– Помню. Я был в Санкт-Петербурге. – Он нахмурился, соображая. – Так от этого удара головой у тебя появился звон в ушах? Доктора не смогли это вылечить?

– Нет. У меня все время шум в голове. Это непрекращающийся ноющий звук, как тон, не совпадающий с камертоном. Иногда я не могу заснуть. Меня мучают головные боли. Я прибегал к опиуму и курил гашиш, чтобы приглушить этот шум, но он никогда не прекращался. В течение пяти лет я не мог сочинять. Я издавал старые произведения. Уже написанные вещи. Я думал, что никогда не буду сочинять музыку. Я жил в аду.

Йен знал, чем была для Дилана музыка. Его жизнью. Всем.

– Понимаю.

– Я чуть не убил себя. Я приставил пистолет под подбородок и взвел курок.

Йен выпрямился в кресле.

– Господи, Дилан!

– Взволновался наконец, как я вижу. Но это правда.

– Что остановило тебя?

– Грейс. – Он улыбнулся, и, как всегда, его лицо осветилось при упоминании жены. – Она спасла мне жизнь. В буквальном и переносном смысле. Когда я впервые увидел ее, я услышал музыку и был страшно удивлен, потому что многие годы не слышал. Я подумал, что она – моя муза. Я опустил пистолет, и она вынула его из моей руки, убеждая, что нет причины убивать себя. – Он помолчал. – Думаю, что полюбил ее с первого взгляда. Видит Бог, она была нужна мне. Нужна и теперь. Каждый день.

Йен начинал понимать его чувства к жене.

– Так ты не можешь больше сочинять музыку из-за этого шума?

– Я научился не замечать его. Мне помогает Изабель. Она очень талантлива, Йен, одареннее меня. Музыка дается ей так же легко, как когда-то мне. Я уже никогда не смогу сочинять музыку с прежней легкостью, но по крайней мере я снова могу это делать.

– Я рад, и я рад, что ты рассказал мне об этом, что наконец ты почувствовал, что ты можешь. – Он откинулся на спинку кресла. – Да, это многое объясняет. Ты всегда был неуправляемым, но твое поведение порой становилось таким сумасбродным, что я задавался вопросом, все ли с тобой в порядке. Почему ты не рассказал мне раньше?

– Не знаю. По-видимому... – Дилан задумался. – Скорее всего я думал, ты не поймешь. Ты настолько дисциплинированный человек, и я боялся, что ты скажешь, чтобы я просто преодолел это и перестал жалеть себя. Конечно, я жалел себя, но мне страшно было это услышать, особенно от тебя.

– Я бы этого не сказал. – Недоверчивый взгляд брата заставил его добавить: – Я мог бы так подумать, но не сказать. Я все-таки дипломат. Человек тактичный и осмотрительный, который всегда говорит и поступает как надо. – Йен засмеялся, но далеко не весело.

Дилан наклонился вперед, положив локти на колени.

– И что теперь будет? Очевидно, тебе придется жениться на девушке.

– Конечно.

– Ты из-за этого утратишь свое положение?

Йен прижал пальцы ко лбу. Ему не хотелось верить, что все, ради чего он трудился, рухнуло, но он не мог не признать правды.

– Разумеется. Премьер-министр не терпит скандалов. Сейчас век реформ, как ты знаешь.

– Мне очень жаль, Йен. Я знаю, для тебя работа значит так много, как и моя для меня, и я понимаю, каково потерять ее.

Йен поднялся.

– Мне некого винить, кроме себя, – сказал он, чувствуя во рту горький вкус позора. – Зная принца Чезаре, я буду считать, что мне повезло, если он не пришлет сюда карабинеров, чтобы расстрелять меня.


Грейс договорилась с Йеном, что он придет к ней днем в кабинет, который выходил окнами на подъездную аллею и которым редко пользовались. В ожидании Йена Лючия стояла у окна, глядя, как гости садятся в кареты и уезжают. К счастью, большинство из них предпочло уехать к тот же день, а не провести еще сутки в напряженной обстановке.

Лючия смотрела, как они уезжают, и неторопливо пила мадеру, которую Грейс дала ей для успокоения нервов. В другом отношении мадера плохо помогала, но когда в комнату вошел Йен, она, только взглянув на его лицо, одним глотком опустошила бокал со сладким ликером. Ибо то, что ей предстояло сказать ему, требовало укрепить ее силы всеми доступными способами.

– Мы поженимся через три недели, – первым заговорил он.

Слова прозвучали резко, а лицо оставалось непроницаемым.

– Грейс говорит, что вы согласны перейти в англиканскую церковь, что упрощает дело. После того как я поговорю с вашим отцом, будет объявлено о предстоящем браке. Свадьба состоится в церкви герцога, здесь, в Треморе.

Несмотря на то, что в его голосе не было нежности, при этих словах ее охватила такая радость, что у нее подгибались колени. Даже хорошо зная его чувство чести, уже после того как Грейс сообщила ей о его намерении, она была так рада услышать это от него самого.

– Благодарю вас.

– Сегодня я уезжаю в Лондон. Вы остаетесь здесь.

– Да. Грейс мне сказала.

