Внезапно Штерн повернулся к нему лицом и, вытянувшись в струну, как офицер на параде, подошел и встал прямо перед Полом Вернером.

– Я не должен был вести себя подобным образом перед почти незнакомым человеком. Прошу меня извинить.

– Нам всем иногда необходимо выговориться, облегчить душу, – ответил Пол. – А с незнакомым человеком всегда легче разговаривать. Как, например, в самолете, когда ты знаешь, что, по всей вероятности, никогда больше не увидишь своего собеседника. Точно так же весьма сомнительно, чтобы вам когда-либо еще довелось меня встретить.

– В самолете… Я понимаю, что вы имеете в виду. Или когда у тебя есть отец или дядя, вдвое тебя старше. Но, конечно, не друзья, во всяком случае, не в таком местечке, как это, где все всё знают друг про друга, а чего не знают, то выдумывают. – Он на мгновение замолчал. – Если бы я был католиком, то, вероятней всего, отправился бы на исповедь к священнику.

Вот именно, подумал Пол. Разделить с другим свои беды и горести и почувствовать, возможно, что ноша твоя стала немного легче. Когда я был с Ильзой, я мог себе такое позволить. Он повторил:

– Я ничего не имею против того, чтобы вас выслушать.

Штерн вновь опустился в свое кресло. Обе его щеки перерезали глубокие борозды, которые при его сравнительно молодом возрасте вряд ли могли быть морщинами. Интересно, подумал Пол, пройдут ли они со временем?

– Айрис застала меня с другой женщиной здесь, в клинике. Все случилось в ту самую ночь, когда был арестован Стив. Мы поссорились, и я пришел сюда в надежде хоть немного прийти в себя и успокоиться. В тот момент я меньше всего думал о какой-то там женщине! Я себя проклинаю. Чертова баба! Она караулила меня, несколько недель она меня караулила. Каждый раз, проходя через холл, я это видел. Но в ту ночь я был в полном смятении, не зная, что предпринять. Короче… это произошло. Вы ведь знаете, как это может быть. Меньше всего я хотел обидеть Айрис.

Пол почувствовал, как в нем горячей волной вскипает гнев. То он «меньше всего» думал о женщине. То «меньше всего» хотел обидеть Айрис. Что же здесь было правдой? И, однако, постепенно Пол начинал видеть просвет во всей этой туманной, запутанной истории: Айрис, должно быть, просто решила посчитаться с мужем. Этот инцидент в магазине Лии… Да, конечно, так оно все и было. Что им, черт возьми, не хватало, этим двоим! Между ними, вероятно, произошло в тот вечер весьма бурное объяснение, и они наговорили друг другу множество нелицеприятных слов, которые, несомненно, каждый из них заслуживал. И все же рука была слишком большой ценой, абсолютно несоразмерной с совершенным проступком. Такой талант! И вот теперь он исчез, выброшен, можно сказать, на помойку. Бедняга! Пол почувствовал, как гнев в нем улетучивается.

Тихий голос устало продолжал:

– Она была вне себя. Сказать по правде, она ужасно ревнива, хотя старается этого не показывать. Моя явная измена стала для нее, похоже, последней каплей. Конечно, так и должно быть. Я это понимал. Для жены это, судя по всему, было совершенно невыносимо. Я знаю, как сам бы чувствовал себя на ее месте…

Итак, подумал Пол, Айрис тоже не избежала этой иссушающей мозг и сердце болезни – ревности. Хотя чему тут удивляться? Разве сам он в молодости не мучился от ревности, представляя себе Анну в объятиях человека, который стал ее мужем? История, как видно, повторяется; его ревность не умерла, она лишь заснула на время, чтобы с еще большей силой проявиться в следующем поколении.

На полочке за склоненной головой Штерна стояла фотография в рамке, на которой Айрис, в отличие от виденного им раньше семейного фото, была изображена одна. Ее прекрасные глаза смотрели куда-то в пространство, а улыбка на губах была едва заметной, можно даже сказать, неохотной, словно появившейся лишь в ответ той поистине ослепительной красоте, которой отличалась ее мать. И, однако, присущее ей несомненное чувство собственного достоинства делало ее подходящей парой для этого зрелого красивого мужчины, что сидел сейчас перед Вернером.

– Может быть… – начал было он, но в этот момент Штерн, громко и торжественно, словно делая объявление, произнес:

– Она пыталась покончить с собой. По крайней мере, впечатление было именно таким, хотя она и утверждает обратное. Угарный газ, у нас в гараже. Может, она и не собиралась этого делать. Думаю, она и сама этого толком не знает.

Во рту у Пола мгновенно пересохло.

– И… как она? – шепотом спросил он.

– С ней все в порядке. Ее вовремя нашли.

– И где… где она сейчас?

– Дома. Самоубийство…

– Вы уверены, что… что мозг ее не затронут? Лицо Штерна выразило откровенное удивление.

– Конечно.

Словно сквозь толстый слой ваты донесся до Пола собственный голос:

– Я ничего не понимаю. Это ужасно… ужасно.

Мгновение мужчины, не отрываясь, смотрели в глаза друг другу. Полу было ясно, что Тео находит его реакцию несколько странной.

