Сарина Боуэн - Он

— Ну… да. — Я в полнейшей растерянности. Я только что признал себя виновным в мудачестве первой степени и, можно сказать, в растлении, а его волнуют какие-то смски.

Лицо Джейми становится на оттенок краснее. Затем он снова срывается с места, а я так ошеломлен, что пускаюсь за ним только через секунду.

Теперь он бежит быстрее. Его длинный шаг становится шире, локти начинают работать активней. Спортивная футболка, надетая на нем, облегает каждую мышцу, и я ревную к этому куску полиэфирной ткани.

Я не знаю, что творится у него в голове, пока он преодолевает оставшиеся три мили вокруг Миррор-лейк — со мной, смущенным и обескураженным, сзади. На обратном пути мы бежим через город мимо всех наших любимейших в прошлом мест — кондитерской со сливочными помадками и магазина игрушек, где продавались стреляющие резинками пистолеты. Мимо пекарни «Чудо на льду».

Я не вижу его лица до тех пор, пока он не останавливается напротив закрытой на лето трассы для тобоггана. Жаль, что нам нельзя перенестись в те беспечные времена, когда самым большим моим преступлением было перелезть через ограду.

Когда он поворачивается ко мне, его покрытое испариной лицо все еще искажено гневом.

— Ты не общался со мной четыре года, потому что думал, будто я перепугался из-за того, что ты отсосал мне.

— Хм… да. — Негодование в его голосе предельно ясно сообщает о том, что я облажался перед ним каким-то иным, не учтенным мной образом.

Его ладони сжимаются в кулаки.

— Так вот кем ты меня считаешь? Каким-то узколобым засранцем?

Я вижу, как молодая мамочка со скамейки неподалеку подхватывает своего ребенка и, хмурясь, пересаживается от нас подальше.

Но Джейми ничего вокруг не замечает.

— Бога ради, это был просто секс. Никто ведь не умер.

А я сейчас, наверное, проглочу язык.

— Но… С моей стороны это было непорядочно.

— А. Ну спасибо, что за свою непорядочность ты решил наказать меня. Аж на целых четыре года. Я уехал в какой-то непонятный колледж, где никого не знал, гадая, в чем же проявил себя как дерьмовый друг.

Да чтоб тебя.

— Извини, — мямлю я, но это «извини» звучит жалко. Для обоих из нас, тут можно не сомневаться.

Джейми пинает мусорную урну.

— Мне надо в душ.

Мой вероломный член просится присоединиться к нему, но, пока мы пешком проходим последний участок дороги и начинаем подниматься по лестнице, я держу варежку на замке. Все прошло совсем не так, как я ожидал. В наихудшем моем сценарии Джейми приходил от моей гомосексуальности в ужас и обвинял меня в том, что я обманом развел его на интим.

Я четыре года мучился стыдом за содеянное, но, как выяснилось, мне следовало стыдиться совершенно другого. Джейми не беспокоило то, что я отсосал ему. Его беспокоило то, что я его бросил. И когда я понимаю, что обидел своего лучшего друга намного сильнее, чем полагал, внутри меня все болезненно скручивается.

На последней ступеньке я нерешительно замираю и зову его в напряженную спину.

— …Каннинг?

— Что? — бурчит он, не оборачиваясь.

— Так мне искать себе на ночь другую комнату?

Он вздыхает.

— Нет, дубина. Не надо.

Двадцать два — это, наверное, слишком солидный возраст, чтобы играть в молчанку. Не то чтобы я увлекался такими играми раньше… Я всегда предпочитал встречать проблемы лицом к лицу. Проговаривать все и сразу, а не отгораживаться от человека.

Отгораживаться — это специализация Веса.

После пробежки мы с ним не разговаривали. За ужином он сел вместе с Патом, обменяться новостями за прошедшие четыре года. В какой-то момент Пат постучал ложкой о стакан с водой и представил Веса приехавшим в лагерь детям. «Чемпион страны…», «второй в рейтинге бомбардиров», «в следующем году гарантированно выйдет на лед в Торонто».

Глаза у ребят с каждым словом распахивались все шире, а Вес тем временем сидел с беззаботно-самодовольным видом и криво ухмылялся. Типа, ой ну что вы, это все пустяки.

Может, в душе он не чувствует себя таким уж и беззаботным, подсказывает мне совесть.

Отвали, совесть! Я тут занят. Я злюсь.

Теперь мы лежим в нашей комнате, но не спим. Меня по-прежнему окутывает гнев, но таким же тонким слоем, как простыня, которой я укрываюсь.

С соседней кровати доносится вздох, и я, глядя в потолок, думаю, не пора ли мне уже перестать дуться.

— Мне было страшно, — нарушает тишину его хрипловатый голос.

Я слышу шорох и краем глаза замечаю, что он перекатился на бок и смотрит на меня в темноте.

— Кому, тебе? — спрашиваю. — Не знал, что такое возможно.

— Бывает иногда, — допускает он неохотно, и я фыркаю.

Снова наступает тишина, но в конце концов я сдаюсь.

— Чего именно ты боялся?

— Что я использовал тебя. И что ты возненавидишь меня за это.

