Теперь Томми начала задыхаться. О, как она ненавидела таких типов! Тех, что заработали кучу денег для того, чтобы запугивать ими людей, чтобы заставить мир жить по правилам, придуманным ими!

Как в поговорке, она была тем самым гвоздем, который торчал из доски, а Айзея решил, что может ударом молотка загнать ее по шляпку, на старое место.

– Вы точно таким же образом запугали своего другого сына, мистер Редмонд? Ну-ка, скажите, придет он к вам сегодня на ужин? Может, вы увидитесь с ним завтра или послезавтра, а может, через два дня? Или он действительно окончательно исчез?

Томми наблюдала, как злость постепенно охватывает Айзею Редмонда. Зрелище приводило ее в восторг. Его ярость была продуктом холодным и горьким. Он не терял выдержки, сохранял лицо. Только его мускулы напряглись, челюсти сжались, глаза из зеленых превратились в угольно-серые.

И в этот момент ей понравилось ощутить в себе способность заставлять кого-нибудь вот так разозлиться. Потому что единственный способ разозлить Айзею – узнать его слабые места.

– Вы не увидите ни пенни из фамильных денег Джонатана, мисс де Баллестерос. И я совершенно ни о чем не беспокоюсь. Женщины, подобные вам, всегда твердо стоят на земле. Мне просто нужно воззвать к чувству, – что бы это ни было! – которое вы испытываете к моему сыну. С вами у него нет будущего, и вы должны оставить его, чтобы не причинить ему боли. А мне больше всего не хотелось бы видеть, как он страдает.

«Да, верю, побуждения у тебя исключительно альтруистические», – подумала Томми.

Она вздернула подбородок. «Перед этим человеком я не заплачу, даже от злости».

– Вы совершенно правы. Не беспокойтесь на мой счет, мистер Редмонд. И разве не большая удача для вас, что Джонатан уже скоро выберет себе невесту из карточной колоды? Там будут представлены только достойные молодые леди из лучших семей. Одна краше другой, как на подбор. И счастье его будет обеспечено, как вы и рассчитываете. Конечно, он никогда не испытает боли, раз уж вы будете удовлетворены. Так что можете спать спокойно. Я никогда не позировала для карт.

Улыбка Айзеи получилась какой-то неопределенной.

– Я рад, что мы поняли друг друга, мисс де Баллестерос.

Он снова поднялся и с любопытством посмотрел на нее. Словно хотел запомнить.

Потом отдал поклон и удалился, не сказав ни слова.


Вернувшись под вечер, Джонатан взлетел по лестнице, торопливо заскочил в комнату, отбросил шляпу в сторону и распустил галстук.

– Ты будешь сверху! – весело объявил он и набросился на Томми.

Она засмеялась против воли, а Джонатан обнял ее, а потом подхватил под ягодицы. Она обвила его талию ногами, ее руки обнимали его за шею. Джонатан так и донес Томми до кушетки, где лег на спину, усадив ее на себя.

– Поцелуй меня, – шепотом приказал он, когда Томми расстегивала пуговицы у него на брюках.

Она подчинилась. Джонатан завернул вверх юбки и через чулки погладил ее бедра изнутри. Его дыхание было горячим и пряным. Он действовал на нее, как опиум. В нем появилась какая-то дикая страстность, какая-то новая настойчивость.

Поддразнивая Джонатана, она поерзала на нем, чтобы он ощутил, какая она влажная и горячая. Он закрыл глаза, жилы на шее напряглись.

– Подразни меня, – прошептал он.

Так Томми и сделала. Она впустила его в себя, а потом медленно, очень медленно приподнялась и так же медленно опустилась, потом еще и еще. Наконец Джонатан издал долгий стон. На лбу выступили капельки пота. Томми сама уже сдерживалась с трудом. Сейчас она была тореадором, безрассудно игравшим с острым наслаждением, терзавшим ее изнутри. Она играла в тореадора с Джонатаном.

Наклонившись к нему, Томми сунула кончик языка ему в ухо, провела им по ушной раковине. Его стон превратился в короткий смешок с ноткой отчаяния.

– Достаточно мучений или нет? – тихо спросила она.

Джонатан схватил Томми за бедра и насадил на себя. Они задвигались одновременно, жестко и неистово, бесстыдно и жадно, действуя сообща ради немыслимого наслаждения, которое ждало их уже через несколько секунд.

Их неистовые крики слились в один.

– Бум! – шепотом сказал потом Джонатан. Его голова оказалась у нее под подбородком.

Томми чувствовала, как поднимается и опадает его грудь. Ритм их дыхания совпадал.

Она, как гребенкой, провела пальцами по его волосам. Таким мягким, как у ребенка. Шелковистая чернота!

И чуть не разревелась.

Потом выскользнула из его объятий, оправила на себе платье и села рядом, сложив руки на коленях и старательно избегая его взгляда.

Джонатан разглядывал ее глазами, полусонными после занятия любовью, и словно недоумевал, как она еще может двигаться после столь страстного соития.

Томми глубоко вздохнула, набираясь мужества. А потом повернулась к нему.

– Джонатан, мне нужно кое-что сказать тебе.

Она встретилась с ним глазами. Теперь он смотрел на нее с беспокойством, изучая.

Томми храбро встретила его испытующий взгляд.

Вдруг Джонатан прищурился.

