Марина сочувственно обвела взглядом обстановку, в которой выросла ее дочь: старенький колченогий стул на малюсенькой кухне, перед мойкой «фартучек» из растрескавшегося кафеля и вечно текущий во всех домах кран.

Катя поймала ее взгляд и смущенно, словно оправдываясь, сказала:

— Слесарь из домоуправления приходил, предлагал новую «елочку» поставить, но у меня деньги на другое отложены.

Марина сжала ладони так, что побелели косточки на пальцах. А Катя, не понимая причины ее волнения, перевернула страницу альбома и простодушно, по-детски, продолжала:

— А здесь меня в пионеры принимают.

— Да, я тоже и пионеркой, и комсомолкой была, — сказала Марина. Затем, с грустью посмотрев на Катю, промолвила: — Ты выросла очень хорошей и красивой девочкой. Твои родители должны тобой гордиться.

Катя покраснела.

— Скажете тоже! Это вы красивая. — И, зардевшись еще больше, добавила: — И… очень модная. Если бы вы на мою прежнюю фирму пришли, то я бы решила, что вы жена «нового русского», а не журналистка.

— А что, журналисты не модные? — засмеялась Марина.

— Да нет, не то чтобы не модные, но те, что брали у нас интервью, когда я участвовала в конкурсе, всегда были в джинсах, непричесанные. А вы… — Катя с восхищением посмотрела на тонкий шерстяной костюм, который Марина недавно купила в «Пассаже» за 700 долларов, на стрижку, стоившую тоже немалых денег.

Марина старалась следить за собой. Занималась на тренажерах, делала специальную гимнастику по утрам. «Внешность — это единственное, что у нас есть в жизни, — любила повторять такая же незамужняя подруга Рита, которая вместе с Мариной переживала все неприятности. — Увидел бы тебя сейчас твой Ален, в каком ты порядке! Ты ведь ничуть не изменилась. Даже лучше стала!»

«Да, как же, настоящая Нефертити! — с горечью думала сейчас Марина. — Я-то, может, в полном порядке, а вот дочь, брошенная мною, сидит рядом, как беззащитный котенок, уткнувшись носом в фотографии совершенно посторонней замотанной жизнью женщины, но воспитавшей ее и ставшей родной, плачет по ней, называет мамой, а мне лишь делает вежливые комплименты».

— А я тоже в школе мечтала журналисткой стать, — прервала Катя ее размышления. — Хотите, я вам свои сочинения покажу?

— Конечно.

Катя открыла книжный шкаф, достала с полочки общую тетрадь и прижала ее к груди.

— Только если вы смеяться не будете…

— Что ты! Зачем же я стану смеяться?

— Мне и самой сейчас они кажутся смешными, наивными.

Марина полистала тетрадь, где красивым детским почерком Катя старательно выводила слова о дружбе, любви, привязанностях.

— А можно я возьму тетрадь домой? — осторожно спросила Марина. — Мне интересно ее повнимательнее почитать.

— Пожалуйста, — удивилась Катя.

«Господи, спасибо Лидии Сергеевне, что она отдала мою дочь в такие добрые и хорошие руки, а ведь могло быть все, что угодно». — Марине не хотелось уходить: ей так тепло и уютно с дочерью. Катя была похожа на нее — высокий рост, такие же длинные руки, пухлые губы, только скулы… и глаза как у Алена — огромные, широко поставленные, чуть раскосые. Это придавало почти европейскому лицу Кати некий диковатый шарм, особенно когда она, как тигренок, свернувшись калачиком на тахте, нежно мурлыкала о чем-то, еще не ощущая силу своей необыкновенной привлекательности и красоты.

— Мне так тяжело одной, — вздохнула Катя.

— А подружки у тебя есть или друзья? — осторожно поинтересовалась Марина.

— Да, есть. Вместе работали, — неопределенно протянула Катя, то ли по наивности не поняв вопроса, то ли не захотев отвечать.

«И так много для первого раза. Она должна ко мне привыкнуть, прежде чем откровенничать», — решила Марина и перевела разговор на другую тему.

— Выходит, ты через два дня улетаешь в Сингапур?

— Да, мне очень интересно и страшно в то же время. Я ведь никогда еще нигде не была.

— Ну и хорошо. Этот город должен тебе обязательно понравиться, — веско произнесла Марина и повторила: — Обязательно.

— Почему? — удивилась Катя.

«Потому что это родной город твоего отца, а значит, почти что твоя вторая родина», — ответила про себя Марина, а вслух сказала:

— Очень интересный город, в добрый тебе час! — И на прощание поцеловала дочь в щеку.

7

— День добрый!

Катя, после многочасовой репетиции присевшая в темном зале отдохнуть, вздрогнула. Рядом с ней примостился парень, увешанный фотоаппаратурой.

— Добрый день. Ты что, русский?

— Нет, я поляк.

Свет со сцены, где репетировала другая часть группы, плохо освещал зал. Но Катя все же сумела разглядеть парня: светловолосый, с пшеничными усами, бесцветными ресницами и светлыми глазами, он действительно был похож на поляка или прибалта.

— Поляк? — удивилась Катя, — но ты же говоришь по-русски.