В моей груди вздымается вздох. Я тоже ложусь на бок, но в полумраке выражение его лица разглядеть сложно.

— Я никогда не возненавижу тебя, балда. — Подумав немного, я уточняю: — Ну, пока ты не совершишь что-то по-настоящему достойное ненависти. Например, нарочно переедешь мою маму машиной или типа того. Но ненавидеть тебя за то, что ты гей? Или за то, что ты, не сказав о себе, отсосал меня? — Блядь, я все еще дико обижен из-за того, что он считал меня таким узколобым.

— Я был не готов сказать тебе правду, — признается он. — Да и себе, наверное, тоже. Но в глубине души-то я знал и потом чувствовал себя дико хреново. Словно… я не знаю… словно я воспользовался тобой.

У меня вырывается непроизвольный смешок.

— Чувак, ты так говоришь, будто привязал меня к кровати и изнасиловал. Не знаю, помнишь ли ты, но в ту ночь я кончил как чемпион. — О черт. Я не знаю, зачем я это сказал. И волна тепла, которая уходит вниз к моему члену, озадачивает меня не меньше.

Я нечасто позволял себе вспоминать о той ночи. Она, несомненно, была самым жарким сексуальным опытом восемнадцатилетнего Джейми Каннинга, но при мысли о ней мне всегда становилось не по себе. Потому что с ней я связывал свое отлучение от столь ценной для меня дружбы.

— О, я помню про ту ночь все. — Голос Веса густеет, и волнение у меня внизу начинает становиться сильнее.

Я в срочном порядке меняю тему, потому что разговоры о минете, похоже, запутали мое тело.

— И что, ты типа совершил каминг-аут? Теперь все официально? Твои родители знают?

Он отвечает с тяжелым вздохом.

— Да. Знают.

Я жду продолжения. Он молчит. Что ожидаемо, поскольку разговаривать о своей семье Вес не любит. Я знаю, что его отец инвестиционный банкир и большая шишка, а мать возглавляет кучу благотворительных комитетов. В тот единственный раз, когда отец Веса привез его в лагерь, я помню, как пожал ему руку и подумал, что человека холоднее я еще не встречал.

Мне так интересно узнать, как они относятся к тому, что их сын оказался геем, но я знаю, что, если спрошу его, он не скажет. Просто с Весом всегда и все обязано происходить исключительно на его условиях.

— А что твоя команда? — рискую я. — В Торонто знают?

— В «Северном Массе» у нас было что-то вроде «Не говори — не спросят». Я ничего не скрывал, но и не трепался об этом. И всех это устраивало. Но в Торонто… — Он стонет. — Даже не знаю. Мой план — просто как можно дольше избегать этой темы. Вернусь, наверное, на какое-то время в чулан. До тех пор, пока не почувствую, что знаю этих парней. Пока не стану для них таким ценным, что им будет плевать, кого я шпилю в свободное время. Это займет года три-четыре, не больше.

Все это звучит невероятно жестко.

— Мне жаль.

— Нет, это мне жаль. Мне жаль, что я так херово поступил с нашей дружбой, Джейми.

Черт. Вес назвал меня «Джейми». Такое бывает только в моменты, когда он на сто процентов искренен и серьезен. Его тело излучает почти ощутимые волны раскаяния, и, когда они добираются до меня, я чувствую, как моя злость осыпается, точно песчаный замок. Не могу я злиться на этого парня. Даже когда я считал, что он выбросил нашу дружбу, точно ненужный мусор, то все равно был не в состоянии его ненавидеть.

Я сглатываю.

— Ладно, мужик. Дело прошлое.

— Да?

— Да. — Выпустив долгий вздох, я кладу под голову локоть и бросаю на него взгляд. — Так что у тебя нового? Расскажи, что было за это время.

Он хмыкает.

— Все выходки Райана Весли за четыре года? Чувак, это разговор на всю ночь. — Он делает паузу, и его тон становится немного стесненным. — Я лучше послушал бы про тебя. Как поживает клан Каннингов? По-прежнему словно в эпицентре торнадо?

Я улыбаюсь в темноту.

— Угу, как всегда. Мама продала свою картинную галерею и открыла… короче, такое место, куда приходишь и целый день лепишь из глины вазы, пепельницы и прочую хрень.

— Как думаешь, часто она ловит людей за повтором той сцены из «Привидения»? — В его голос прорывается смех.

— Минимум раз в день, — со всей серьезностью отвечаю я. — Кроме шуток. — Я вспоминаю, что же еще случилось, но просеять все события за четыре года довольно сложно. — О, моя сестра Тэмми родила ребенка, так что я теперь дядя… Что еще… Джо — мой старший брат — он развелся.

— Фигово. — Вес, похоже, искренне огорчен. — Ты вроде был на их свадьбе шафером? — Внезапно он издает смешок. — Помнишь, какой галстук-бабочку я прислал тебе специально для церемонии?

Я сдерживаю стон.

— Тот ярко-красной с розовыми члениками? Угу, помню. И, кстати, охерительное тебе спасибо. Джо стоял рядом, когда я открыл коробку, и от мысли, что я это надену, его чуть не хватил удар.