Лили выбрала весьма неудачный день для этого. Школы были еще закрыты по случаю рождественских каникул и Национальная галерея была переполнена детьми, которых притащили сюда за руку их тщеславные родители в попытке насильно впихнуть в своих отпрысков порцию культурности. Пробившись через эти семейные заторы, Лили увидела служащего, который объяснил ей, что Констэбль находится этажом выше, в зале 7А.

Она поднялась по лестнице, проследовала через длинный коридор и отыскала этот зал. Каким-то чудом он оказался пуст. Здесь не было ни души. Никто и ничто не отвлекало ее от созерцания четырех картин, вывешенных на стене прямо перед ней. Она остановилась и затаила дыхание.

Эти полотна никак не походили на то, что жило в ее воображении и на сценку, висевшую над камином их бывшего дома в Филдинге.

Одна из картин в этом зале была истинным откровением. Она называлась «Телега с сеном». На ней был изображен сочный луг, прорезанный живописной речкой. Два фермера сидели на пустой телеге, вероятно, они только что разгрузили зерно, которое привозили на ближайшую мельницу. На берегу стоял пес и внимательно смотрел на воду. Краски этой изумительной картины, казалось, пели, глубина была поразительной. Как бы ощущался тот неповторимый летний деревенский запах, слышна болтовня двух фермеров, чувствовалось на лице ласковое тепло уже заходившего за красную кирпичную стену мельницы солнца, и вот-вот пес должен был вильнуть хвостом…

– Боже мой, – невольно пробормотала Лили. Она стояла перед картиной с добрых четверть часа, переживая и вбирая в себя красоту, жизненную силу и любовь, которые двигали художником.

Покой ее был нарушен ворвавшейся сюда ватагой ребятишек, но это уже не могло расстроить Лили. Сейчас она понимала, почему Ирэн не стала продавать картину, и стало понятным, что та имела в виду под фразой «он не продается». Тот Констэбль, который находился в Филдинге, был всего лишь крикливой подделкой. И ее мать, зная о привязанности дочери ко всему, что находилось в стенах того дома, предпочитала не рассказывать об этом своей дочери из-за боязни ее разочаровать.

Конечно же, Лили не могла ее простить, до прощения было еще ох как далеко, на какую-то часть этой метаморфозы она теперь была в состоянии объяснить.

* * *

Был январь, и Ирэн могла спуститься по Испанской лестнице, не опасаясь наступить на многочисленных туристов и располагавшихся тут же со своим товаром мелких торговцев сувенирами. И на Виа Венето тоже почти никого не было. Она шла быстро, было слишком холодно для того, чтобы глазеть на достопримечательности. На ней было темное твидовое пальто классического покроя, очень теплое. Она поплотнее закуталась в него и, не обращая внимания на ветер, дувший ей прямо в лицо, поспешила к отелю «Эксцельсиор». Лой уже ждала ее в холле. Она была укутана в меха и вокруг нее витало облако дорогих духов. Обнявшись и дотронувшись губами до щек, они направились в отдаленный угол холла. Усевшись на банкетки, заказали кофе и по маленькой рюмке, сильно отдававшей лакрицей «стреги».

– Как ты нашла Лили? – поинтересовалась Лой, распахивая шубу. – Как тебе Париж?

Ирэн поднялась, чтобы освободиться от своего теплого пальто. Сняв его, она повесила его на спинку одного из стульев рядом.

– У Лили все превосходно. Вот только очень похудела. И Париж был, как всегда, чудесен. Но…

– Но что? – нетерпеливо спросила Лой. – У тебя озабоченный вид. – Что-нибудь произошло?

– У нас произошла страшная ссора. Лили наговорила мне кучу ужасных вещей, обвинила меня во всех грехах. Это было отвратительно, слов нет… Но потом мы все же помирились.

– У матерей нередко возникают разногласия с дочерьми, – ласково-умиротворяюще сказала Лой. – Этого всегда следует ожидать.

– Ты права, – согласилась Ирэн. – Ты абсолютно права. И в данных обстоятельствах…

Она замолчала. Обе женщины смотрели друг на друга, отлично понимая друг друга. Не было необходимости ворошить, облекать в слова старые воспоминания. Затем Лой разрядила атмосферу.

– Расскажи мне о Лили. Она счастлива?

– Вероятно, счастлива. Но дело в том, что мы с ней по-разному понимаем счастье, – задумчиво произнесла Ирэн. – Я даже отважилась задать вопрос об Эндрью Мендоза.

– И что она?

– Сейчас это действительно кончено. Уже два года как кончено.

– Слава Богу. А что о Гарри Крамере? Какие-нибудь вопросы о нем были?

– Да нет. Она даже не упомянула это имя, а я, как ты можешь догадаться, была только рада тому, что не затронула этой темы. Разумеется, сама я о нем не стала напоминать.

– Очень благоразумно с твоей стороны. – Женщины попивали «стрегу», заказали еще кофе – стоило лишь поискать глазами официанта и он был тут как тут.

– Ну, хватит о Лили, – решительно произнесла Ирэн. – Скажи мне, что делать нам? Чего это тебе вздумалось выбрать Рим для нашей встречи? Здесь в это время года холод и сырость.

