– А из Атлантиды, оказывается, нет! – в голосе Рамичи сквозила гордость. Она взяла портрет и стала пристально вглядываться в него, держа руку несколько на отлете. – Подумать только – его дед был альвом!

– А может, отец, – «уточнила» Эннея.

– Можно ли мне оставить себе этот рисунок? – немного смущаясь, попросила Таллури.

– Конечно.

– А это кто? – Рамичи держала последний лист и опять улыбалась. – Я видела ее в Университете. Мы даже раскланивались несколько раз.

Эннея склонилась вместе с ней к портрету странной девушки-птицы: то ли плащ из перьев, то ли руки-крылья, красивое тонкое лицо, острый взгляд, а по губам не понять – улыбка ли на устах или печаль, а может, снисходительное терпение?

– Это наша соседка по университетскому городку, моя подруга Лерлея.

Они проговорили о портретах полночи. И с тех пор часто просили Эннею нарисовать еще кого-нибудь – она никогда не отказывалась. Это стало своеобразной игрой: Эннея рисует, а они угадывают характеры.

…Нагостившись в чудесном поместье, Рамичи уехала в Ур навестить родственников, а Таллури вернулась в Университет.

* * *

В комнату постучали. Таллури подбежала к двери и распахнула ее – на пороге стоял улыбающийся Климий.

– Собирайся, все готово.

– Готово?! Лим, миленький, какой же ты молодец! – от радости она повисла у него на шее. – А я ждала и уже собралась!

Климий мягко отстранился, подхватил ее вещи, и, укрывшись от дождя плащами, они побежали к латуфе.

«Какой Лим хороший! – думала Таллури, перепрыгивая через лужи за спиной ведущего. – Он помогает мне и заботится, как настоящий брат. Чего еще желать? А что не нянчится со мной, как Нэфетис с Рамичи, так ведь у них с братом такие разные характеры! Я все-таки очень люблю моего ведущего!»

Из озорства, нарушая правила, она мысленно «крикнула» Климию:

«Ведущий, ты замечательный! Я тебя очень-очень люблю, как родная сестра самого лучшего на свете брата!»

Сознание Климия было по всем правилам («Вот зануда!») закрыто. Он, конечно же, не отреагировал.

Устраивая ее на сиденье латуфы и поглядывая на небо, озабоченно произнес:

– Фронт уходит. Хорошо бы там, куда я тебя везу, не было дождя, а то вымокнешь. А добираться-то далеко.

Таллури молча потерлась носом о его щеку. Она часто так делала, когда хотела поблагодарить и не хотела сдерживать эмоций. Он привык. Только сказал:

– Ну, хватит ребячиться, надо отправляться.

Земля мягко ушла вниз, чуть качнулась и сразу выровнялась: Климий всегда управлял латуфой неспешно и аккуратно, без рывков и кренов. Чего нельзя было сказать о его брате – Нэфетис любил полихачить: резко набирал высоту, так что пассажиров прижимало к спинкам сидений, качал бортами, закладывал крутые виражи. Климий этого не любил, будучи основательным и рассудительным во всем.

Таллури прильнула к иллюминатору: зрелище плывущей под ними земли никогда, с первого полета и до сих пор, не оставляло ее равнодушной.

– Как всегда? – не поворачиваясь к ней, громко спросил Климий, перекрывая гул заработавшего мотора.

– Конечно!

«Как всегда» – это значило: сделать несколько кругов над Городом, над самыми красивыми местами – вокруг Университета, над окружным городским каналом, над ипподромом, над храмами, кольцом окружающими Дворец императора, над Храмом Бога Единого, над блестящим круглым куполом Главного энергоцентра и только затем – к Трассе.

– Насмотрелась? – Климий специально для Таллури вел латуфу не спеша.

– Как всегда – и да, и нет! – под ними потянулась главная Трасса, здесь не было уже ничего интересного, и она откинулась на сиденье.

Климий чуть снизился и влился в общий поток.

– Скажи заранее, где приземлиться, здесь же не очень далеко, судя по твоим описаниям, – напомнил ведущий.

– Да-да, я помню.

Латуфа – не лошадь Ечи, и через полчаса Таллури уже видела близкие горы и тот самый лес. Отчасти по памяти, отчасти интуитивно она определила – вон там, у самой кромки леса, где валуны у трассы лежат несколько необычно, а вдали виднеется небольшая деревня и расстилаются поля, там-то и надо остановиться.

Дождь кончился, но небо еще хмурилось, и Климий за– ставил ее напялить непросохший и оттого тяжелый плащ. Подумав, рассудительно сказал:

– Вот что. Будет разумно, если в течение суток наше с тобой сознание будет открыто для взаимных сообщений. На случай, если что-нибудь случиться или ты не найдешь Энгиуса. Также ты сообщишь мне, что добралась до места и когда тебя забрать обратно. Если в течение суток телепатемы не будет, я вернусь и буду ждать на этом самом месте.

Сдержанно попрощался и улетел. Таллури провожала его взглядом до тех пор, пока старенькая студенческая латуфа не скрылась за горизонтом.

