяющийся пьяным Меншиков заметил, как Пётр, набрав еды и захватив штоф с водкой, исчез. Он вышел следом и видел, как его высокая статная фигура, лавируя между шатрами, вынырнула у палатки Шереметьева. Алексашка сдвинул на затылок треуголку: «Втрескался, причём по уши! Вот это да!»

Спросив у солдата, как дела? Пётр услышал про жар и то, что пришлось поить много девушку водой, расстроился. Его выкрик:- «О проклятие!» Заплутался в ночи. Оттолкнув зазевавшегося служивого, рванул к Кэт. Так и есть, горит. Беспомощно огляделся. Доктора надо. В шатре темновато. Сам сменил оплывшие свечи. Отправил посыльного за медиком и велел помалкивать, если хочет в этой жизни кем-то стать и главное иметь во рту язык. Тот кивнул и нырнул в ночь. Пётр наклонился над ней. Девочка горела и просила пить. Потрескавшиеся от жары губы были сухи. Пришёл измученный доктор. Ему досталось лечить и своих и чужих. Оно и понятно, после штурма столько работы. Снял повязки. Посмотрел рану. Промыл и решил прижечь раскалённым ножом. Ворчал: — «Рана не опасная, а сколько возни». Чтоб не было слышно её крика, Пётр спрятал девичьи губки в свой рот, а туловище пригвоздил руками к кровати. Она не билась, а молча плакала. Доктор бинтовал, а Пётр, мешая нежность с волнением, целовал. Провожая медика, натолкнулся на поставленного им около входа солдата. Вынес ему еды, дал денег. Ещё раз попросил молчать и не меняться столько, сколько хватит сил. Тот, обмерев от счастья, обещал врасти в это место. Все боялись попасть под горячую руку царя, но выходит выпадает шанс угодить и под счастливую. Солдат прятал улыбку и выпячивал и так крутую грудь. Пётр, похлопав детинушку по крутым плечам, вернулся в шатёр. Налил из штофа водки и, протянув девушке, приказал выпить. Она, сделав маленький глоток, закашлялась. Горькая жидкость обожгла горло, она стала хватать воздух ртом, но становилось только горячее. Он не отступил и влил половину одним махом в неё. Остальное выпил сам. Она кашляла и задыхалась. «Зачем они это пьют?» Сунул ей под нос ломоть хлеба:- «Вдохни!» Протянул на серебряном блюде кусок мяса, ножку курицы, мочёное яблоко: — «Ешь». Кэт, вдохнула. Стало с дыханием полегче, но горечь во рту не прошла. Чтоб не обидеть его и заесть горечь, немного поклевала, отщипывая то от одного, то от другого. Ничего вкуснее до этого она не ела. Он довольно хмыкнул: — «Вот и молодец!» Выпитое спиртное заметно оживило её. Глаза блестели, а руки сами полезли из тепла. Ей хотелось непременно его коснуться, погладить. Царь раздевшись, нырнул к ней под одеяло. Подвинув горячее тело к себе, осторожно обнял. Вспомнив, как не раз подавности спал с ней то в лодке, то на берегу, рассмеялся.

Кэт насторожилась:

— Ты чего?

Открываться не хотелось, и он по отечески осадил:

— Ш-ш… Ничего спи.

Спать она не могла потому как дрожала. Он насторожился:

— Ты опять дрожишь? Тебя морозит?

— Скорее всего, это от твоих рук, — простучала она зубами.

Он замер, словно случайно обнаружил её возле себя, не сдержавшись, простонал у самых её губ:

— Господи, было ж всё так понятно, а я словно слепое котя…

— Это ты про меня?

— А то…

Он вспомнил эпизод в бане. Её нагую… и голова занялась огнём. «Вот слепой таракан! Голос же, руки, движения, лицо… и она так похожа на меня. Куда зенки прятал?»

Пётр маялся. Прилёг было на один бок, потом на другой. Ни с того ни с сего вскочив, несколько раз оббежал шатёр изнутри, пытаясь хоть как-то унять охватившее его волнение, поднял полог, выглянул, всполошив охрану. Наконец, вернулся к наблюдающей за ним в изумлении Кэт.

— Что случилось, Питер?

— Лежи, поправляйся, тебе надо одужить. Тебе непременно надо одужить и я сделаю для этого всё.

— Спасибо!

