Тео с Айрис остались на лето одни. Лаура, перешедшая в последний класс средней школы, уехала в Нью-Гемпшир в составе группы агитаторов, призывающих голосовать за Маккарти. Филипп проводил лето в лагере в лесах Мэна. Джимми работал санитаром в чикагской больнице. Стив прислал кое-как нацарапанное коротенькое письмо с минимумом информации: он едет на запад с группой студентов, специализирующихся в политологии, для участия в каком-то семинаре; напишет позже. До августа он так и не написал им больше ни строчки, но Айрис была уверена, как если бы кто-то сообщил ей об этом, что местом назначения поездки «на запад» был Чикаго. Однако, сидя рядом с Тео перед телевизором, слушая программу новостей, она не стала говорить о своем беспокойстве.

Они смотрели, как один за другим были забаллотированы претенденты, включившие в свою программу обещание «немедленного мира», и кандидатом от Демократической партии стал Хэмфри. Смотрели на беспорядки, вспыхнувшие в городе после того, как полиция разогнала молодых людей, разбивших, несмотря на запрет, лагерь в парке Линкольна. «Свиньи!» – орали молодые люди и длинноволосые девушки, все в одинаковых джинсах и майках. «Комми!» – кричали в ответ полицейские, раздавая направо и налево удары дубинками. В парке Гранта собралось десять тысяч человек. На улице напротив отеля «Хилтон» завязалась настоящая схватка. В полицейских летели кирпичи, камни, «вонючие» бомбы,[20] те в свою очередь пустили в ход слезоточивый газ. С верхних этажей зданий бросали пакеты с экскрементами и мочой. Глядя прямо в камеры, молодые демонстранты, раскачиваясь, словно они пели в хоре или исполняли какой-то ритуальный танец, скандировали: «Весь мир смотрит на нас! Весь мир смотрит на нас!»

Айрис застыла в напряженном молчании, не замечая, что руки у нее сжаты в кулаки. В комнате было темно, светился лишь экран телевизора; и в этом слабом свете она увидела, как Тео наклонился вперед, стараясь не упустить ни одной подробности происходящего на экране. Возможно, подумала она, он, так же как и я, высматривает Стива в этой оголтелой толпе.

– Полиция заходит слишком далеко, – сказала она. Какая жалость. Ведь они же совсем еще дети.

– Верно. Некоторые полицейские утратили чувство меры. Но они тоже всего лишь люди. Их вывели из терпения. Эти юнцы неуправляемы, вытворяют Бог знает что. Бросают всякие гадости из окон, танцуют голыми в фонтанах. А ведь вроде бы интеллигентные ребята, студенты университетов. В чем смысл? Чего они, черт возьми, хотят? Ведь в Париже начались мирные переговоры.

– Хотела бы я знать, – пробормотала она, – там ли Стив.

– Ну, если он и там, лучше бы ему не танцевать голым в фонтане, – угрюмо отозвался Тео.

Не прошло и пятнадцати минут, как зазвонил телефон. Позже, возвращаясь к случившемуся, Айрис всегда вспоминала, что при первом же звонке ее охватило недоброе предчувствие.

Звонил Джимми.

– Мам? Не волнуйся, пожалуйста. Потом все наверняка как-то уладится, но Стива арестовали сегодня.

– О Господи! Арестовали! Где?

– В Чикаго. Он позвонил мне, и я тут же пришел. Я сейчас в полицейском участке.

Тео выхватил трубку, и Айрис побежала на кухню к параллельному аппарату.

– Ему предъявлено обвинение в нарушении общественного порядка, ничего серьезного. Могут отпустить под залог, но у меня нет с собой достаточно денег.

По ответу Тео она поняла, что он в ярости. Любое, самое незначительное повышение голоса было у него признаком ярости.

– Так, понятно. А если залог не будет внесен?

– Ну, тогда его задержат. Я точно не знаю. – У Джимми заметно дрожал голос. – Хочешь поговорить с ним? Он здесь, рядом. Мы у стола сержанта.

Раздался голос Стива:

– Привет, это я.

– В чем дело? Что ты сделал на этот раз?

– Ты же знаешь. Ты слышал.

– Да, я слышал. Что ты с собой делаешь? И что ты делаешь с матерью?

Через открытую кухонную дверь Тео увидел, что Айрис заплакала.

– Извините, – ответил Стив. – Но сейчас речь не об этом. Нужен залог.

Как он только может сохранять спокойствие? Айрис представила полицейский участок. Она была в полицейском участке один-единственный раз, когда кто-то помял ее припаркованную машину. Ей запомнилась лишь дубовая стойка золотистого цвета, такая высокая, что она не могла заглянуть через нее, и яркий свет ламп на потолке. Она представила Стива, стоящего у такой стойки.

– Так как насчет залога? – услышала она в трубке его голос.

– Это зависит от тебя, – ответил Тео. – Обещай покончить с этим раз и навсегда.

– Никаких обещаний.

– Так. Ни малейшего уважения к стране, дающей тебе образование?

– Эта страна не дает мне ровным счетом ничего.

– Она дала тебе все, что у тебя есть, черт возьми! Свободу…

– Какую свободу? Наживаться на производстве напалма?

Тео наконец взорвался.

– Господи Боже мой! Айрис поспешила вмешаться:

– Стив, не спорь с отцом. Сейчас не время для этого.

– Ты права. Да и в любом случае они хотят, чтобы я кончал разговаривать, эти фашисты. Так будет залог или нет?