Мощеную дорогу Таллури одолела довольно быстро и легко нашла по-прежнему малоприметную тропу, что вела в лес, и дальше – к подножию горы. А вот с самой тропой не заладилось: на ближайшей же поляне Таллури запуталась и не могла разобрать, куда идти дальше. Перепробовав все способы поиска, проплутав около часа и не найдя выхода с поляны, она уже всерьез подумывала телепатировать Климию и вернуться на Трассу, когда вдруг ей пришла замечательная мысль – «позвать» Ечи. Таллури села, прислонившись спиной к сосне, и обратила к Ечи мысленный зов. «Если в течение трех часов лошадь не появится, отправлюсь обратно», – устало решила она.

Но не прошло и часа, как Ечи появился с другой стороны поляны, выйдя из густого леса. Он пофыркивал, обмахивал себя хвостом и поминутно оглядывался. За ним трусила молодая кобылка с маленьким белым жеребенком, мастью под стать Ечи. Гордый Ечи еще раз оглянулся на жеребенка, приглашая и девушку оценить столь прекрасное потомство. Остаться безучастной было просто невозможно!

– Ечи, миленький, какой у тебя славный детеныш! Жизнерадостный и полный энергии жеребенок взбрыкивал и к себе не подпускал, да и мать тревожно заржала, едва Таллури потянулась его погладить. Тогда, внося нотку покоя и гармонии, рядом встал Ечи, и Таллури погладила жеребенка.

До подножия горы Ечи дошагал уверенно, словно не замечая высоченной травы и зарослей подлеска. Сидя на его спине, Таллури то и дело благодарно гладила коня по холке. Ечи в ответ прядал ушами и добродушно фыркал. У каменистого подъема лошади оставили девушку и чинно удалились, приняв напоследок угощение – лепешки из ее дорожного запаса. Через короткое время белые крупы животных исчезли за мокрыми деревьями.

Проглядывавшее сквозь тучи солнце клонилось к закату. «Надо поторапливаться», – подбодрила себя Таллури. Подъем вверх был самым трудным, зато здесь она различала тропу четко и на закате добралась наконец до пещеры Энгиуса.

Она, конечно, мечтала сразу же застать наставника в его жилище. Но, когда именно так и произошло, все-таки искренне изумилась. Энгиус был здесь, спокойно сидел у очага и явно поджидал гостей: в одном котелке кипела какая-то снедь, в другом, отставленном в сторону на подставку из камней, душисто дымился травяной чай. А рядом в большой деревянной миске густо растекся кусок ароматного лесного меда.

Таллури вошла в пещеру, глядя на наставника счастливыми глазами, и долго не решалась вымолвить слово. Но про себя повторяла: «Как я рада тебя видеть!» Он улыбнулся в ответ. Затем сделал приглашающий жест: «Входи же», а вслух произнес:

– Как видишь, я ждал тебя.

– Я не спрашиваю, как ты узнал так точно.

– Лес сказал: «Человек». Ветер донес: «Гостья». Дождь хлопотал: «Замерзла, устала».

– Это так. Но главное – дошла.

– Я не сомневался. «Передай» ведущему, чтобы ждал тебя на пятые сутки, в полдень. А теперь садись, пей чай с медом, грейся. Давненько мы не виделись. Но наговориться успеем.

Больше ничего не было нужно – лишь этот огонь в оча– ге, радушие в глазах наставника, тишина сумерек, шепот леса и лепет родника меж камней в углу пещеры…

* * *

– Хорошо. Ты все сделала верно.

Энгиус долго слушал (она начала с самого-самого начала), а похвалил за то, за что менее всего Таллури ожидала услышать одобрение: за то, как долго она выбирала первые учебные дисциплины. Она потратила на это немыслимое по здешним меркам время – целый астрономический месяц. И это только для того, чтобы определиться с предметами первой ступени, теми, что изучают законы материи.

Чтобы выбрать, Таллури обошла (день за днем, группу за группой) все (абсолютно все!) учебные площадки. Являлась без разрешения и садилась тихо в стороне. Она всегда молчала, и смотрели на нее подчас с удивлением. Но спрашивать, зачем человек пришел, здесь было не принято – ее и не спрашивали. А она смотрела и слушала.

– Что же служило знаком для выбора? – поинтересовался Энгиус.

Знак был только один – пробуждение непреодолимого интереса. И не рассудочного (мол, так надо, или – «этот предмет, кажется, необходим»), а сердечного. Именно сердце должно было дать ответ: нужно ли изучать ту или иную науку или время и силы будут потрачены напрасно?

– Интеллект для выбора не понадобился? – иронично улыбнулся Энгиус.

Отчего же, понадобился. Но рассудок должен был согласиться с сердцем, иначе его доводы не принимались.

Вот в этом-то месте своего рассказа Таллури и услышала похвалу наставника.

– Итак, что же ты в конце концов выбрала? Впрочем, погоди, я попробую угадать. Так, прежде всего – звезды. Астрономия?

Конечно! Как можно не обратить взора к полному загадок небу?

– Письменность опускаю, это ты решила давно и наверняка уже сиднем сидишь в библиотеке.

Ну, это-то не секрет! Таллури еще в Храме Жизни уши всем прожужжала про книги и рукописи.

– Что-нибудь, немного, из точных наук. Скорее всего – математика.

Да! Строгая красота формул сразу покорила ее сердце.

– Науки земли? Физика, химия, география – вряд ли. Пожалуй, только история. Как насчет истории?