— А у меня мама русская, — поспешил сообщить ей парень и тут же добавил: — Была.

— Почему была? — участливо поинтересовалась Катя.

— Умарла, — по-польски ответил он.

— Умерла?

— Так, — кивнул он.

— У меня тоже, — вздохнула Катя. — А отец жив?

— Жие, — грустно произнес парень.

— У меня тоже.

— Я Анджей. — Парень протянул девушке руку.

— Катя, — представилась она, сунув ему в темноте узенькую ладонь с длинными пальцами.

На них зашикали сидевшие у рампы люди.

— Пойдем пересядем на задние ряды, там спокойнее. — Не выпуская ее ладони, Анджей потянул Катю к проходу.

— Ты приехал из Варшавы?

— Нет, из Германии. Я там имею работу в журнале. А ты из Москвы?

— Да, — кивнула Катя.

— Я давно былем в Москва.

Парень произносил русские слова, немного коверкая их и делая неправильные ударения.

— Приезжал продавать джинсы и все это. — Анджей показал на свою одежду. — У вас тогда ничего нельзя было покупить. А у нас льзя. — Он очень старался говорить правильно.

Катя засмеялась.

— Ты так смешно говоришь по-русски!

— Да, я почти не жил с мамой. Они разведлись с ойцем, то есть с отцом, когда я был маленький. Мама уехала в Россию, а меня тата не отдавал, и я остался в Варшаве. Но скоро он женился на другой, а меня воспитывала бабушка.

— А в Варшаве хорошо?

— Да, Варшава очень красивый город. Пока я жил с родителями, мне было добже. Отец был не бедный, он имел свой дом, потому что работал руками. Выращивал цветы в… шклярне… в стеклярне, не знаю, как это по-русски?

— В теплице, — догадалась Катя.

— Ага. Бабушка рассказывала, что мама не хотела работать на земле, выращивать цветы, называла палу буржуем за то, что он владеет теплицами. Они часто ссорились. Но я всегда был на ее стороне… Я хорошо помню маму. Она была такая же ладная, как ты. По праздникам мама надевала красивое платье, туфли на высоких каблуках, и мы втроем ездили гулять в центр города. У нас в Варшаве есть старувка. Знаешь, что это такое?

— Нет.

— Это старый город. Там площадь, где все гуляют, едят мороженое, пьют пиво, вино. Летом из ресторанов выставляют на улицу столики и разноцветные парасольки, ну, зонтики, значит. Художники продают картины с видами Варшавы — старой и современной. Музыканты играют на разных инструментах — им кидают деньги. Мама покупала мне длинные воздушные шары и угощала сладостями в знаменитом ресторане «Базелишек». — Анджей вздохнул. — А потом мацоха со мной никуда не ходила.

— А кто это мацоха?

— Новая жена отца.

— А, мачеха, — сообразила Катя.

— Да. Когда бабушка умерла, я от них уехал. Стал сам зарабатывать себе на жизнь. Ездил в Москву торговать.

— Торговать?

— Да, я приезжал туристом. Нас возили по Москве и показывали памятники и музеи. Но мне было не до искусства. Я все время нервничал. Потому что привозить к вам вещи было запрещено. Ваша таможня все отбирала.

— Почему?

— Наверное, чтобы все одевались как один. Я первый раз приехал в зиму и удивлялся, что у вас все мужчины ходят в чем-то одинаковом и темном… с каракулевыми воротниками, а женщины в коротких, вот таких, — Анджей показал по колено, — пальто, — даже старые бабушки в коротком. Тогда я понял, что на вещах могу делать неплохой бизнес. Но как их довезти? Меня научили надевать сколько можно на себя. Я делался вот такой грубый — Анджей развел руками, показывая, что он становился толстым. — И мне даже в ваш мороз было очень затепло.

— Жарко?

— Ага. Джинсы по две, куртки по две, а наши девушки надевали на себя много пар трусов, потому что у вас трусов тоже не продавали и колготок не было.

— Да, я помню, но меня это не очень интересовало, так как все равно не на что было купить, — отозвалась Катя.

— Когда автобус останавливался, — продолжал Анджей, — к нам подбегали ребята, их называли фарцовщиками, и все сразу покупали. А их ловили ваши милиционеры и отбирали товар. — Вздохнув, он добавил: — Милиции тоже негде было ничего доставать для своих жен… Рубли я потом выменивал на валюту от туристов с Запада. Они жили с нами в отеле. А когда приезжал в Варшаву, снова ее продавал. На это жил. Тяжелый бизнес!

— Да, — посочувствовала Катя, — я знаю: деньги зарабатывать нелегко. Когда я осталась одна, без мамы, то работала в кафе уборщицей. Тяжело было.

— Ты, такая ладная, и вдруг уборщицей? — удивился Анджей. — Зачем тебе этот труд? Из тебя можно сделать отличную фотомодель. Ты своим телом должна зарабатывать.

Катя почувствовала, что краснеет. Ей уже приходилось слышать подобные слова от девушек, участвующих в конкурсе, но она никак не могла к этому привыкнуть.

Анджей ощутил неловкость и попробовал Катю успокоить: