— Не угодно ли еще кому-нибудь из уважаемой публики убедиться в чудесах гипноза? Прошу вас не бояться, это совершенно неопасно… Может быть, вы? Или вы? Мадемуазель, прошу вас!..

Никто не выходил, очевидно, из опаски оказаться в нелепом положении на глазах у всех. Мариус пожевал губами, пребывая, казалось, в затруднении.

— Прошу вас, нет ничего страшного! Это просто фокус…

Из второго ряда, очевидно, после долгих уговоров полной дамы, верно, жены, поднялся немолодой флотский офицер с изрядной лысиной на всю голову и, шагнув на арену, громко заявил:

— Извольте, попробуйте проделать это со мною, но прошу учесть — едва ли у вас что-то выйдет!

— Возможно, — не стал спорить Мариус, склонив голову, верно прикидывая, что бы сделать со строптивцем. Жестом пригласив его занять место возле выхода, он поднял очки и впился во флотского офицера взглядом. Тот лишь улыбнулся и сказал:

— Вот видите, сударь, ничего у вас не выходит. Ничего у вас не выходит. Ничего у вас не выходит. Ничего у вас не выходит. Ничего у вас не выходит… — Он повторял эту фразу еще много раз, пока публика, наконец, не поняла, в чем соль следующей выходки Мариуса. Хохот стоял поистине гомерический, пузатая фигура офицера и впрямь была комична: глядя пустыми глазами куда-то внутрь себя, он повторял одно и то же, совершенно не слыша ничего вокруг. Мари-ус раскланялся, проделал над несчастным ту же операцию, что и над его предшественником, и легонько подтолкнул его на место. Флотский вздрогнул и, обернувшись к гипнотизеру, резко выпалил, к удовольствию всех зрителей:

— Вот видите, я же предупреждал, что ничего у вас не выходит!

Зал грохнул. Вспыхнул свет, представление окончилось, публика чинно направилась на выход, пропуская дам и старших чинами и возрастом вперед, посмеиваясь еще над проделками Мариуса. Смешавшись со всеми, я вышел наружу, дождался, пока все выйдут, и решительно направился назад. На арене и в зале никого уж не было, и я, озираясь, пробрался к служебному входу, задрапированному тяжелыми бархатными занавесями. Внутри деловито сновали какие-то люди, шталмейстер, прислонившись к пустой клетке, о чем-то говорил по-французски с Папашей Бо, деловито пронесся мимо Дюпре, безразлично скользнув по мне взглядом. Я проследовал дальше и, завидя приоткрытую дверь, заглянул внутрь — у зеркала спиною ко мне сидел Мариус, задумчиво глядя на свое отражение.

Казалось, он отрабатывал на себе свое же искусство, будучи погруженным в некий транс, чуть шевеля губами и никак не реагируя на мое появление. Увидев внезапно в зеркале мое отражение, он вздрогнул, и я с удовольствием увидел, как исказились под буйной неряшливой растительностью на лице его недвижимые ранее черты.

— Здравствуйте, господин Мариус, — с холодной улыбкою, закрыв за собою дверь на замок, сказал я и прошел в комнату.

— Что вам угодно, сударь? — проскрипел он, очевидно, совладав с собою.

— Позвольте выразить восхищение вашим даром, — произнес я, усаживаясь напротив него и стараясь не смотреть на его черные очки. — Не сомневаясь в ваших удивительных способностях, я бы хотел, все же, получить от вас небольшой урок — приватным, так сказать, образом.

— Я не даю частных уроков, — решительно отказался Мариус, несколько успокоенный. — К тому же не имею представления, зачем вам это надобно. Мой дар никому не вредит, ибо пользуюсь я им с крайними предосторожностями, вам же, верно, нужно сие для какого-нибудь баловства.

— Вы неверно поняли меня. — Я осторожно продолжал рассматривать его лицо, усомнившись в подлинности усов и бороды гипнотизера. — Я не прошу вас обучить меня вашему искусству — уверен, вы потратили не один год на его шлифование. Я всего лишь хотел бы убедиться, что вы можете сделать все, что пожелаете, даже с таким отпетым скептиком, как я.

— Сударь, приходите на следующее представление, и вы сможете убедиться в моих возможностях, — отрезал Мариус, чуть отворачиваясь от меня ближе к тени. Не было никаких сомнений — мой приход был полной неожиданностью для него, более того, его явно не устраивало мое присутствие. Ободренный этим открытием, я пододвинулся ближе, взбудораженно ощущая запах его страха, щекотящий и мои нервы как шампанское, продолжил:

— Я очень настоятельно просил бы вас уступить мне. Ежели угодно, я заплачу.

Он еще раз отодвинулся от меня, притиснутый к самой стене, и жалобно, уже обычным своим голосом, неуловимо мне что-то напомнившим, крикнул:

— Оставьте меня в покое, я устал!

В дверь забарабанили. Я вскочил, извлек из кармана накидки пистолет, взвел курок и, держа съежившегося Мариуса под дулом, громко отвечал:

— Месье Мариус сейчас крайне занят и просил не тревожить его, — и повторил то же по-французски. За дверью затихли. Вернувшись назад, я с усмешкою посмотрел на жалкого сейчас гипнотизера, еще недавно бывшего властителем умов нескольких сотен человек. — Прошу вас, начинайте!

