Принявшись обрабатывать бестолкового Прохоренко, через час я имел полную картину произошедшего на квартире фон Мерка в тот злополучный вечер. Около семи вечера к нему пришел штабс-капитан Тыртов с поручиком Сельяниновым, они провели при запертых дверях в комнате с полчаса, после чего оба ушли — так понимаю, что Тыртов направился ко мне, а Сельянинов — уж не могу сказать куда! После этого фон Мерк поужинал, выглядел при этом несколько взволнованным, но именно чуть более обычного, то есть почти не изменив всегдашнему своему тевтонскому хладнокровию. Велев разбудить его утром в шесть, он закрыл двери в свою комнату, и Прохоренко, поняв, что барон лег спать, решил почистить его мундир и сапоги. Еще через полчаса после этого в дверь позвонили — открыв дверь, Прохоренко увидел, что на лестнице никого нет. Около десяти — с более точным указанием времени денщик затруднился — он внезапно услыхал за дверью какой-то спор, один голос принадлежал барону, другой же был ему неизвестен, причем он был весьма настойчив и даже раздражен, а голос фон Мерка, напротив, вял и подавлен. Затем двери комнаты внезапно распахнулись и из них вышли полностью одетые барон и некий незнакомец, Август ничего не сказал денщику, и оба ушли из квартиры — навсегда. Особо выспросив Прохоренко о таинственном госте, я имел перед глазами его описание: высокий, одет весь в черное, длинные темные волосы, неприятный взгляд. Не было никаких сомнений — неизвестным визитером и, подозреваю, убийцей фон Мерка был Демус! Выглянув в окно комнаты барона, я убедился, что для проникновения внутрь необходимо было быть либо мухой, или иметь лестницу, либо… Либо воспользоваться потусторонними способностями, каковыми, без сомнения, Демус обладал. Вспомнив, как он подслушивал ночную беседу Августа с Матвеем Ильичом, я смекнул, что несчастный фон Мерк пал жертвою нелепой страсти таинственного монстра, решившего не допустить помолвки Полины с бароном. Осознание опасности, нависшей над княжною, придало мне сообразительности и сил действовать, ибо медлить далее было невозможно — неизвестно, что еще могло взбрести в голову этому чудовищу. Для начала его необходимо было выследить, но сделать это я мог только, ловя коварную тварь «на живца». Крикнув у Прохоренко бумагу и чернила, я быстро написал записку:


«Дорогая Полина Матвеевна!

Не могу Вам объяснить всего, но убедительно прошу Вас прямо с сегодняшнего дня объявлять всем направо и налево, что в четверг в полдень Вы пойдете за покупками, например в Гостиный Двор. Идите только пешком! Если объявится Д., как-нибудь невзначай упомяните об этом и ему, но, думаю, он пока не объявится, т. к., вероятнее всего, просто наблюдает за Вами, оставаясь в тени.

Ежели получите какие-то известия о бароне, знайте, это дело рук Д. Не бойтесь, более тянуть с ним я не намерен.

Любящий вас,

Павел».


Дважды объяснив Прохоренко, кому и куда надо немедля доставить это письмо, я вышел вместе с ним на Литейный и направился в полк — писать рапорты.

3

— …не смею вас больше задерживать, подпоручик! — сухо произнес командир полка, раздраженно зарывая крупный нос в лежащие перед ним бумаги.

— Слушаюсь, ваше превосходительство! — Я послушно развернулся и четким чеканным — как на параде — шагом вышел из кабинета.

Не имею даже желания описывать все злоключения, обрушившиеся на мою голову в последующие два дня. Исписав кипу бумаг — рапортов, показаний, объяснений, я почти не выходил из всевозможных кабинетов, побывав для начала у своего непосредственного командира полковника Орлова, затем — у помощника военного прокурора, затем — в полицейском участке, и вот, дойдя, наконец, до конечной точки, дальше которой были только шеф полка — его высочество наследник и сам государь. Первоначально ожидалось, что мне не миновать беседы с самим графом Бенкендорфом, но недавно назначенный на эту должность начальник штаба корпуса жандармов Леонтий Васильевич Дубельт — человек умнейший! — разобравшись с бумагами, как мне сообщили, молвил, будто история эта «не стоит и выеденного яйца», и «нечего из-за одной бабы огород ворошить». В результате дело попало в ведение полиции и на усмотрение командира полка. В преддверии возвращения государя из инспекционной поездки по России дело об убийстве (самоубийстве?!) поручика фон Мерка рассматривалось с непривычной для обычно неповоротливой государственной машины быстротою. Преображенский полк был всегда на заметке у его величества, а потому быть обвиненным в ненужных проволочках никому не хотелось: в полиции решили опустить часть показаний Прохоренко о таинственном ночном госте барона, получив, таким образом, убедительную версию о самоубийстве, тем более что ни малейших следов какого-либо насилия на теле фон Мерка обнаружено не было, в полку же — устроили нагоняй Тыртову и Сельянинову. Со мною командир полка пообещал разобраться отдельно — вплоть до возможного понижения в чине, но, разумеется, на усмотрение государя, поминутно именуя меня то «мальчишкою, которому самое место на ярмарке — пряники воровать!», то «молокососом». При чем тут пряники, я, разумеется, выяснять не стал, благоразумно предпочтя покаянно молчать, понимая, что его превосходительству тоже придется нелегко, объясняясь с государем: несмотря на строжайший запрет дуэлей, ему надо будет доложить, что в любимом полку его величества служат нарушители указов и малодушные трусы, предпочитающие славной смерти от пули невскую водицу!

