Касательно того, кто способствовал этой трагедии — его без труда посрамят цитаты его собственных слов. Станет ли то, что он натворил, примером урока благоразумной жизни для мальчиков? Но, возможно, трагедия покажется ему всего лишь одним из случайных совпадений, в любовании которыми он будет находить удовольствие. Марк де Блажан заболел после отказа присоединиться к конгрегации; Александр умер после того, как покинул её, а Жорж — после того, как посмеялся над ней. Пожалуй, он сможет также подчеркнуть, что оба его кающихся были, согласно учению Церкви, прокляты — незавидный результат для лицезрения их духовным отцом, но достойный пример для того, чтобы прибавить его двадцать четвертым к тем двадцати трём причинам быть смиренными от монсеньера Гамона. Кто бы сомневался, что он станет последним, кто убьёт себя в знак раскаяния и разочарования. Жорж задумался о том, каким образом будут представлены их с Александром смерти учителям и ученикам Сен—Клода.

Если их смерти предпочтут счесть естественными, то тогда будут преобладать доброта и сочувствие. В этом случае настоятель предаст возвышенный смысл записке, текст которой стал ему известен. Её вдохновение покажется ему не дешевым романом, а Песнью Песней. Во время своих «отличных» каникул он сочинит похоронный панегирик своему бывшему академику, и элегию в честь мальчика, несшему ягненка. Он будет говорить о них на медитациях. Бог, скажет он, хотел обратить внимание всей школы к мысли о смерти, призвав к Себе одного из самых блестящих мальчиков старшей школы, и самого привлекательного младшеклассника. Их сакраментальное усердие и частота причастий станут примером. Он выразит надежду, что добродетель их поступков должна была поддержать их в последние минуты жизни; и убеждённость, что они были вскормлены пищей, придавшей им силы. Их можно считать почти маленькими святыми, подобными тем, о которых рассказывали Отец де Треннес и проповедник–доминиканец. Так что даже в гробу Жорж будет преобразовывать других, хотя, на самом деле, он станет причиной их развращения — мысль о смерти может оказаться стимулом для наслаждения жизнью, пока она есть.

Отец де Треннес, прослышав об этом событии, не будет им сильно впечатлён. Но, даже не сомневаясь в том, что именно Жорж донес на него, он согласится, что Небеса, отправляя свой суд, сильно переусердствовали. Он и Морис, по крайней мере, остались живы, демонстрируя, что то же самое правосудие может проявляться и другим, более обнадеживающим образом. Какому святому Отец вверит души Жоржа и Александра? Несомненно, он станет приводить их в качестве примера своим племянникам, сравнивая их непорочность с чистыми небесами Греции; соберёт лепестки роз в память об их лицах; прочитает несколько строк из Феогнида; выкурит египетскую сигарету; и, под конец, пришьёт черный креп на их пижамы, которые отныне будут посвящены не богам с Олимпа, а Психопомпу [проводнику душ] — Гермесу.

Отец Лозон, однако, окажется самым настоящим пособником этой парочки, за смерть которых он несет ответственность. Он должен сделать вывод, что отныне, в свою очередь, будет обязан лгать, вынужденно восхваляя их на молитвах Конгрегации, хотя молитвы, произносимые им в глубине своего сердца, возможно, окажутся более уместными. Интенцией его месс станет моление за Жоржа и Александра. Конечно же, вскоре после начала семестра ради них проведут специальную службу; к тому же, их не забудут и в канун следующих длинных каникул, когда придёт черёд мессы Ассоциации выпускников. Церемония этого года застала их при таких обстоятельствах, что ни у одного из них не было шанса когда–либо стать членом этой Ассоциации; однако теперь они всегда будут играть особую роль в ее торжествах — вступив в ряды умерших выпускников.

Люсьен не станет хранить их тайну: что подумают те, кому он расскажет о ней? И что он сам думает о случившемся? Осознаёт ли он с ужасом, что в течение целого года существовал бок о бок с такой трагедией — даже двойной трагедией? Или, быть может, он улыбается, видя, как два друга превращаются в ангелов? В публичных молитвах за несчастную пару он будет вести себя также сдержанно, как и Отец Лозон; но если кто и будет молиться за них, не обращая внимания на реальные факты, так это только он. И он может оказаться в одиночестве; ибо, если Отец Лозон, не желая поощрять еще одно святотатство, захочет огласить правду, то их память будет предана анафеме. Блажан уверится, что они были неожиданно низвергнуты, потому что оказались порочными, и поздравит себя с тем, что избежал подобных пагубных привязанностей. Не углубляясь в это, он ещё более страстно возлюбит свою кузину, возможно, подражая достойному Морису.