– Мой отец! – сказал он, как выплюнул. – Мой отец говорил с тобой.

Томми была потрясена.

– Как ты уз…? Нет!

– Не ври мне, Томми. Я знаю, что это правда. Именно это он должен был сделать. И я узнаю по виду любого, кто пообщался с Айзеей Редмондом. Что он тебе сказал? Пытался предостеречь насчет меня?

В этот момент он уже застегивал брюки. Движения были быстрыми, резкими, полными ярости.

– Джонатан, – мягко начала Томми. – Не важно, что ты думаешь о нем. Он прав. Потом ты возненавидишь меня. Потому что тебя отрежут от всего, что ты любишь, если останешься со мной. И от общества, ты ведь понимаешь. Ты лишишься всех возможностей.

– Я люблю тебя.

О, слова! Прекрасные слова!

Томми закрыла глаза.

– А ты любишь меня, Томми. Я знаю. Скажи это.

– Что это даст, Джонатан?

– Скажи!

– Джонатан…

– Не делай этого, Томми! Не сейчас!

– А когда? За день до твоей женитьбы на леди Богатенькой Пенелопе? Нет, будет лучше, если мы покончим со всем сейчас.

– Потому что ты боишься.

Она недоверчиво посмотрела на него. И неожиданно разозлилась.

– Ты черт знает как прав – я боюсь! Боюсь того, что у меня в жизни не будет ничего постоянного, что я смогла бы назвать своим, того, что повторю жизнь своей матери, что стану свидетельницей, как ты женишься на другой, а потом буду думать, что она по ночам лежит рядом с тобой в постели. Да, я боюсь! Боюсь, что ты возненавидишь меня, потому что из-за связи со мной лишишься всего самого для тебя дорогого. Выход, который я вижу, принесет мне много страданий, но я выбираю его. И лучше сейчас, чем потом. Сейчас, когда моя гордость не пострадала, а впереди множество возможностей.

Джонатан напряженно молчал.

– Какие еще возможности? – Голос его звенел как струна.

Томми набрала в грудь воздуха, уже понимая, как он отреагирует на ее слова.

– Лорд Прескотт сделал мне предложение.

Джонатана словно ударили. Он побледнел. Потом замотал головой.

– Прескотт? Но…

– Потому что он хочет меня, Джонатан. Так же как ты. И судя по всему, это будет цена, которую он готов – и способен – заплатить.

Она физически ощутила, как эта новость потрясла его.

– Прескотт! Так это от него ты получила жемчуг.

Томми не стала отрицать.

– А что дала ему взамен?

– Это низко, Джонатан, – отрезала она. – Я ничего не дала ему, и ты это знаешь. Но он этого хочет, вот что важно.

– Так чего он хочет?

– Подумай сам. Если любишь меня, ты согласишься, чтобы я все время жила, как живу сейчас, в этом домишке, или в безопасности, комфорте и спокойствии, как твоя сестра или, скажем, леди Грейс Уэрдингтон? Почему я не могу иметь того же самого?

– Ты же не хочешь за него.

– Конечно, нет, дурак!

И это поразило их обоих.

Сейчас Томми была готова разрыдаться от злости, тщеты и страха.

– Вот она, у тебя в руках, еще одна моя возможность. Если только ты не рассчитываешь на то, что завтра мы заработаем состояние. Но у нас ведь нет состояния, не так ли, Джонатан?

– Это так, – согласился он. – Но у нас оно будет. Не делай этого, Томми. Не сейчас. Ты не должна делать это сейчас.

– Он дал мне срок до конца месяца, чтобы принять решение.

Джонатан закрыл глаза.

– Матерь Божья!

А потом выругался сквозь зубы.

Томми вздрогнула.

– Джонатан, подумай. Ты хочешь жить в полной изоляции от всего, что любишь? Ты хочешь жить вот так до скончания века? Хочешь?

Томми не могла этого вынести. А Джонатан в это время, кипя от злобы, одевался, просовывал руки в рукава рубашки, затягивал галстук на шее с таким видом, словно хотел удавить им отца.

Потом остановился и посмотрел на Томми, пригвоздив ее взглядом к месту.

– Отец не возьмет надо мной верх, Томми. Победа будет за мной, – наконец тихо сказал он. Это прозвучало, как клятва на крови. – У меня будет все, что я захочу. У тебя – тоже. Ты должна решить, веришь мне или нет. И любишь ли меня больше, чем боишься будущего.

Они стояли и смотрели друг на друга в тяжелом, полном гнева молчании.

Страх! Томми ненавидела, когда ее обвиняли в трусости. Но она была не готова принять такое решение сейчас, когда боязнь боли потерять Джонатана заглушала все. Вот чего она не могла вынести.

– Тебе лучше уйти, – мягко сказала Томми. – Мне нужно, чтобы ты ушел.

Джонатан крепко зажмурился. А когда открыл глаза, у него было такое выражение, что Томми чуть не сказала: «Беру свои слова назад. Не уходи. Не уходи! Никогда не оставляй меня».

Джонатан не двигался. Он был напряжен, как крепко сжатый кулак.

Вместо этого Томми усмехнулась.

– Ищешь что-нибудь, чтобы швырнуть об стенку?

Он ничего не нашел, что бы швырнуть. Зато нашел, что можно было пнуть ногой.

Дверь оглушительно грохнула. На выходе.