Одним словом, поручик лейб-гвардии Е. И. В. Преображенского полка барон Август фон Мерк был официально признан трусом и самоубийцею! Вот уж поистине как порою причудливо судьба тасует карты жребиев людских: едва ли бедный Август мог догадываться, что в тот момент, когда он первым подошел представиться мне — тогда еще юному прапорщику, неумолимые богини судьбы мойры уже знали о той роковой роли, которую мне суждено было сыграть в его жизни!

За этой прискорбною суетой я, однако, не забывал, что в грядущий четверг мне предстояло обнаружить и выследить таинственного Демуса, в нечеловеческую природу которого я верил и не верил. За день до этого со знакомым мне старичком — человеком Кашиных — пришел ответ от Полины. Мелким каллиграфическим почерком она писала:


«Дорогой мой друг!

Я сделала, как Вы просили, и в назначенное время выйду из дома с горничной Маланьей. Владимир принес известие о смерти барона и какие-то слухи о Вашей с ним дуэли — то ли состоявшейся, то ли нет. Батюшка крайне почему-то сердит на Вас. Все ли с Вами благополучно? Ежели ответа от Вас не последует, давайте будем считать, что — да. Умоляю — будьте осторожны! Д. более не появлялся.

Ваша П.».


Зная намерения Матвея Ильича, я мог предположить, что он, лишившись несостоявшегося жениха, отреагирует на наверняка уже витавшие в городе слухи именно таким образом, видя причину его смерти только во мне одном. Не будучи уверен в соусе, под которым Беклемишев поднес генералу слухи о нашей с бароном ссоре, я должен был либо навсегда забыть дом Кашиных, либо попытаться объясниться, что я и собирался сделать позднее, ибо расставаться с Полиною вовсе не входило в мои планы.

В назначенное время я, переодетый в штатское, стоял на противоположной генеральскому дому стороне Мойки и с нетерпением ожидал выхода княжны. План мой был таков: оставаясь незамеченным, проследовать за Полиной на расстоянии, достаточном для того, чтобы видеть все, что с нею по пути к Гостиному Двору будет происходить. Коли Демус и вправду дьявол в человеческом обличье, то я еще раз смогу убедиться, но уже со стороны, в его сверхъестественных проделках вроде тех, с невероятными перемещениями, о которых рассказывала Полина, а коли он все же человек, наделенный поистине волшебными способностями, то, вполне возможно, я смогу выследить его логово и уничтожить его самого. Что надобно именно уничтожить, я не сомневался — существо, сотворившее за столь недолгий промежуток времени столько зла, не имело право на жизнь. Не знаю, что думал в последние минуты своего бытия несчастный фон Мерк, но в одном я был убежден совершенно — умирать, да еще столь жалко и нелепо, он явно не собирался, стало быть, Демус принудил его к этому либо применил физическое насилие.

День стоял ветреный — свинцовые тучи низко нависали над Петербургом, и, казалось, окрашивали стены его в такой же мрачный, давящий цвет. Искренне полюбив этот город за величественные здания, за широту рек и простор блестящего Невского проспекта, по достоинству оценив монументальность не так давно воздвигнутого Александрийского столпа, я, привыкший сызмальства к здоровому климату Рязанщины, так и не принял климат здешний, где солнце, кажется, появляется по принуждению лишь на считанные дни в году. Да простит меня читатель за крамольную мысль, но я до сих пор считаю, что Петр Великий был не прав, перенося столицу из суетной, но все равно какой-то праздничной Москвы на сии болотистые, сумрачные места. И пусть бы был здесь передовой форпост государства Российского, да крепость, да порт — но не столица, боже упаси! Любой житель Москвы, по скромному мнению моему, выглядит гораздо счастливее обитателя столичного — а всё потому, государи мои, что природу человеческую не обманешь, натура — она сама чувствует, где ей покойно и уютно…