После чего тема «особой дружбы» станет рассматриваться во время Уединения в основательных лекциях и проповедях. Не будет необходимости выискивать ужасающие примеры в истории Террора или в жизни святых. Настоятель упомянет о множестве персональных предостережений, данных им несчастным героям летних каникул, и напомнит всем ученикам о советах, высказанных проповедником–доминиканцем. К тому же, он может решить, что на эту тему стоит говорить как можно меньше, и станет меньше говорить о Божественной любви, духе любви, любви к Наивозлюбленному; и, возможно, пересмотрит перечень произведений для чтения в трапезной и список гимнов. Он задумается — не следует ли ему стать более умеренным в своих выражениях; не будут ли мальчики переводить на язык чувств то, что было задумано для их душ; не станет ли кто–то, из–за страха вызвать у них отвращение, поощрять их на отвратительные поступки. Он пересмотрит свою статистику в новом свете, и пересчитает цифры в ней. На следующем евхаристическом конгрессе он будет рекомендовать, чтобы мальчики причащались неосвящёнными Святыми Дарами [хлеб и вино для причастия], в качестве меры предосторожности. Подобно тому, как в своё время Роберт Благочестивый [Роберт II Благочестивый — король Франции из династии Капетингов, правивший в 996–1031 годах], дабы не порождать лжесвидетельства, применял клятвы над ковчегом, из которого были удалены святые мощи.

Учитель религиозного обучения укажет, что самоубийцы не могут быть похоронены с религиозными обрядами или в освященной земле, хотя, в силу толерантности или благодаря мошенничеству, оба неблагочестивых мальчика могли бы заполучить эти привилегии. И самоубийство переместят в начало списка случаев, в которых подобные ритуалы запрещаются. Таким образом, Жорж и Александр, подобно Вольтеру и Мольеру, упокоятся в своём последнем пристанище, отвергнутые всеми. Их вычеркнут из конгрегации. Их мемориальная месса не состоится в Сен—Клоде — в колледже, где они сообща присутствовали на таком количестве месс. Они будут официально изгнаны из церкви, в которой зародилась их дружба — дружба, издававшая аромат лаванды. Но ничто не сможет остановить их на пути в место, где они окажутся свободными. Oни больше не встретятся лицом к лицу, но будут лежать бок о бок. И мессы для них все равно состоятся. Мессы в чёрном цвете — потому что они покинули этот мир по вине священника. Мессы в белом — потому что они остались целомудренными; мессы в красном — потому что это был цвет их любви и крови; мессы в фиолетовом — потому что на подобной мессе Александр кадил ладаном Жоржу; мессы в золотом — потому что у одного из них были золотистые волосы, а у другого золотистый локон. Для них будут даже мессы в зеленых цветах — потому что это цвет надежды. И на них не будет безнадёжности из–за того, что они лишили себя жизни.

Не будет и отчаяния: ибо в этот миг, при свете своих чувств, Жорж убедится, что Александр не отверг его; мальчик решил отделиться от своего друга в силу обстоятельств и бесчеловечности людей; и умер, сочтя смерть единственным способом стать свободным и воссоединиться с ним. И Жорж собирался умереть по той же причине.

Вместе они будут изучать прошлое и будущее. Они переместят себя назад, в те времена, когда у Гиацинта были собственные священники; это давало бы возможность выбрать самых лучших. Отныне и во веки веков они будут встречаться друг с другом в неизвестных сердцах и местах. Их история не ограничится пределами колледжа, их семей, или имен. Они окажутся с другими именами, в других колледжах, в других семьях. Они будут существовать до тех пор, пока существуют мальчики на земле, до тех пор, пока существует красота.

Чем дольше позволял блуждать своему воображению Жорж, тем отчётливее мелькала у него мысль о том, что он слишком драматизирует, и, на самом деле, не станет себя убивать. Мысль о самоубийстве оказалась не менее спонтанной, чем его решение принять план побега, но его изобличили украшательские трюки его мысленных рассуждений. Его решимость принять смерть была искренней, но за этой решимостью, без сомнения, таилась уверенность, что это всего лишь психологический настрой. Люсьен сказал: есть вещи, которые можешь сделать, и вещи, которые сделать не в состоянии. И Жорж очень хорошо понял, что он не станет повторять того, что совершил Александр.

Он пришёл к тому, что стал рассматривать не случившееся, а его результаты: его друг поступил возвышенно, но тщетно. Начав с восхищения, Жорж, прогрессируя, принялся сетовать мальчику за то, что расставшись с жизнью, тот уничтожил все его подношения и совершенства ложной идеей; как когда–то винил его за то, что он, в пику Отцу Лозону, раскрыл тому свой план побега. Дружба, объединившая их, принадлежала им обоим, и ни один из них не имел права навсегда разрушать счастье другого.

Однако вскоре эти мысли показались Жоржу ненужными. Он даст этой катастрофе объяснение, возникшее у него в последний вечер в колледже — вечер, когда мысль о самоубийстве Александра не раз приходила ему в голову. Оба они, мальчик и он, каждый по–своему, подчинились закону неизбежности. Каждый всего лишь следовал за своей судьбой. Это был не их выбор, и не их поступки. Ведь было же сказано, что Александр погибнет, потому что слишком красив для этого мира. Удовольствия, которые наобещал себе Жорж, не соответствовали его взрослению. Он много раз читал, или слышал о подобных вещах, но считал их выдумками. Ему было дано проверить их.