Пол вылез из машины и вновь направился к телефонной будке, чтобы найти в справочнике адрес.

Дверь кабинета Тео была заперта, но Полу была явственно слышна играющая там музыка. Он постучал в стекло снова, прислушался к величественным траурным звукам «Реквиема» Верди, подождал мгновение и постучал в третий раз. Внезапно музыка смолкла, и на пороге возник доктор Штерн. Он выглядел так, будто только что проснулся, и одну его руку покрывал толстый слой бинтов.

Слегка растерявшись, Пол смущенно произнес:

– Извините мне мое внезапное вторжение, но я был неподалеку и решил заехать, надеясь, что кабинет открыт. Мне хотелось бы договориться о консультации по поводу моего плеча. Вы его оперировали.

Лицо Штерна было настолько лишено в этот момент каких-либо эмоций, что Пол окончательно пришел в замешательство и сделал шаг назад.

– Но, как я вижу, с вами произошел несчастный случай. Вероятно, мне лучше уйти. Я не хочу вас беспокоить.

– Никакого беспокойства. Входите. Что с плечом?

Пол отказался бы от приглашения, если бы Штерн, уже более настойчиво, не спросил его снова, что у него с плечом.

– Полагаю, ничего серьезного. Но я решил, что лучше все-таки лишний раз провериться. Вы, вероятно, не помните, но я был ранен дважды в это плечо… – Он замолчал, чувствуя себя в этот момент полным идиотом.

– Я помню вас очень хорошо, мистер Вернер. Мне надо вас осмотреть.

Они вошли в комнату с великолепным, украшенным резьбой письменным столом, восточным ковром на полу и полками, полными книг.

– К сожалению, там, где я обычно принимаю больных, уже все разобрали, – проговорил Штерн с такой неподдельной мукой в голосе, что Пол не осмелился его о чем-либо расспрашивать.

Он снял пиджак и рубашку, и в следующее мгновение почувствовал легкое прикосновение пальцев к шву на своем плече.

– Я ничего не вижу, – проговорил Штерн, – разве что кожа немного обгорела.

– Ах, да, я был на пляже.

– Вероятно, в этом-то все и дело. Вам совершенно не о чем тревожиться.

Надевая рубашку и завязывая галстук, Пол счел необходимым что-нибудь сказать.

– У меня друзья на Лонг-Айленде. Они и пригласили меня к себе поплавать. В следующий раз постараюсь быть более осмотрительным и не проводить слишком много времени на солнце. Простите, что побеспокоил вас из-за ерунды.

– Никакого беспокойства. У меня теперь масса свободного времени. По существу, только это у меня еще и осталось.

Своим замечанием Тео дал ему возможность перевести разговор на более личные темы, и Пол не преминул этим тут же воспользоваться. К тому же он не мог совершенно проигнорировать травму Штерна. Это было бы верхом неприличия.

– Ваша рука… – начал он. – Надеюсь, она быстро заживет. Вам, должно быть, не терпится поскорее снова вернуться к своей работе?

– Я больше никогда не вернусь к своей работе. Холодный, ровный тон, каким были произнесены эти слова, заставил Пола вздрогнуть. Он невольно поднял глаза на Штерна и увидел перед собой лицо, искаженное гримасой боли. Только теперь он заметил, как изменился Штерн. Казалось, постарел лет на двадцать с тех пор, как они виделись с ним последний раз, и сейчас мало чем напоминал того холеного красавца с тонкими аристократическими чертами лица, каким запомнил его Пол по их прошлой встрече.

– Не похож на того, каким был прежде, не так ли?

– Мне жаль, – только и смог выдавить из себя Пол.

– Для меня наступили сейчас тяжелые времена. Я лишился трех пальцев на правой руке.

– Ужасно! – воскликнул Пол, остро сознавая в этот момент всю банальность своего ответа. Но, в конце концов, на свете просто не существовало слов, которые были бы соразмерны такому огромному несчастью.

– Прищемило дверцей машины в прошлом месяце, – пояснил Штерн.

С этими словами он опустился в кресло, жестом приглашая Пола последовать его примеру. Очевидно, ему было совершенно необходимо с кем-то поговорить о своем несчастье. Судя по всему, он сидел здесь, предаваясь грустным размышлениям, в полном одиночестве; из внутренних комнат не доносилось ни стука пишущих машинок, ни звона телефонов. В самом кабинете шторы были наполовину спущены, и внутрь сквозь густую листву просачивался мрачный зеленоватый свет.

Несколько мгновений Пол рассматривал дипломы, висевшие на стене за спиной Штерна, затем перевел взгляд на лежавшие на столе книги в коричневых переплетах. «Восстановительная челюстная хирургия» – прочел он заглавие на той, что лежала сверху. Что он здесь делает? Он мог забыть теперь о том, что привело его сюда. Будь сейчас в кабинете хотя бы еще один человек, он, несомненно, тут же поднялся бы и вышел, но покинуть кого бы то ни было в таком состоянии казалось Полу пределом жестокости. Это равносильно тому, как если бы он оставил тяжелобольного одного на улице, не думая о том, что с ним случится, и сможет ли он сам себе помочь.

