– Надеюсь, когда-нибудь я все же смогу смотреть на твою руку, не содрогаясь внутренне при этом, – проговорила Айрис.

Подумав про себя, что с того момента, как произошел несчастный случай, она говорит об этом, наверное, в сотый раз, Тео терпеливо произнес:

– Не знаю, как тебя убедить в этом, но так оно и будет.

Невольно слова Айрис напомнили ему, что и он сам избегал ту женщину в клинике; со дня той их встречи он пользовался другим входом, так как был просто не в силах ее видеть. И эта мысль вызвала в его памяти попытку Айрис покончить с собой и ее униженное признание, которое всего две недели назад породило бы в его душе жгучую ревность, но сейчас вызвало в нем лишь жалость и печаль. Возможно, потому что он знал теперь, чьей дочерью она была, хотя, конечно, не было ничего жалкого или печального в том, чтобы иметь своим отцом Пола Вернера, будь обстоятельства другими…

Внезапно Айрис произнесла:

– Я все смотрю на нашу крышу. Казалось бы, она давно должна рухнуть от всего того, что под нею происходило. Но вот она все такая же крепкая и прочная, словно ничего и не было.

– Она не рухнет, – проговорил он, как и прежде, очень терпеливо, – потому что мы с тобой не допустим, чтобы это случилось. Я тебе говорил и вновь повторяю, что я уже справился насчет ординатуры в области онкологии. Мое имя известно в медицинских кругах, и я почти уверен, что получу хорошее место. Через несколько лет мы снова станем на ноги. Наша семья не развалится. С Божьей помощью.

– А где ты возьмешь на это деньги?

– Ну, кое-что я отложил, – проговорил Тео беззаботным тоном. – И потом, банк обещал дать ссуду. Продав этот дом и затянув потуже пояса, мы справимся.

– Еще совсем недавно все тебе казалось таким мрачным. Ты ничего не желал обсуждать. Откуда вдруг все эти идеи?

– Мне просто нужно было время, чтобы прийти в себя и хорошенько все обдумать, только и всего.

С каждым произносимым словом в нем все больше росла уверенность в себе. Как в поговорке: «Чем чаще мы что-то делаем, тем лучше это у нас получается». Чем увереннее он говорил, тем увереннее себя чувствовал.

Айрис вздохнула.

– Итак, ты все уже решил. – Думаю, надо попытаться.

Говоря так, Тео подумал: это все не я; я уже совсем запутался, я просто пропадал там, в том кресле, когда он появился. В нем была такая спокойная сила и уверенность. Никто бы при взгляде на него не подумал о нем как о старике; он весь светился каким-то внутренним светом. И вот теперь я все время наблюдаю украдкой за Айрис, пытаясь отыскать в ней его черты. Конечно, у них обоих темные волосы и орлиные носы, но ведь это не доказательство – таких людей много. Всегда видишь то, что хочешь видеть. И Анна… При мысли о ней в душе возникает смутное сожаление. Вне всякого сомнения, Пол с Анной подошли бы друг другу. Несмотря на все достоинства Джозефа, он был менее подходящей для нее парой, чем мог бы стать Пол Вернер. Господи, я как был, так и остался романтиком в душе, в этом вся моя беда.

Тео сидел в этой умиротворяющей темноте, и в мозгу его возникали все новые и новые вопросы. Не могло ли так быть, что Анна, в качестве своего рода компенсации, относилась, совсем и не сознавая этого, к своему нежеланному ребенку с большей и, может быть, даже с излишней снисходительностью? Мать и дочь, он вынужден был это признать, совершенно не походили друг на друга, но было ли это глубокой, внутренней несхожестью, или всего лишь естественным различием между выросшей в нужде иностранкой и богатой американкой, живущей в родной стране? Нет, все это для меня слишком сложно, подумал он; во всяком случае, это дело прошлое и изменить все равно ничего нельзя.

Неожиданно с каким-то вызовом Айрис сказала:

– Мама говорит, что сейчас я должна делать то, что мне хочется.

– И чего же тебе хочется?

– Ты сам знаешь. Ты всегда это знал, хотя и не понимал, как сильно я этого хотела.

– Да, возможно, ты права.

– Ты многого во мне не понимал.

– Но мне казалось, я понимаю, Айрис. Разве я не любил тебя всегда?

Из горла ее вырвался звук, похожий на всхлип.

– На следующий день после того, как ты привез меня из больницы, я проснулась очень рано и первое, что я увидела, открыв глаза, был дуб за окном. Он был таким красивым, таким живым… И я подумала: «Я не хочу умирать. Я никогда этого не хотела».

– Я верю, – проговорил Тео с нежностью в голосе. – Послушай, ты сделаешь все, что хочешь, со своей жизнью. Иди работать, получи степень магистра, даже доктора, если желаешь. Все у нас теперь будет совершенно по-другому, обещаю тебе.

– Мама сказала, и я вижу теперь, как она права, что надо откровенно высказывать свое мнение, настаивать на том, чего хочешь. Странно только, что раньше она никогда так не говорила. Такое впечатление, будто что-то или кто-то открыл ей глаза, а она, в свою очередь, открыла их мне. Я так тебя ревновала, Тео, а она всегда говорила мне, чтобы я никогда не позволяла тебе этого заметить. Даже не представляю, что могло вызвать в ней такую перемену.

