– Он сказал, что у него был магазин неподалеку от Рингштрассе. Дело основано еще его дедом. По словам Хеммендингера, он хорошо знал вашу мать.

– О, ну конечно. Теперь я вспомнил. Я просто тогда не слишком обращал внимание на его имя. Моя мать очень любила всякие украшения и в этом магазине купила великое множество ювелирных изделий. Позже она попыталась продать их, чтобы спасти нам жизнь. Ужасные то были времена, мистер Вернер. Вы и представить себе не можете.

– Думаю, что могу. В свое время я был знаком со многими европейцами как по деловой линии, так и по работе в организациях, занимавшихся делами беженцев. И я при любом удобном случае расспрашивал своих европейских друзей, как им удалось вынести тяготы тех страшных лет. Меня вообще интересуют люди, людские судьбы. Я люблю задавать вопросы, – сказал Пол, словно удивляясь этой своей слабости, и быстро добавил: – Если, конечно, эти вопросы не вызывают возражений.

– Я не возражаю, – ответил Штерн, печально улыбнувшись. – Если хотите, я расскажу вам свою историю. Короткая история, в которой, к сожалению, нет ничего необычного. – Улыбка исчезла. – Вся моя семья, вплоть до дальних родственников, погибла в концентрационных лагерях. По чистой случайности я находился за границей, пытаясь организовать их отъезд из Австрии, когда Гитлер захватил страну. Тогда я перебрался в Англию и всю войну сражался в рядах английских войск. – Он развел руками. – Как я и сказал, это самая обычная история.

– Да, мне все это хорошо известно. Я работал в Объединенной комиссии по размещению иммигрантов. Мы немало сделали, чтобы помочь тем, кто попал в Америку после войны, обустроиться здесь. Мне всегда казалось, что врачам приходилось особенно трудно – им ведь надо было сдавать на чужом языке экзамен на подтверждение квалификации и начинать все сначала, не имея денег, кроме тех небольших сумм, которые мы могли им предоставить.

– Ну, мне в этом отношении повезло больше других. До войны отец перевел кое-какие средства в Штаты, так что небольшой начальный капитал у меня был. Потом я породнился с чудесной семьей, и они помогли мне залечить раны, душевные, я имею в виду. У меня снова появился дом и близкие люди. Что это для меня значит… – Штерн покачал головой. – Вам не понять. – Он замолчал.

На мгновение Полу стало совестно, что он затронул болезненную, судя по всему, для Штерна тему. Штерн заговорил снова:

– Они приняли меня в свою семью, отнеслись как к родному. Моя теща… не часто мужчина с любовью отзывается о своей теще, – он попытался усмехнуться, – но я вам не лгу. Она изумительная, тонкая женщина и так похожа – я никого не хочу обидеть – на европейских женщин, которых я знал в юности. А тесть… этот человек – соль земли. Я употребил правильное выражение? Соль земли. Боюсь, люди его типа выходят из моды.

– Да, когда у человека есть семья, на которую можно опереться – это здорово, – заметил Пол, испытывая стыд от того, что, по сути, вытягивает у ничего не подозревающего человека сведения о чужой жизни, которая, в общем-то, его не касается.

– Сейчас он как раз участвует в кампании по сбору средств, чтобы расширить отделение пластической хирургии в нашей пригородной больнице. Нам не хватает места. – Штерн взглянул на часы. – Я уже не успею вернуться домой сегодня. Пойду лучше позвоню.

– Можете воспользоваться моим телефоном, – предложил Пол и, увидев, что Штерн колеблется, добавил; – А почему нет? Воспользуйтесь, я просто настаиваю.

И опять испытав чувство вины, взял газету, заставляя себя не обращать внимания на телефонный разговор, ведущийся в его присутствии. «Ты же просто обманщик, ты соглядатай», – сказал ему внутренний голос. «Но я же не приношу никакого вреда, – возразил Пол самому себе. – Мое желание естественно и безобидно. Кто бы на моем месте поступил иначе?»

