Блондин кивнул, допивая напиток, а через минуту последовал за ней. Спальня Ольги тоже была уютной и обжитой, что снова напоминало о том, с каким постоянством она говорила о том, что вернулась навсегда. И все чаще он ловил себя на мысли, что не в ее характере говорить о чем-либо с такой настойчивостью, а значит, она изменила свои приоритеты.

  Именно в этот момент своих размышлений Алан поймал себя на сомнениях в правильности того, как поступает. Нахмурился, недовольный этим фактом. Стянул с тела футболку, бросив ее на кровать, и подошел к окну, доставая сигареты. Приоткрыл створку и закурил, задумчиво щурясь и размышляя. Ему не нравилось то, что творилось в его голове. И если сердце и прежде его не слушалось, то сейчас и мозги уже отказывались. И страх был не таким уж сильным, и планы на жизнь вдруг показались слишком пресными и тусклыми. И семья больше не была нужна, и дети: одно объятие Лики вдруг показало ему, что никого другого он не хочет больше вот так прижимать к себе, поить водой и укладывать спать, никакой другой ребенок не станет ему родней, чем эта малышка, и собственные уже были не так желанны.

  За спиной открылась и закрылась дверь спальни, прерывая размышления мужчины. Он обернулся к вернувшейся Ольге, которая на ходу вытирала влажные волосы полотенцем, обмотав другим свое тело. В причудливом свете ночной лампы на открытом теле девушки были отчетливо видны шрамы, и это зрелище снова вернуло его к теме разговора в машине. Ольгу нисколько не портили эти отметины, оставшиеся после «клетки» Дмитрия, и расположение каждой он изучил за то время, как девушка вернулась. Но ни разу не спросил о том времени, когда она их получила. Ему казалось это слишком личной темой, которая лишь еще больше свяжет их, еще больше растрогает его сердце. К тому же для самой Ольги эта тема тоже была далеко не приятной, и подняла она ее сегодня лишь едва. А он и боялся услышать, и хотел этого, пусть и смутно понимал зачем.

 - Расскажи мне, - произнес Алан, глядя на девушку, которая села перед своим туалетным столиком, бросив на него взгляд в отражении.

  Она сразу поняла, о чем он просил.

 - Ты же не хотел слушать и знать.

 - Я передумал, - пожал плечами блондин, доставая новую сигарету и снова отворачиваясь к окну, потому что не хотел смотреть ей в глаза, не хотел видеть ее переживаний.

  А спросил потому, что ей нужно было это. Она все еще живет в том кошмаре, просыпается ночью от них, вся в поту и слезах, с дрожью ужаса во всем теле. Да, она пережила это, справилась с последствиями, но страх все еще довлел над ней. И ей нужно было поделиться этим с тем, кому она доверяет, кто примет ее исповедь, кто разделит с ней ее боль и мучения, а потом скажет, что все закончилось, и пообещает не допустить подобного больше никогда в жизни.

 - Меня поймали как раз после того, как я успела спрятать Настю и Лику. Сразу же повезли домой. Я не видела отца и мужа несколько лет, но они нисколько не изменились: все такие же ублюдки и подонки. Они были в бешенстве, но вместе с тем довольны, что нашли меня. Дима избил меня до полусмерти, едва я переступила порог дома. Так он выплеснул на меня всю злость, гнев и ярость от моего побега. То, что мне удавалось так долго скрываться, тоже не добавило им мягкости.

  Оля медленно расчесывала свои влажные волосы, глядя на свое отражение, но едва ли видя: взгляд был направлен в прошлое. Она была напряжена, голос дрожал, а руки трусились, пусть она и пыталась сдерживаться.

 - Меня закрыли в моей комнате, где я провела взаперти много лет. Тогда мне показалось, что я вернулась в прошлое. Я задыхалась от страха, мне было больно, голова раскалывалась, и я едва чувствовала свое тело – только режущую и тупую боль в каждой клеточке.

 - На следующий день Дима принес документы на подпись. Я плюнула ему в лицо. Он снова избил. Так продолжалось несколько дней – не знаю, даже сколько – я потеряла счет времени. Потом…потом он сказал, что нашел Лику, - Оля сглотнула на этих словах, и Алан понял, что она вновь сейчас пережила тот миг осознания, что самое дорогое для нее в руках ненавистных людей, в опасности. – Он так уверенно описал ее, каждую деталь. Я и подумать не могла, что он блефует. А он всего лишь описывал меня с моей детской фотографии – ему просто повезло, он угадал, что мы с ней похожи. Но тогда я этого не знала, это позже он признался, что солгал. Но было поздно – я отдала все. Я была слишком убита, слишком слаба и слишком боялась за дочь, чтобы и дальше продолжать быть упрямой. А то, как он описывал свою расправу с Ликой, если я откажусь…

  На этих словах Оля просто затаила дыхание, прикрыла глаза и попыталась успокоиться, сотрясаясь всем телом в ужасном ознобе. Алан не выдержал и подошел к ней. Рухнул на колени за ее спиной и мягко обхватил руками. Стянул с пуфика на свои колени и крепко-крепко прижал к себе. Сейчас он впервые видел и слышал, как плакала Оля. И это разрывало ему душу.