Айрис слегка пошевелилась в своем кресле, и на мгновение он увидел на ее лице, попавшем в полосу света, совершенно незнакомое ему искреннее и страстное выражение.

– Всю свою жизнь я была на втором месте. Я была, по существу, никем по сравнению с моим братом. Мама так им гордилась… И даже отец… меня все время не покидало чувство, что его любовь, которую он так щедро дарил мне – лишь средство утешить меня, потому что я была во многом ниже, чем брат. Потом появился ты, со всеми твоими женщинами и женой, которая погибла в концлагере. Я чувствовала, что ты тоскуешь по ней, своей Лизель… она, как говорят, была необыкновенно красива.

В ветвях пронзительно прокричала какая-то птица, и звук этот отозвался в душе Тео внезапной тревогой. Ему вдруг захотелось убежать, укрыться в доме, уснуть и ни о чем больше не думать. Но Пол сказал: «Вы должны быть откровенны друг с другом. Вы ничего не должны скрывать».

Ровным голосом он произнес:

– Я вовсе не тосковал о ней, не так, как ты это представила. Все было совершенно по-другому. Я никогда тебе об этом не рассказывал…

– Ох уж эти секреты! Как же они мне надоели, Тео! Не держи это от меня в тайне. Расскажи сейчас.

Он откинулся на спинку кресла. Странно, но рука, которая его не беспокоила весь день, вдруг снова заныла. Нервы… Прежде чем начать, он вынужден был откашляться, слова, слова, те слова, которые он до этой минуты не говорил ни одной живой душе, оставаясь так долго неиспользованными, несколько заржавели.

– Видишь ли, в ту неделю, когда я собирался ехать в Америку с целью подготовить переезд туда всей нашей семьи, кое-что произошло. Я получил два грязных анонимных письма о… о ней. В них говорилось, что она встречается с мужчиной из ее камерного Оркестра, со скрипачом. Я его знал, конечно. Я знал их всех. Он был молод, беден и красив, скорее даже трогателен в этих своих поношенных пиджаках. Я не мог этому поверить. Грязные подметные письма… и моя жена. Мне было стыдно говорить с ней об этих письмах. И, может быть – нет, никаких «может быть» – я также испугался. А вдруг, подумал я, в них доля правды? Я стал размышлять. После обручения мы встречались недолго, так как ее родители желали, чтобы мы как можно скорее поженились, что обрадовало, но и удивило меня. И теперь, после писем, у меня вдруг мелькнула мысль, что, возможно, они спешили разлучить ее с никому не известным музыкантом и выдать замуж за врача из хорошей семьи и с блестящими перспективами. Разве это не естественно? Несмотря на молодость, я уже достаточно знал жизнь и понимал, что такое вполне могло быть. Так что я мучился, презирая себя в то же время за низкие подозрения.

В конце концов я решил сам во всем убедиться. Отправился туда, где у них проходили репетиции, и когда они вдвоем вышли, неся в руках свои инструменты, я последовал за ними. Они привели меня в какой-то бедный квартал, и я увидел, как они вошли в дом, где, вероятно, он жил. Я испытал в тот момент… не могу тебе даже сказать… такую страшную ярость, что готов был, кажется, убить их обоих. И в то же время я был в таком шоке, что чувствовал себя больным. Какое-то время я стоял там, ожидая, когда они появятся, но потом мне стало стыдно. Слишком унизительно стоять там, словно шпион, и я ушел домой.

Она вернулась перед самым ужином. Последние дни я был чрезвычайно занят, сворачивая перед отъездом все свои дела, поэтому жена удивилась, увидев меня дома в такой час и, к тому же, сидящим в кресле и спокойно читающим книгу. Я спросил ее, как она провела день. Она ответила, что водила гулять в парк ребенка, а потом прошлась по магазинам. Я сказал, что, кажется, я видел ее идущей в направлении Ринг-штрассе – где меня вообще в тот день не было. «Это не ты была?», – спросил я, надеясь ее поймать. «Вполне возможно, – ответила она. – Я покупала тебе в дорогу теплый свитер, чтобы ты не замерз на корабле». Я попросил ее, чувствуя себя отвратительно из-за того, что мне приходилось притворяться, показать мне купленный свитер. «К сожалению, не было твоего размера, так что мне придется снова зайти завтра к ним. Но почему ты не окликнул меня, когда увидел?» Я ответил ей, что ехал в этот момент в трамвае, и спросил: «А что ты делала потом?» «Я пошла на репетицию. Мы работали над Моцартом, поэтому-то я так и задержалась». Говоря это, она смотрела на меня чистыми, невинными глазами.

Но ведь обычно, когда врешь, стараешься выглядеть как можно более искренним и простодушным. О, я мог бы многое ей сказать, но боялся. Понимаешь, мне не хотелось этому верить, и я пытался найти ей хоть какое-нибудь оправдание. К тому же, сказал я себе, у меня сейчас все равно нет времени для каких бы то ни было выяснений, так что придется это отложить до тех пор, пока мы оба не покинем Вену. Может, во всем этом нет ничего серьезного?.. И потом, музыканты разъезжают по всему свету… Скорее всего, она никогда его больше не увидит… В общем, я уехал, и теперь так и не знаю, было ли все это правдой.