Он представил голос на другом конце провода, голос Айрис, и попытался воссоздать ее реплики.

– Да, очень жаль, – говорил Штерн. – Нет, вряд ли я смогу это сделать. Поезда не ходят. Не беспокойся, я перекушу в кафе и переночую у кого-нибудь из ординаторов.

Пол попытался представить лицо Айрис, но это ему никак не удавалось, потому что от их последней короткой встречи в памяти остались лишь темные глаза, смотревшие на него с неприязнью. Но это же нелепо! У нее не могло быть никаких причин для неприязни. Нелепо.

– Что? – сказал Штерн. – Если дороги не расчистят, они могут не ходить завтра в школу. Конечно. Холм слишком скользкий. Да. Хорошо, дорогая. Позвоню утром. Да, у меня теплое пальто.

Он повесил трубку и улыбнулся немного сконфуженно.

– У меня хорошая жена. Беспокоится обо мне. Полу хотелось слушать еще и еще.

– Вам повезло, – сказал он. – После всего, что вам пришлось пережить, вы обрели счастье.

– Да, – ответил Штерн после недолгого молчания. – Это моя вторая семья. Первая жена и маленький сын погибли. Но такое не забывается. – И продолжал чуть ли не мечтательно: – Странно, говорят, что мужчина каждый раз влюбляется в женщин определенного типа, но вот со мной это не так. Лизель была блондинкой, спортивного типа, очень живая по натуре. А Айрис темноволосая, серьезная и медлительная. – Штерн слегка пожал плечами. – Кто знает? Кто может понять, почему мы поступаем так, а не иначе?

Он вспоминает о той, другой женщине, с сожалением, пронзила Пола мысль, так же, как я всегда вспоминал о матери Айрис.

– Кто знает, почему? – туманно сказал Пол, стремясь продлить разговор, прежде чем доктор Штерн, который уже направился к двери, уйдет. Следующая их встреча несомненно будет последней. – Любовь между мужчиной и женщиной… – продолжал он с легкой усмешкой. – Я прожил намного больше вашего, но так и не разобрался, что же это такое.

К его удивлению, Штерн ответил так, будто Пол сказал нечто, исполненное глубокого смысла, а не одну из банальностей, которыми заполняют паузы в разговоре.

– Мне часто приходит в голову, что на самом деле все значительно проще, чем кажется. Мужчина может немного пофлиртовать, завести небольшую интрижку, а у жены тут же начинается распад личности, и она разрушает семью. У вас есть дети, мистер Вернер?

– Нет.

– Что ж, может, это плохо, а может, и хорошо. Иной раз трудно сказать, что лучше. Я знаю, мне не следует так говорить, потому что на самом деле я так не думаю, и у меня у самого их четверо, но вот один доставляет нам столько хлопот, больше, чем все другие вместе взятые. Я очень тревожусь за него. Он самый старший, одаренный мальчик, наша гордость. У него блестящий ум, великолепная память. Ему достаточно бросить один взгляд на страницу текста, и он сразу ухватывает суть. А сейчас он вмешался в дела, связанные с этой проклятой вьетнамской войной. – Штерн покачал головой. – И я больше не могу пробиться к нему, не могу ничего ему доказать, мои слова до него не доходят. Я просто не знаю, что нам делать со Стивом.

Пол изучал лицо Штерна, на котором в данный момент отражалось искреннее беспокойство. До этого он всегда держался с Полом строго официально, не выходя за рамки отношений врача с пациентом, но сегодня, судя по всему, оказался в том состоянии, в каком человек выкладывает, вопреки доводам рассудка, случайному собеседнику то, что накопилось у него на душе. Будь он в другом настроении и не так измотан, он бы ни за что не стал говорить столь откровенно. Да еще эта ужасная метель и настойчивость Пола.

– Проклятая война, – повторил он. – Я больше не знаю, что о ней думать.

– Тогда нас двое, – согласно кивнул Пол.

– Дети цветов. Мир. Любовь. Двадцать тысяч этих ребят собрались, чтобы послушать запутавшихся профессоров, объясняющих им, как «выпасть» из системы. Мой сын поступил в колледж нынешней осенью, но еще в школе он получал всякую литературу от этих агитаторов. С призывами устраивать марши протеста, а следовательно, подвергнуться избиениям и арестам и поломать себе жизнь. Один из этих людей – забыл его фамилию, хотя она часто появляется в газетах, по-моему, преподает в колледже Стива. Господи, если это так, мне остается только надеяться, что Стив не свяжется с ним. Хотя он как раз из тех молодых идеалистов, которые способны клюнуть на все эти словеса.

Запутавшиеся профессора, думал Пол, фамилия часто появляется в газетах. Он вспомнил Иерусалим и то, как Тим оправдывал террористов, и словно наяву увидел перевернувшийся автобус и услышал крики пострадавших.

– Жена говорит, я слишком уж беспокоюсь. А как же не беспокоиться, когда кругом такое творится?

Вошла сестра с подносом, на котором стоял ужин Пола, и Штерн закончил извиняющимся тоном:

– Говорят, атмосферные катаклизмы пугают не только животных, но и угнетающе действуют на людей. Надеюсь, вы извините меня.

Вам не за что извиняться, собирался ответить Пол, но его опередила сестра – новенькая, он ее еще не видел.

– Но вы же не боитесь, доктор. – Она хлопнула ресницами и сладким голосом добавила: – Я и представить себе не могу, чтобы вы чего-то боялись.

Штерн засмеялся.

– Только таких вот девушек. – И обернулся к Полу. – Завтра после осмотра я вас выпишу. Спокойной ночи.

– Он чудо, правда? – заворковала сестра, когда Штерн вышел. – Вам повезло, что у вас такой доктор.

– Да, прекрасный врач, – ответил Пол.

– И такой душевный. Не замкнут в себе, как некоторые. А вам как кажется?

– Да, очень человечный.

– Я хочу сказать, он смотрит на вас, а не сквозь вас. От него исходит какая-то теплота. Счастливая женщина его жена. Мы тут все по нему с ума сходим. Да и какая женщина не потеряла бы голову из-за такого мужчины.

Пол посмотрел на тугие кудряшки под белой шапочкой, на полные, ярко накрашенные губы и соблазнительные формы. С ума они сходят! Ты-то точно сходишь, подумал он.

После ужина, к которому он почти не притронулся, поскольку перебил аппетит разными вкусностями, принесенными Лией и Мег, Пол принялся размышлять о Штерне. Мысли его были тревожными. Взять хотя бы замечание доктора о «небольшой интрижке» или этот обмен репликами с сестрой. Значит, у него бывают увлечения на стороне. Впрочем, кто я такой, чтобы его судить, спросил себя Пол. Разве моя собственная жизнь – открытая книга? Но Айрис моя дочь, черт возьми! Вот в чем разница. Она моя дочь, а я даже не знаю и никогда теперь не узнаю, счастлива ли она… хотя, наверное, счастлива, раз, по словам Штерна, беспокоится о нем. И все же я не знаю этого наверняка. А Штерн мне понравился. Он мне и сейчас нравится. А, черт, Ильза была права. Лучше бы мне ничего не знать ни об Айрис, ни об этом их сыне. Должно быть, он и в самом деле доставляет им массу беспокойства. И дело, видимо, не только в том, о чем рассказал Штерн, иначе он не переживал бы так. О, черт, я все равно ничего не могу сделать. И мне было спокойнее, пока я довольствовался собственными фантазиями, представляя себе Айрис то в белом свадебном платье, какой увидел ее, стоя тогда напротив синагоги, то в черном, бархатном, танцующей с мужем на том обеде несколько лет назад. Да, мне было спокойнее.