 - Я отдала все. И тогда же поняла, как было глупо не сделать этого раньше. Ведь можно было просто отдать, не показываясь на глаза. Исчезнуть с их радаров, прекратить быть предметом поиска. Но я была слишком упряма, чтобы подумать об этом, все боялась, что так они меня точно найдут, все равно захотят отомстить, что им будет мало.

 - Но им было мало, - прошептал Алан, качая ее на руках, так и сидя на полу на коленях.

 - Да. Я думала, получив свое, они оставят меня. Просто избавятся. Но я недооценила их ненависть, злость и мстительность. В моих вещах они нашли все мои поддельные документы, так узнали о том, как и где я жила все время, пока скрывалась от них. Так Дима узнал о «клетках». И заставил участвовать. Первое время я просто пыталась ничего не делать под вой разочарованной недовольной толпы. Им нужно зрелище, а я всего лишь входила в клетку и стояла, позволяя себя избивать. Было неинтересно. После боя Дима привел ко мне какого-то психа, маньяка. Он бил так, что я выла, рыдала и кричала. Я никогда не встречала таких людей – он знал такие болевые точки, от удара по которым можно просто сойти с ума от непередаваемой боли. И я сходила. Так мне дали понять, что не потерпят подобного моего отношения к тому, что происходит на ринге. С тех пор я начала драться. Не в полную силу, без цели победить, но от меня отстали, и того маньяка я больше не видела. Но и этого им было мало, - усмехнулась грустно Оля, вытирая слезы, пряча лицо у него на груди. – Бои были почти каждый день, и не по одному. А после каждого меня не отводили в подвал к остальным. Меня отводили в отдельную камеру, где уже другие маньяки-извращенцы насиловали меня. Они платили за это моему муженьку, им нравилось подобное развлечение. Каждый раз, каждый день это был кто-то другой, с каждым разом все более жестокий и отвратительный. А Дима смотрел. Сидел в сторонке и мстительно наблюдал, улыбаясь и смеясь.

  Алан обнимал Олю, прикрыв глаза и замерев, словно каменное изваяние. Руки, обнимавшие девушку, были напряжены до боли. Челюсти сведены до скрипа зубов, а мозг готов был взорваться от ярости, боли и непередаваемых ощущений. Алан не знал всех этих деталей, но всегда догадывался, что отнюдь не уменьшало шока и удивления, осознания, когда он сейчас слушал рассказ Ольги. Он никогда не давал своим мыслям и догадкам зайти так далеко, в такие подробности. И был уверен, что никогда не забудет того, что рассказала ему девушка по его же просьбе сейчас. Дрожание ее тела, голоса в эти минуты навсегда останется в его памяти как символ ее боли, ее страданий и мучений, который он не смог предотвратить вовремя, пусть даже и не по своей вине.

  И сейчас Алан жалел о том, что тогда просто попросил Дана избавиться от этих двоих. Нужно было оставить их в живых, чтобы сейчас не дать им умереть так легко. Чтобы они на собственной шкуре ощутили то, что ощущала их жена и дочь. Чтобы каждым своим стоном и криком они ответили за каждую минуту боли его девочки.

 - Я никогда не забуду этого, - тихо прошептала Оля, шмыгая носом и вытирая щеки, все еще не поднимая головы и глядя куда-то в пустоту. – Но я пережила это. Справилась. И я хочу начать все сначала. Хочу другой жизни. С другими людьми. Которые дороги мне, которые ценят меня, которые умеют и хотят любить. Я не умела любить, пока не родила дочь. И позволяла себе делать это лишь для нее. Я помню любовь матери, но куда четче – презрение отца. Для меня любовь всегда была слабостью. Я бежала от нее. Но не хочу больше.

  В полной тишине, на полу, в обнимку они просидели больше часа, каждый думая о своем. Мужчина все так же держал Ольгу на руках, гладя ее по почти сухим волосам, а она периодически остаточно всхлипывала, прижимаясь щекой к его груди, где мощно, сильно и надежно стучало его сердце, успокаивая ее таким родным ритмом.

  Брошенное, открытое окно быстро заполнило комнату холодом, и ощутив, как Оля дрожит уже от него, Алан поднялся на ноги и уложил ее на постель, тут же ложась рядом и возвращая ее в свои объятья. Укутав их одеялом, он уткнулся носом в рыжие волосы и прикрыл глаза. Не было сил думать, переживать и что-то рассчитывать. Хотелось просто уснуть и на время забыть обо всем, переспать с этим роем негатива, чтобы завтра он не казался таким ужасным, чтобы улегся в голове, как факт, как данность, как неизменное и произошедшее.

* * *

  Проснулся Алан один от яркого запаха кофе, проникшего в спальню. Натянув на тело лишь джинсы, он вышел из комнаты и направился на кухню, надеясь застать там Ольгу. Но за плитой, готовя завтрак, была не она.

 - Алан! Как я рада тебя видеть! – крепко обнимая мужчину, с улыбкой произнесла Настя.

 - Привет. Я тоже рад, - искренне улыбнулся блондин. – Как твои дела?

 - Все хорошо, - возвращаясь к плите и помешивая что-то в кастрюле, улыбнулась девушка. – Теперь хорошо.

  Алан понимающе кивнул на последнюю фразу.

 - Оля все-таки добилась своего? – хитро посмотрев на него, а точнее его внешний вид, протянула старая знакомая.