Пётр сам делал ей примочки и менял повязки. Иногда усталость брала верх и он тыкался в подушку проваливаясь в короткую дремоту. Голову опалило видение: охота и Меншиков вместо зверя палит в Катеньку. Пётр кричит, но язык будто олубенел, кинуться прикрыть, а ноги — столь послушные всегда — опутала немочь… Пётр очнулся, дико повёл головой. Кэт тихо лежала порочь. К чему бы снится тому сну? К рассвету температура спала. Катерине полегчало. Правда перехода ночи в утро она не заметила. Ей всё казалось, что за шатром вечер и она пыталась уложить его спать.

— Ну вот и, слава Богу! — обрадовался он трогая ей лоб. — Мне самое время идти Катенька, за тобой служивый присмотрит. Не бойся, его я предупредил. Думаю, он сам больше тебя боится. Еду я пришлю. Кипяток у него под рукой. Лежи себе сны смотри. Одеяло тёплое, лёгкое. Старик никак без тепла уже не может. Но в данном случае нам его запасы на руку.

В лагере горнист играл подъём. Звуки трубы взмыли к тухшим под напором рассвета звёздам и погасли. Шум у входа и голос Алексашки поторопили Петра.

— Мин херц! Мин херц! — хрипел Меншиков, не смея переступить порог шатра и нервно теребя шейный платок.

Пётр, чертыхнувшись и оставив поцелуй на её ещё горячем ротике, заторопился.

Выйдя гаркнул:

— Не ори, водяных разбудишь.

Денщик подал начищенные ботфорты и чистую рубашку с камзолом. Пётр натянул с помощью Алексашки всё это на себя и подставил руки под умывание. Вытерев лицо и руки полотенцем, кинул его денщику и, подозвав охранявшего Кэт солдата, дал распоряжение служивому насчёт девушки. Проделав всё это, развернулся к терпеливо топтавшемуся Меншикову. «Надо его спровадить куда-то», — решил для себя он и начал действовать. Но Меншиков не лыком шит мужик тёртый по делу и без него, тянул время. Не выдержав его прохлажданий, царь оставил мысль о завтраке и подтолкнул Алексашку:

— Иди чего ртом мух ловишь их здесь пропасть. Живот набьёшь, отравой.

— А завтракать не будем?… — канючил Меншиков.

— Я нет, а тебя кормить — время у меня нет.

Алексашка даже не смог выдавить из себя улыбку.

Денщик кричал вдогонку о завтраке, но Пётр только нетерпеливо махнул рукой. А Алексашка, заглядывая в глаза, тараторил:

— Мин херц, я весь в догадках. Какой-то ты…

Пётр гоготнул:

— Угадал?

Меншиков не жалеюче трахнул ладонью по своему лбу.

— Голову сломал.

Пётр, встав столбом, покрутил его парик. Рокотнул:

— Не врёшь, скрутил — таки с места. Вишь, как гуляет, туда-сюда… Аль, не велика для тебя потеря… Ты и без неё жить умеешь.

Алексашка став краснее варёного рака не знал, что подумать и, нарываясь на объяснение, ловил взгляд царя. Их глаза с царём встретились, но он так и не смог понять, действительно ли увидел в них весёлую улыбку, или то была злость. Со своей же стороны, Меншиков умудрился изобразить обиду. Но настаивать, не смел. Царь впервые не пускал никого в свою тайну. Пётр на миг остановился, всмотрелся из-под руки в дымившуюся крепость, перевёл взгляд на лагерь. Пушкари, выспавшись, начищали пушки. Драгуны суетились у коновязи. Дымили кухни. Солдаты мылись и стирались у воды. Мирное утро. О жаркой баталии напоминает пролом в стене, да запах гари и дыма. Были ещё и убитые. Их нужно было предать земле. Они честно выполнили свой солдатский долг перед Россией. Будут рассветы, будут тихие зорьки, но не встанут они из этой ставшей снова русской земли. Пётр вздохнул и направился к боту. Меншиков потопал следом. После сказочного обнаружения в образе царского писаря женщину Меншиков был не в себе. Это открытие настолько вывело его из себя, что теперь он не мог ни с аппетитом есть, ни сладко спать, ни заниматься делом. Чёрт возьми, он никак не мог оправдать себя. Проморгал. Упустил. У него даже не было никаких предположений на её счёт. Как мог просмотреть?! Осторожно спросил, чтоб провести разведку.