– Фашисты? Ты, должно быть, совсем рехнулся, – заорал Тео.

Где-то вдалеке Айрис слышала голоса, телефонные звонки и звук, похожий на звук передвигаемого по полу стула. Теперь она представила Джимми, стоящего в этом участке. Как несправедливо, что его впутали в эту историю, что на его еще детские плечи легла такая ответственность.

– Стив, – умоляюще проговорила она, – не говори того, о чем потом пожалеешь. Образумься и разберись во всем.

– Я же сказал, они требуют, чтобы я освободил телефон.

– Очень хорошо, – вновь вступил в разговор Тео, – я еще раз прошу тебя. Обещай мне бросить все это. Тогда я поговорю с сержантом и выясню, что делать. Только дай мне честное слово.

– Не могу, – ответил Стив.

Айрис охватила паника. Неужели Тео бросит мальчика на произвол судьбы?

– Позвони, когда передумаешь. А сейчас передай трубку брату.

Раздался голос Джимми:

– Па, нам больше не разрешают занимать телефон. Здесь полно народу и…

Послышался щелчок.

Айрис бросилась назад в гостиную. У телевизора был выключен звук, но на экране по-прежнему мелькали какие-то фигуры. Тео стоял, держа в руке телефонную трубку, уставясь на экран.

– Ну вот, дожили, – сказал он.

– Ты не собираешься помочь ему? Не собираешься?

– Знаешь что? Я делал все, что мог. Я старался быть хорошим человеком, хорошим отцом, старался изо всех сил. Но я не святой, и моему терпению есть предел. Я дошел до предела. Здесь. Сейчас. В эту самую минуту.

– Но ты не можешь! Что с ним станет? Ты не можешь!

Тео вглядывался сквозь стеклянную стену в жаркую, светлую летнюю ночь.

– Я помню день его бар-мицвы, о, я очень хорошо его помню. Все происходило в этой же комнате. Я тогда не смог его понять и сейчас не могу.

– Не вспоминай об этом, Тео. Это давно прошло и забыто.

– Я не забыл.

– Но он же арестован. Арестован!

– Вместе с такими же, как он, Айрис. Сошедшими с ума молокососами.

Тео выглядел больным. Айрис смотрела, как он пошел на кухню, затем услышала шум льющейся воды и звяканье стакана. Спокойствие, сказала она себе, сохраняй спокойствие. И ему дай успокоиться. Он наверняка перезвонит в Чикаго и выяснит, что надо делать.

К тому моменту, когда Тео вернулся из кухни со стаканом в руке и сел, она взяла себя в руки и заговорила с ним тихим ровным голосом, таким ровным, словно она только что выгладила его, как гладят мятую юбку.

– Это известная истина. В погоне за идеалами люди подчас отрываются от реальности. – И, так как муж молчал, продолжила: – Мир стал таким сложным. Угроза призыва, проблемы конкуренции, поиска своего места…

Тео поднял руку.

– Пожалуйста, избавь меня от популярной лекции по психологии.

– Это не лекция по психологии. Это правда. Ты вырос в другом, более упорядоченном мире. Да, тогда были войны…

– О да, парочка каких-то там мировых войн и Гитлер впридачу…

– Я говорю о временах до Гитлера. Ты должен признать, что жизнь тогда была другой. Отец – глава семьи, мать отвечала за дом, дети их слушались. Я не говорю, что тогда было лучше, но проще. Сейчас все так неустойчиво, и все эти разводы… – Она говорила довольно бессвязно, она просто умоляла.

– Но мы же не разведены.

– Есть и другие факторы. Он старший сын. Может, он сам к себе предъявляет слишком большие требования, может, он слишком быстро повзрослел. – Айрис говорила быстро, боясь, что муж ее прервет. – Все это очень сложно. Я читала… ну да ты сам врач, мне не нужно объяснять тебе…

– Да, конечно, если очень постараться, можно оправдать все что угодно. Слова. Избитые слова, лишенные смысла.

Пока мы так разговариваем, подумала Айрис, что-то там происходит в Чикаго? И в жаркую летнюю ночь она задрожала, как от холода.

– Со дня бар-мицвы… – начал Тео.

– Ради Бога, не вспоминай про это снова.

– Я могу вспомнить массу других вещей, если тебе так хочется.

– Ну спасибо, спасибо тебе огромное, – ответила она с горьким сарказмом. – Но не утруждай себя и не приводи мне примеры из прошлого, не напоминай, что было в прошлом году, в позапрошлом, в позапозапрошлом. Сделай одолжение и скажи, что ты собираешься сделать сейчас.

– Я уже сказал – ничего. Если ты как следует подумаешь, ты поймешь, что это самое разумное и полезное. У меня осталась слабая надежда, что столкновение с суровой действительностью приведет его в чувство.

– Не могу поверить, что ты оставляешь его без помощи. Какой же ты жестокий. Жестокий!

– Вот как, Айрис? Я, значит, жестокий. Думай, что ты говоришь.

– В настоящий момент – да, жестокий. Ты даже не хочешь понять, что, в принципе, эти ребята правы, хотя действуют они не самыми похвальными методами.

– Выражать свои взгляды нужно голосованием, незачем швырять дерьмо в лицо другим людям. Своей тактикой они доведут страну до взрыва. А когда не будет закона и порядка, тогда что? Я тебе скажу что: распоясавшаяся толпа, угроза личной безопасности любого гражданина. Не защищай их. Я видел такие толпы в Австрии, ты – нет.