Он поспешил загладить неприятное впечатление, которое, вероятно, произвели на Тео его слова:

– Боюсь, сказанное вами так меня потрясло, что я и сам не знаю, что говорю. На вашу долю выпало больше страданий, чем человек может вынести.

Штерн слегка пожал плечами.

– Я сталкивался в своей жизни и с более ужасными вещами. В некоторых случаях не остается ничего другого, как только терпеть. Иного выбора нет.

От внезапного порыва ветра листва за окном заколыхалась, и солнечный луч, просачивающийся в комнату сквозь эту зеленую завесу, задрожал, отбросив причудливую тень на лицо Штерна и ярко осветив лежащую на столе забинтованную руку.

– Что вы намерены делать? – спросил Пол.

– Я уже голову сломал, пытаясь что-нибудь придумать. Я и из дома ушел, чтобы здесь без помех обо всем поразмыслить. Но, сказать по правде, мне пока ничего не приходит на ум.

Только сейчас Пол заметил на полу, рядом со стулом, раскрытый чемодан. Он быстро проговорил:

– Вы ведь не собираетесь вообще уйти из дома?

Прижав руку ко лбу, Штерн устало произнес:

– Похоже на то.

– Понимаю.

Как же жестоки порой люди друг к другу! Как, должно быть, страдала Айрис, если у нее, хотя бы только на мгновение, могла возникнуть мысль покончить с собой! А этот сидящий сейчас перед ним человек, растерянный, несчастный… И все же, несмотря на потрясение, несмотря на жалость к ним обоим, Пол был откровенно возмущен той колоссальной кашей, которую похоже, заварили эти двое.

Держи себя в руках, не давай воли чувствам, приказал он себе и более спокойным тоном заметил:

– Мне кажется, если вы сейчас расстанетесь, это только еще больше осложнит вашу жизнь. У вас дети…

При слове «дети» Штерн скривился и, слегка заикаясь от волнения, воскликнул:

– О Господи, конечно же! Это-то и доводит меня до исступления! Образование, путешествия… все то, что я хотел им дать, летит к черту, уже, можно сказать, улетело. Я даже не знаю, где найти денег, чтобы заплатить за следующий семестр.

Почти машинально Пол окинул наметанным глазом комнату, мгновенно произведя в уме подсчеты: на стене, рядом с дверью, довольно приличный неоимпрессионистский пейзаж, напротив, на другой стене, несколько прекрасных гравюр девятнадцатого века с изображениями птиц в украшенных искусной резьбой деревянных рамках, в углу высокий бронзовый торшер, и на левом запястье Штерна массивные золотые часы швейцарской фирмы «Патек Филипп».

Его молчаливые подсчеты не ускользнули от внимания Штерна, который прервал их, заметив:

– Я вижу, вы пытаетесь разобраться в той истории, что я вам сейчас тут рассказал?

– Откровенно говоря, да, хотя это, конечно, не мое дело.

– Некоторые считают, что я склонен к экстравагантности. Во всяком случае, так думает моя жена. – Он невесело рассмеялся. – Но несколько долларов в ту или иную сторону не могут изменить того факта, что жизнь, в сущности, весьма дорогая штука. Я много давал на благотворительные цели, главным образом, что вполне понятно, на оказание помощи беженцам.

– Да, это понятно.

– Я часто спрашивал себя, почему я должен был остаться в живых, когда так много других людей погибло.

Пол снова, как и в тот вечер в нью-йоркской больнице, поймал себя на мысли, что ему очень нравится Штерн. Он чувствовал в нем родственную душу, и это не могло его не привлекать несмотря на разницу в возрасте и на все его недовольство им сейчас. И все же, не в силах удержаться, он сказал:

– Давать, конечно, можно, но не столько же, чтобы при этом самому превращаться в нищего.

Не выношу людей, живущих не по средствам, подумал он. Вероятно, потому что я все-таки банкир. Однако, заговорив снова, он постарался, чтобы в его голосе не прозвучал упрек:

– У вас что, совсем нет никаких сбережений? Штерн печально покачал головой.

– К своему стыду должен признаться, что очень небольшие.

Какая безответственность! Имея жену и детей, тратить все деньги на других, как бы эти последние того ни заслуживали; покупать изумительные серебристые пейзажи… Пол попытался представить себе дом, в каком живет Айрис. Если такой офис, то дом, вероятно, является настоящей сокровищницей. Что станет с ней, не привыкшей к нужде, да еще и винящей себя сейчас постоянно за бунтаря-сына, искалеченную руку мужа и еще один только Бог знает за что… Пол закрыл глаза, словно пытаясь таким образом прогнать внезапно возникшее перед его мысленным взором ухмыляющееся лицо Джордана. Что же с ней станет?

Штерн, будто почувствовав страх Пола, медленно произнес:

– Самое ужасное заключается в том, что Айрис не имеет никакого отношения ко всем этим расходам. Она редко тратит деньги впустую. Этот год, надо сказать, вообще был для нее невероятно тяжелым. Она потеряла отца и до сих пор, похоже, не может свыкнуться с этой утратой. Не знаю, право, почему, но с отцом она была более близка, нежели с матерью. Айрис по натуре чрезвычайно сложный человек. Конечно, в какой-то степени все мы такие, но она… – Он внезапно умолк.