Однако я отвлекся, а тем временем парадные двери отворились, и Полина с горничной вышли на набережную. Несмотря на изрядное расстояние, я видел, как она несколько раз оглянулась вокруг, словно ища кого-то, а затем неторопливо направилась к Невскому. Выждав немного, я также пошел в ту же сторону по своей стороне Мойки, старательно изображая праздного гуляку, но тем не менее зорко высматривая знакомую зловещую фигуру. На углу с Гороховой, переходя Красный мост, я едва не столкнулся с коренастым человечком, явно спешащим на другую сторону Мойки — его длинная, не по росту выбранная серая накидка развевалась по ветру, как крылья. Поворотив налево за Полиной, он резко сбавил шаг, всматриваясь в удаляющиеся спины девушек. За домом Штегельмана он снова резко поворотил за угол. Привлеченный его непонятными действиями, я поспешил поравняться с домом со своей стороны набережной и от неожиданности вздрогнул: человечек в серой накидке энергично объяснял что-то до боли знакомой фигуре, облаченной во все темное, после чего снова направился за отошедшей уже на порядочное расстояние Полиной. Демус же не спеша повернул в обратную сторону и, дойдя до Гороховой, свернул на нее. Чуть поколебавшись, я двинулся за ним, решив, что его подручный, по-видимому, наймит «спутника ветра», за время моего отсутствия не причинит Полине никакого вреда. Перейдя мост, я сбавил шаг, стараясь держать черную крылатку дьявола в поле своего зрения. Демус, по-видимому, не собирался исчезать или переноситься волшебным образом по воздуху, шел, не оборачиваясь, и я благополучно проследовал за ним до Каменного моста, где он, поворотя на другой стороне Екатерининского канала, направился в сторону Невского. Так вот в чем состоял его план! Наняв сообщника для сопровождения Полины и, очевидно, договорясь, где с ним встретится, он, скорее всего, решил ожидать ее на Невском проспекте — возле громады Казанского собора, где ему можно будет «неожиданно» появиться перед нею, вынырнув из толпы. Раскусив его замысел, я несколько усомнился в нечеловеческой сути Демуса — пока что он вел себя как расчетливый, предусмотрительный человек, именно человек! Ускорясь, я сократил расстояние между нами, чтобы стать свидетелем «нечаянной» встречи мерзавца с Полиной, и не ошибся. Дойдя до Казанского, Демус слегка затерялся возле колоннады, явно высматривая кого-то на Невском, а затем, прикрываясь крылаткой, быстро двинулся вперед. Полина, очевидно, слушала в этот момент рассказ горничной, задумчиво улыбаясь чему-то, когда Демус возник прямо перед нею, картинно распахнув крылатку. Со стороны казалось, что обеим барышням сообщили что-то неприятное: Малаша замерла, раскрыв рот, а Полина вздрогнула и, как зачарованная, не сводила взгляда с лица этого дьявола. Вероятно, он что-то говорил ей, потому что несколько раз она решительно что-то возразила, а затем как-то безвольно обмякла и пошла дальше к Гостиному Двору. Демус же снова нырнул налево в гущу людей, постоял там недолго и двинулся за княжной, повернув вскоре на другую сторону Невского, но при этом в том же направлении. Озадаченный его сумбурными действиями, я пошел за Полиной, не спуская глаз с обоих. Ей-богу, мне казалось, что я стал свидетелем какого-то абсурдного представления, суть и развязку которого стороннему зрителю забыли объяснить. Почти добежав до Михайловской улицы, Демус снова резко пересек Невский и, чуть обождав, опять возник перед Полиной. На этот раз я не видел лиц обеих девушек, находясь позади их, но отчетливо разглядел лицо этого дьявола: он переводил взгляд пронзительных белых глаз с Полины на Малашу и, чуть шевеля тонкими змеиными губами, произносил короткие отрывистые, судя по скупой артикуляции, фразы. Мне было видно, как дрожат плечи княжны и как замерла, будто пораженная столбняком, горничная: очевидно, в своем стремлении запугать несчастных женщин он дошел до крайности. Наконец, все кончилось — злодей, усмехнувшись напоследок, двинулся в мою сторону, а Полина с Малашей, не оборачиваясь — к Гостиному. Затаив дыхание, я потупился, изображая то ли убитого горем, то ли пьяного, и Демус пронесся буквально в нескольких саженях возле меня. Обернувшись чуть погодя, я посмотрел ему вслед, раздумывая, за кем теперь мне идти, и тут же внезапно обернулся он — клянусь, я сам видел, как вспыхнули злые огоньки в его белесых страшных глазах! Мне стало по-настоящему жутко, и я почти помчался за Полиною в надежде, что он не станет преследовать меня. Отбежав на почтительное расстояние, я, к величайшему облегчению своему, не увидел больше его кошмарной фигуры и лица.