В нем внезапно произошла резкая перемена, он как-то собранно выпрямился, подвинулся ближе ко мне и уже виденным мною жестом подкинул кверху свои очки — в меня впились почти белые, с серыми, еле различимыми зрачками глаза. Нескольких секунд было достаточно для того, чтобы мозг мой затуманило, я почувствовал, как силы покидают меня, и готов был сделать все, что захотел бы проклятый маг, ибо от воли моей остались только жалкие лохмотья. Весь подчиненный дьявольскому взгляду, разум Павла Никитича Толмачева перестал существовать, превращенный волею Мариуса в послушную его приказам материю. Только неимоверными усилиями, вспомнив о Полине, я заставил себя отвернуть взгляд и неверным движением сделавшейся вдруг ватной руки вцепился в седые космы гипнотизера, обнаружив под ними длинные маслянисто-черные волосы. Мариус взревел и, выкинув вперед костистые свои руки, схватил меня за плечи, пытаясь поймать своим ужасающим взглядом мои глаза. Встряхнув головою, словно пробуждаясь, я правой рукой с силой оттолкнул его. Дуло пистолета, направленное на него, видно, ударило его в кадык, отчего гипнотизер обмяк и выпустил меня из объятий. Этого было достаточно. Встряхиваясь как от кошмарного сна, со стороны, наверное, напоминая искупавшегося пса, я вскочил и со всей силы пнул Мариуса ногой в грудь. Он вскрикнул от боли и со стонами повалился на пол, более всего похожий сейчас на огромное, неприятное, корчащееся от изрядного щелчка, насекомое. Преодолевая отвращение, я уселся на него, стараясь не глядеть в искаженную гримасою физиономию, сорвал накладные усы и бороду, увидев, наконец, знакомое лицо того, кто посмел столь изощренно мучить любимого моего человека и убившего барона фон Мерка.

— Зачем?! — закричал, не помня себя от гнева, я, отвешивая негодяю увесистые оплеухи, от которых голова его жалко моталась из стороны в сторону, словно кукольная. — Зачем ты сделал это?

— Я люблю ее, — простонал Мариус, пытаясь защититься от моих пощечин. — Еще только когда я увидел ее впервые, то понял, что не смогу без нее жить…

— Говори дальше, — потребовал я, поднеся дуло к самому лицу негодяя. — Как ты попадал в дом?

— Как все — через дверь, — неохотно процедил он, все еще не оставляя попыток зацепить мои глаза своим сверкающим от боли и ненависти взглядом. — Я просто усыплял прислугу, и она ничего так ни разу и не вспомнила. Когда я встречал кого-то в доме, то стирал из их памяти эти встречи. Так же я делал и с Полиной — она никогда не помнила, как я входил к ней.

— Как ты исчезал, скотина? — прорычал я, испытывая нечеловеческое желание немедленно спустить курок.

— Я не исчезал, — неохотно ответил, ухмыльнувшись, Мариус. — Я просто уходил, точно так же стирая из памяти момент ухода.

Теперь все окончательно встало на свои места. Дар этого мерзавца действительно был необычен и силен. Внушая всем, то, что ему было нужно, Мариус мог, оставаясь абсолютно безнаказанным, творить самый разнузданный произвол над любым человеком. Не знаю, что он подразумевал под словом «любовь», и возможна ли она была вообще в его черном сердце, но то, что Полина имела все шансы оказаться полностью в его власти, было бесспорно. Я представил себе страшную смерть Августа, безвольною куклой шедшего за дьяволом к набережной — на место своей гибели. Какой бездарный и отвратительный конец для человека умного и расчетливого, тонко предусмотревшего все, кроме одного — животной похоти негодяя, возомнившего себя выше остальных и даже выше самой жизни! Воистину это существо не имело право именоваться человеком! Я припомнил ужасы разгула Емельки Пугачева, истории о жутких преступлениях московского убийцы Колобова, резавшего людей просто так, из желания насладиться конвульсиями жертвы — но и эти кровавые злодеи не могли встать на одну ступень с тварью, корчившейся сейчас подо мною, ибо даже в последние свои минуты несчастные оставались людьми, а не жалкими, лишенными рассудка и дара речи созданиями.

— Прошу вас, — прервал мои размышления Мариус, жалобно хрипя под дулом пистолета, упершегося ему в шею. — Отпустите меня, я уеду нынче же…

— Я не уверен, что должен отпускать тебя, — холодно промолвил я, и в самом деле не зная, что с ним делать теперь. Сдать его в полицию означало предать огласке всю историю с Полиной, чего я никак не мог допустить. Кроме того, обстоятельства дела были столь невероятны, что меня вполне могли объявить сумасшедшим и насильно поместить в дом для умалишенных. Не говоря уж о том, что этот прохвост, воспользовавшись своим даром, попросту мог бы ускользнуть от правосудия! Убив его, я наверняка оказался бы перед судом, и весьма сомневаюсь, что сумел бы хоть как-то объяснить причину своего поступка. Мерзавец и здесь все предусмотрел!

— Слушайте меня, господин… Демус! — вздохнул я. — Сейчас я отпущу вас, и вы немедленно, слышите меня, немедленно покидаете Петербург и Россию! Дальше. Ежели я хоть когда-нибудь услышу ваше имя вместе с именем княжны Кашиной или моим — я разыщу и убью вас! Ежели я услышу, что вы снова появились в России — я разыщу и убью вас! Вы знаете — сейчас я, наверное, единственный человек, знающий ваши истинные способности и наклонности, а потому единственный человек, которого вы должны опасаться. Молите бога или, скорее, дьявола, которому, верно, поклоняетесь, чтобы наши дороги никогда более не пересекались. Вы хорошенько меня поняли?