– Просто бред какой-то, – пробормотал Пол, чувствуя необходимость заполнить чем-то становившееся гнетущим молчание, даже если это и была обычная банальность. – Как говорят, несчастья подстерегают нас в основном дома или в нашей же собственной машине.

– Да, так говорят.

От всей фигуры Тео веяло такой мрачной безысходностью, что у Пола мороз пробежал по коже. В следующее мгновение смутная мысль, зародившаяся в его мозгу, приобрела вдруг совершенно отчетливые очертания: все это должно было сильно повлиять на Айрис и, скорее всего, и привело к тому, о чем несколько часов назад ему рассказала Лия. Он вздрогнул и неожиданно резко спросил, как произошел этот несчастный случай.

Штерн вздохнул:

– Во всем виновата эта война во Вьетнаме. У нас есть сын, замечательный мальчик, необычайно умный, с головой, полной разных идей… и, конечно, яростно отстаивающий свою независимость – в этом-то и заключается печальная сторона… Он стал радикалом, бунтарем, и мы потеряли с ним всякий контакт.

На мгновение он замолчал, и Пол, воспользовавшись паузой, заметил:

– Вы рассказывали мне об этом, когда я лежал в больнице.

– Да? Обычно я ни с кем не делюсь своими бедами.

– Вам тогда пришлось задержаться из-за метели, и мы несколько минут разговаривали с вами у меня в палате.

– Вообще-то, я не из болтливых, – произнес Штерн с явной тревогой в голосе, словно для него было необычайно важно, чтобы Пол это понимал. – Похоже, вам на роду написано встречаться со мной в те редкие минуты, когда я говорю слишком много.

Да, подумал Пол, такие минуты, скорее всего, были действительно очень редкими. В этом не могло быть никаких сомнений. Перед ним сидел гордый и замкнутый человек, которого лишь необычайно сильное потрясение могло заставить раскрыть кому-нибудь свою душу.

Он ободряюще улыбнулся Тео.

– Я ничего не имею против того, чтобы вас выслушать.

Ему показалось, что то же самое он сказал Штерну и в прошлый раз, но полной уверенности в этом у него не было.

– Итак, как я уже сказал, он всегда яростно отстаивал свою независимость, но сейчас, когда вырос, стал взрослым, эта его нетерпимость приняла совершенно ужасные формы. Он был арестован во время съезда демократов в Чикаго.

– Сейчас время тревожное, и молодым весьма нелегко. Не то что в годы Второй мировой войны, когда мы знали, за что боремся.

Эти банальные слова, как прекрасно понимал Пол, были небольшим утешением для родителя.

– Возможно, – произнес неожиданно резко Штерн. – Но я думаю, что и сейчас мы боремся за то, чтобы не позволить разным негодяям заглотать кусок за куском весь мир… В общем, мы с женой постоянно ссорились из-за сына. Она считает, что он, видите ли, пока просто не нашел себя. Скажите мне, ради Бога, что это такое: «найти себя»? Они что, черт возьми, не знают, кто они такие? Я просто слышать этого не могу.

– Иногда, – мягко проговорил Пол, – они действительно этого не знают.

В голове у него невольно возник вопрос: а я? Я знаю, кто я такой? Банкир, и довольно расчетливый к тому же, который день ото дня множит свое богатство; также и филантроп, находящий удовольствие в том, чтобы тратить это богатство; дилетант в искусстве и музыке, который наслаждается и тем и другим, но сам ничего не создает; иногда политик, пекущийся о несчастных и обездоленных в этом мире; любовник – или был таковым когда-то…

– В общем, его арестовали, – продолжал Штерн. – Жена хотела сразу же к нему поехать, но я подумал, да, сказать, по правде, и сейчас думаю, что он должен осознать последствия своего поступка. Как иначе он сможет чему-нибудь научиться? Идеалы – это одно, я их понимаю, но вести себя как бандит – совсем другое. В свое время я достаточно нагляделся на подобных молодчиков в Вене.

Пол попытался мысленно установить связь между сыном и травмой Штерна, и взгляд его невольно обратил я к раненой руке. Он не остался незамеченным Штерном, который мгновенно понял, о чем Пол подумал.

– В общем, мы поссорились, одно цеплялось за другое… – Он встал и подошел к окну. – Здесь темно, как в погребе. Давно надо было поднять шторы. Вам не мешает свет? Нет? – Он повернулся спиной к Полу и неожиданно добавил: – Это она прищемила мне руку дверцей машины.

Пол был потрясен. Она… Айрис… сделала это!

– Простая случайность, в этом не может быть никаких сомнений, и я повторял ей снова и снова, что я это понимаю, что любой дурак понял бы это…

Случайность. Волна облегчения прошла по телу Пола, и его бешено колотящееся сердце вновь забилось ровно.

– Но она так остро переживает свою вину… – Голос Штерна прервался.

Прерывающийся голос и величественная фигура – в голове Пола мелькнула фраза «видный мужчина» – совершенно не вязались друг с другом, и это явное несоответствие производило чрезвычайно тягостное впечатление. Пол почувствовал неловкость, понимая, что не должен присутствовать при проявлении такого огромного личного горя. Ему следовало бы сказать какие-нибудь утешительные слова, предложить что-нибудь – только вот что? – и уйти. И, однако, он не мог заставить себя подняться.