– Я и сама вижу. Но пока я не приехала сюда, это место казалось мне подходящим. Я продолжаю думать о Сицилии. Небольшой домик где-нибудь в провинции… Можем пожить там до весны. Она в Сицилию приходит очень рано.

– Как чудесно это звучит! – в голосе Ирэн звучало неподдельное счастье.


Через два месяца после возвращения Лили из Парижа, это было в феврале семьдесят четвертого года, Рут объявила ей, что им предлагают работу, связанную с пристройкой оранжереи к дому на южном берегу в местечке под названием Лаймингтон. Это было в двух часах от Лондона на поезде. Обычно они не связывались с клиентами, если они жили вдали от Лондона. Но так как этой зимой с работой было плоховато, они решили там показаться и выяснить что и как на месте.

Этот Лаймингтон оказался затерянным в бесконечных изгибах многочисленных дорог в прибрежном районе Солент, вблизи острова Айл Уайт. Здесь имелась единственная торговая улица, упиравшаяся в существовавший и поныне рынок под открытым небом. Этот маленький городок излучал особый шарм.

– Он мне чем-то напоминает Филдинг, – сообщила она Рут, когда они, закончив переговоры с клиентом, сидели в кафе неподалеку от железнодорожной станции.

Рут наморщила нос.

– Терпеть не могу того, что связано с деревней. Такая уж я есть, ничего не поделаешь. Англичане – это люди, которые уже рождаются с любовью к деревне в каждой клеточке их. А я – выродок в этом смысле.

– Может, у меня это от них в крови? – призналась Лили. – Я имею в виду, что я все же хоть наполовину, но англичанка.

Рут с недавних пор прекратила свои диетические эксперименты по питанию натуральными продуктами. И теперь поглощала неимоверное количество жареного белого хлеба. Прожевав, она спросила:

– А сколько тебе было лет, когда погиб твой отец? Ты никогда об этом не говорила…

– Я еще вообще не появилась на свет. Он погиб в авиакатастрофе, когда моя мать была мною беременна.

Глаза Рут сузились.

– Лили, как это могло получиться, что тебе никто ни разу не рассказал о родственниках твоего отца? Ты с ними когда-нибудь встречалась?

– Однажды я попыталась предпринять что-то вроде поисков, но из этого ничего не вышло. Но я не думаю, что это был счастливый брак, потому что моя мать предпочла не рассказывать мне о Гарри Крамере.

– Это имя в общем-то довольно распространенное, но все же это не какой-нибудь Смит или Джонс. Не так уж сложно отыскать этого человека.

– Наверняка не очень. Но я прекратила эти пустые поиски. Сначала мне помогал Энди, потом… Лили запнулась.

– Да черт с ним, с твоим Энди, – решительно сказала Рут. – Крамеров везде хватает. Даже здесь в Лаймингтоне этом. Я сейчас тебе это докажу.

Она куда-то исчезла и вскоре вернулась с телефонным справочником в руках.

– Вот здесь, – сказала она. – Я поспорить могу, что…

Рут замолчала.

– Что такое? – спросила Лили.

– Да здесь только единственный Крамер.

– Ну и что? – не отставала Лили.

– И зовут его Гарри.

Рут предложила позвонить по этому номеру сейчас же, но Лили, выписав его, напомнила ей, что их поезд на Лондон должен через пятнадцать минут отправиться. Ничего, она сможет позвонить и из дома. Больше на эту тему они не говорили. Через несколько дней Рут в своей обычной суматохе позабыла об этом эпизоде. А Лили, разумеется, помнила.

– Может, он еще жив, – предположил тогда, много лет назад, Энди.

Может быть, эта идея и не была такой уж дурацкой, какой она показалась тогда Лили.

Раз десять Лили снимала трубку, но набрать номер так и не решалась. В этом разговоре с Рут случайном, невинном, но возымевшем такие странные результаты, было что-то магическое. Лили хотелось вернуться в этот Лаймингтон и снова пережить то, очень странное чувство, испытанное ею при виде этой фамилии и имени, напечатанных на странице телефонного справочника. А почему бы не отправиться туда? Она же может съездить туда и сама, без Рут. Не нужны ей были ни Рут Оуэнс, ни Энди Мендоза. Поездка была предпринята в воскресенье. Поездов в этот день было поменьше, и Лили потребовалось несколько часов, чтобы добраться. В Лаймингтон она прибыла лишь ближе к трем пополудни. На платформе не было никого, улицы были пусты. Некоторое время Лили постояла, вдыхая прохладный зимний воздух. Ей показалось, что вот-вот должен пойти снег. Может все это ни к чему? Может повернуться и уехать первым же поездом? Нет, какой смысл приезжать сюда и потратить столько времени на дорогу? Нет, дело следует довести до конца.

То кафе, где они с Рут дожидались поезда, было заперто. А какой-нибудь маленькой гостиницы, где был бы уютный холл, тоже нигде не было видно. Слишком холодно для того, чтобы отправиться на поиски какого-либо теплого местечка, да еще с телефоном. Единственной возможностью оставался телефон-автомат в будке на углу.

Дверь телефонной будки никак не хотела закрываться и Лили оставила попытки прикрыть ее. Дул холодный ветер, от которого не было спасения даже в этом крохотном сооружении и из глаз Лили текли слезы. Она сняла трубку.