– Ваш отец приезжает через два дня, и я должен сказать ему, что произошло. Ради вас и, признаюсь, ради самого себя я бы предпочел избежать этого. – Он поморщился, самообладание чуть не изменило ему. – В моей жизни было много неприятных встреч, но, честно говоря, я не знаю, как посмотреть человеку в глаза и признаться, что я обесчестил его дочь.

– Не надо! – воскликнула она. – Не ругайте себя так!

– Почему? – Перед ней снова был дипломат, мрачный, холодный и отчужденный. – Меньшего я не заслуживаю. Но, – продолжал он, не давая ей возразить, – требования, предъявляемые принцем Чезаре к человеку, за которого, вы выйдете замуж, делают меня совершенно не приемлемым кандидатом. А ваш переход в другую веру приведет его в ярость. И если не сказать ему об истинных обстоятельствах, он никогда не даст своего согласия.

– Да, – сказала Лючия с чуть заметной, иронией, которую, как она была уверена, он не понял. – Да, я знаю.

– Хорошо. – Он повернулся, собираясь уйти. – Меня ждет карета.

– Подождите немного, пожалуйста, – сказала она, останавливая его. – Прежде чем вы уйдете, я должна вам что-то сказать. Вы должны знать... о том, что произошло между нами.

– Думаю, я довольно ясно помню об этом, благодарю вас.

– Йен, мне это очень трудно сказать. Пожалуйста, не делайте это еще труднее.

Его лицо стало еще более непроницаемым.

– Что вы хотите мне сообщить?

Она сжала руки и поднесла их к губам, собираясь с силами. Это было самое трудное, что когда-либо ей приходилось делать, потому что она знала, что он возненавидит ее за это, но она должна ему сказать. Она опустила руки, подняла голову и посмотрела на него.

– Я должна была сделать выбор, – просто ответила она. – И я его сделала. Вот почему это произошло.

– Что вы хотите сказать? У вас не было выбора. Я лишил вас выбора.

– Нет, Йен. Не лишили.

– Лючия, неужели вы даже сейчас не понимаете, что я сделал? Я не мог остановиться. – Он с раздражением вздохнул. – Помилуй меня Боже, я не владел собой.

– Я все прекрасно понимаю. – Голос у нее дрогнул, но она заставила себя говорить спокойно. – Как я уже сказала, я сделала выбор. Я выбрала вас. Я говорила вам в оранжерее те слова, потому что знала, что это произойдет. Я понимала, что вы хотите меня, и знала, что могу... – Она замолчала и нервно сглотнула. – Я знала, что могу сломить вашу волю, Йен. Что я и сделала.

Он изумленно смотрел на нее, и по его лицу было видно, что до него постепенно доходит смысл сказанного ею.

– Вы хотели, чтобы я сделал это? Ради Бога, скажите – зачем?

– Чтобы вы женились на мне. Я знала... – Она замолчала, стараясь не съежиться от выражения презрении на его помрачневшем лице.

Вот теперь он станет полностью винить ее, а не проклинать себя.

– Я не сомневалась, что вы будете настаивать на женитьбе, и когда мой отец узнает обо всем, у него не останется другого выхода, как дать свое согласие. Так что видите, я выбрала вас.

Наступившее молчание было ужасным и казалось бесконечным.

Когда он заговорил, его голос звучал тихо, спокойно и безжизненно:

– Вы толкнули меня на это с определенной целью, надеясь, что я... – Желваки заходили на его скулах. – Вы хотели такого конца?

– Да.

– Видимо, вам не приходило в голову заранее поинтересоваться и узнать у меня, каковы мои намерения относительно брака с вами?

– Нет. – Она видела, как его глаза становятся ледяными.

В них было столько холода, что она почувствовали внутреннюю дрожь.

– Я боялась, что вы откажетесь. Несмотря на рубин, который говорил мне, что вы, может быть, питаете ко мне какое-то чувство, я знаю, вы не хотите жениться. И даже если вы... – Ей было трудно говорить, но она попыталась продолжить: – Даже если я вам достаточно нравлюсь, чтобы вы согласились, я знала, что отец никогда не пойдет на это, потому что вы не католик и у вас нет титула. Поэтому я заставила вас переступить черту, я принудила вас это сделать. Теперь мой отец вынужден принять вас как мой выбор, потому что я опозорена и, может быть, у меня будет ребенок. Ваш... ваш ребенок.

– Вы использовали меня.

Это тихое обвинение прозвучало как удар хлыста, но она не дрогнула.

– Да.

– Я лишусь ранга посла.

– Я не знала, что так будет. – Она задрожала.

Все, что она пережила за этот день, грозило выплеснуться наружу.

– Я очень сожалею.

Он зло прищурился.

– А леди Сара и лорд Блэр? Полагаю, они появились, чтобы стать свидетелями?

Она с изумлением посмотрела на него, когда поняла смысл его вопроса.

– О Господи! Вы думаете, я... что я позвала их... вы считаете, что я подстроила все так, чтобы они нас увидели?

Бесстрастные серые глаза пристально смотрели на нее.

– А разве не так?

Она в ужасе зажала рукой рот. Ей не приходило в голову, что он может так подумать, но едва ли она могла винить его за это.

– Нет, – ответила она, зная, что он все равно не поверит.

И почему он должен верить? Слезы, весь день угрожавшие пролиться, покатились по ее щекам, и она пожалела, что не имеет и капли его самообладания. Его губы были плотно сжаты. Он отвернулся и взял шляпу.