«Здравствуй, яблонька моя, — прошептала она. — Вот и нашла я тебя… И никогда не отпущу».

Боясь причинить девушке боль, княгиня с величайшей осторожностью подняла её и усадила в кресло, с беспокойством заглянула в лицо, но ответом ей была только улыбка сквозь слёзы.

«Здравствуй, государыня, — серебристо прозвенел тихий голосок. — Ждала я тебя, во сне видела… Только прийти к тебе не могла».

«Ничего, милая… Думаешь, я сама не отыскала бы тебя? И мне твои глазки каждую ночь снились, покоя меня лишили. За такими — хоть на край света…»

Еле сдерживая подступающую к глазам солёную влагу, Лесияра держала на ладони тонкие пальчики с белой прозрачной кожей. Это хрупкое и маленькое, как пташка, чудо еле дышало, чахло взаперти и угасало, но худшие его дни остались позади. Теперь всё изменится…

«Не серчай, госпожа, — глухо пробасил в бороду мужской голос. — Прости, что дочь на смотрины не отвёз, приказа ослушался. Сама видишь: ну, куда её везти? Увечная она».

Выпрямившись, княгиня улыбнулась родителям невесты.

«Не горюйте. Обещаю, что скоро эта светлая яблонька зацветёт».

Белые лепестки падали, осыпая свадебный наряд Златоцветы, а та, блестя мелким жемчугом зубов, подставляла лицо солнцу и протягивала ладони к душистому весеннему снегу с яблоневых веток. Пока она ещё сидела в своём кресле с колёсами, которое вынесли в сад двое работников, но Лесияра, смыкая веки, уже видела её стоящей без чьей-либо помощи. Переполняющая сердце нежность струилась в руки и скапливалась там, покалывая их сотнями раскалённых иголочек, и княгиня потёрла одну ладонь о другую, готовясь влить в усохшие от бездействия ноги девушки живительную силу Лалады.

«Чахнет моя яблонька, — вздохнула Златоцвета, окидывая погрустневшим взглядом кривое, невзрачное и низкорослое дерево. — Даже цветов на ней нынче совсем мало. Я её сажала вместе с батюшкой, когда ещё ходила на своих ногах… Не невеста я тебе, государыня…»

Ресницы-бабочки опустились, а по щеке скатилась, драгоценно сверкая, слеза. Ни сама девушка, ни её родители не верили в возможность счастливого поворота в судьбе; с тенью горькой усмешки Златоцвета теребила край яблонево-белой фаты, которую мать надела на неё лишь ради встречи с владычицей Белых гор, а не потому, что готовила дочь к настоящей свадьбе…

Княгиня тепло улыбнулась при мысли о том, что способна одним мягким движением руки сдёрнуть тёмный полог горя с жизни этой милой девушки и навсегда осушить её слёзы. По мановению пальца Лесияры дружинницы удалились, и княгиня, оставшись наедине со Златоцветой и её грустной яблонькой, опустилась на колени и покрыла поцелуями полувоздушные, просвечивающие пальцы — легче пуха и проворнее солнечных зайчиков. Серо-зелёные глаза широко распахнулись, и сперва в них быстрой серебристой рыбкой плеснулся испуг, а потом… Потом веки томно, блаженно опустились, и взгляд подёрнулся дымкой восторга с примесью горечи. Как и губы, эти пальчики были ещё не целованными…

Златоцвета ахнула: руки княгини забрались под золотой покров свадебного платья и заскользили по тонким, как сухие лучинки, ногам.

«Не бойся. Я помогу… Я поставлю тебя на ноги, и на нашей свадьбе ты будешь плясать, обещаю тебе», — проговорила Лесияра, окутывая девушку теплом взгляда.

В каждом солнечном лучике, в каждом белом лепестке была согревающая сила Лалады. Она пронизывала всё, целуя каждую травинку, благословляя каждый вздох ветра, а небесная синева сияла мудростью великой матери. Нужно было только впитывать эту благодатную силу и направлять в измученное тело Златоцветы, а также раскрывать душу девушки, как бутон, осторожно закладывая между печально сомкнутыми лепестками семя любви. С огромной, как небосклон, нежностью Лесияра украшала цветущее пространство сада сверкающими росинками радости и велением сердца кружила их хороводом, и глаза Златоцветы наполнились влажным блеском. В них отражалась эта вешняя круговерть, а из плена сомкнутых губ пробился подснежником робкий росточек улыбки — и тут же пугливо спрятался от надвигающегося поцелуя, который начался мягче зелёного шёлка первой листвы, осторожнее шагов охотящейся кошки. Но это было лишь начало, а продолжение развернулось головокружительным медовым хмелем, накрепко соединив губы и сплавив души в одно целое, и растерянно повисшие руки Златоцветы ожили, поднялись и легли вокруг шеи Лесияры тёплым кольцом объятий. В голубых жилках под мраморной кожей струилась новая сила, доселе никогда не вливавшаяся в кровь девушки. Недоверие и изумление в её взгляде сменились вопрошающей тоской:

«Государыня… Ты не уйдёшь? Не покинешь меня, как сон?»

«Нет, светлая моя, — тепло дохнула ей в губы Лесияра. — Отныне нам суждено идти по одной дороге».

«Я так боюсь снова проснуться и не увидеть тебя»… — Зажмурившись, Златоцвета уткнулась в плечо княгини.

«Я никуда не денусь, — улыбнулась Лесияра. — Давай-ка теперь посмотрим, что у тебя с ногами».

Снять сапожок и полотняную обмотку было делом нескольких мгновений. Крошечная ступня с пугливо прижатыми друг к другу бледными пальчиками вся умещалась на ладони княгини, и Лесияре захотелось её расцеловать в порыве нежности… Кожа тёплая, это хорошо. Значит, там есть жизнь.

«Попробуй пошевелить пальцами».

«Ты смеёшься, государыня? — печально прозвенел голос Златоцветы. — Недвижимы они уж давно…»

«А ты попробуй, попробуй сейчас», — с мягкой настойчивостью повторила княгиня.

Вздох… Сперва ножка лежала на ладони Лесияры неподвижно, как бы собираясь с силами, а потом под жаркими поцелуями весеннего солнца начала оживать. Сначала задумчиво шевельнулся и оттопырился мизинец, затем его примеру последовали и остальные пальцы — согнулись, точно кивнув или поклонившись княгине. Полусмех-полувсхлип:

«Я могу?!»

Много больных излечила Лесияра, много раз видела в их глазах слёзы радости, от которых ликовало и наполнялось светлым покоем её сердце, но сейчас голову княгини будто тихо погладил луч небесного счастья. Она, владычица Белых гор, стояла коленопреклонённая перед этой девочкой из захолустья, держа в руках изгибающуюся котёнком на солнце ножку, а её душа пела, как от величайшего в жизни свершения — золотого венца её пути. Только ради одного этого мгновения стоило родиться и жить. Что значила её усыпанная сверкающими камнями княжеская корона? Лесияра с радостью променяла бы её на венок из цветов, сплетённый этими полупрозрачными пальчиками. Волшебное кольцо оказалось для них великовато…

Задумано — сделано. Подняв из кресла и прижав к груди драгоценную зеленоглазую ношу, княгиня не ощутила почти никакого веса. На гладкой, притёртой от долгого сидения медвежьей шкуре забелели кружочки лепестков. Гридинкам было довольно одного взгляда — они не последовали за княгиней, которая уже через миг шагала по цветущему разнотравью к величаво блестящему, бескрайнему речному простору. Её умиляло и смешило испуганное изумление Златоцветы: она-то привыкла так перемещаться, а вот девушку мгновенная перемена местности поразила. Сидеть без опоры под спиной она не могла без боли, и Лесияра, расстелив свой плащ, уложила свою новообретённую невесту на него. Сняв с девушки второй сапожок, чтобы та могла босыми ногами почувствовать траву, княгиня окинула ликующим взглядом пёстрый луг и воскликнула:

«Хвала Лаладе! Благословенная земля…»

Да, стоило родиться и дожить до этого дня, чтобы увидеть, как Златоцвета сладко жмурится на солнце, как ласкает кончиками пальцев лиловые грозди мышиного горошка и как смешно скашивает глаза к носу, на который села бабочка. Нарвав целую охапку полевых цветов, Лесияра положила её девушке на грудь.

«Сплети мне венок, милая».

«Я уж и забыла, как», — проговорила Златоцвета, зарывшись лицом в цветы и вдохнув их запах.

Но пальцы помнили. Впрочем, лёжа плести было неудобно, и Лесияра, осторожно подхватив девушку под мышки, приподняла, усадила её между колен и прислонила спиной к своей груди, став для неё живым креслом. Так радостно и щекотно было чувствовать это маленькое, хрупкое и худенькое счастье всем телом, оберегая и поддерживая… Лишь для них двоих благоухала цветущая земля, стрекотали кузнечики в траве и сверкала река, зябко покрываясь рябью и дыша прохладой, и Лесияра сняла драгоценный венец, освобождённо встряхнув волосами.

Кто сказал, что любви с первого взгляда не бывает? Этот несчастный человек, наверно, просто не ощущал на своём плече сладкую тяжесть девичьей головки, окутанной прохладной дымкой фаты, не наблюдал, как ловкие пальцы сочиняют ромашково-незабудковую песню, не любовался длинными ресницами, под которыми пряталась серо-зелёная сказка. Не повезло этому бедняге: не доводилось ему ловить губами биение голубой жилки на виске, греть дыханием бутон розового ушка, разгадывать сквозь яблоневое кружево фаты загадку очертаний длинной шеи и с восторгом склонять голову, покоряясь их лёгкой и необременительной, лебединокрылой власти… Как много он потерял, не умея выпить это хмельное и животворное зелье единым духом! А княгиня выпила и почувствовала, что её сердце больше не принадлежало ей.

Когда вместо золотого обруча её голову украсил душистый венок, ещё хранивший тепло рук, которые его плели, она осторожно сняла с девушки фату и заменила её жемчужный венец своей короной. Снова набросив сверху прозрачную ткань, прижала пальцами губы Златоцветы, которая начала было:

«Что ты делаешь, государыня…»

«Теперь ты — моя госпожа», — сказала Лесияра, прижимая к себе её тоненькое и ломкое тело.

Губы Златоцветы доверчиво раскрылись навстречу второму в её жизни поцелую…

Её имя сократилось до Златы: чем нежнее чувства, тем оно короче на устах любящего. Прошёл месяц, прежде чем девушка сделала свои первые шаги; каждый день руки Лесияры вливали в неё тёплую силу Лалады, а яблоня вдруг начала выпускать свежие светло-зелёные побеги. Её крона росла и обновлялась, зажили трещины на коре, отсохли грибы, сошла плесень. Родители не могли нарадоваться на дочь: с каждым новым днём она становилась крепче, в доме чаще звенел её смех. Посаженная её руками яблоня весело шелестела разросшейся кроной, и пусть в этот год на ней завязалось не слишком много плодов, но по сравнению с предыдущим это была огромная перемена к лучшему.