— Минутку. Клянусь тебе.

Я прислонилась спиной к перилам моста и скрестила руки на груди, гадая, черт возьми, что ему пришло в этот раз на ум. На каблуках я была всего пять футов и семь дюймов, со светлыми волосами, которые в темноте, были похожи на прожектор, привлекая ко мне все возможных бандитов. Но мои опасения были напрасны. Он появился через минуту, несясь из темноты, как и обещал.

— Кто-нибудь приставал к тебе, чтобы я смог его побить? — спросил он с лукавой улыбкой.

— Я могла бы пойти с тобой.

— Не волнуйся. Я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Я фыркнула.

— Мой отец служил в армии. Я умею постоять за себя, — спокойно ответила я, хотя спокойствия как раз и не ощущала.

— Учту. — Его улыбка была такой хитрой, что я не смогла удержаться, чтобы не улыбнуться в ответ. — Вот.

Он раскрыл ладонь, и я увидела позолоченный замок размером с его ладонь. Он вытащил фломастер и написал на удивление красивым почерком: «П & Н».

Легкий вздох сорвался с моих губ.

— Как? Где?

— Теперь у нас есть свой собственный замок любви. Получается, что я не разрушил все твои романтические иллюзии.

Он вложил замок мне в руку. Он был теплым от его прикосновения. Мои щеки вспыхнули от удовольствия, и вздох счастья сорвался с губ. Слишком рано говорить о любви. Конечно, это была не любовь. И я это прекрасно понимала. Замок любви был всего лишь символом нашей ночи. Последней прекрасной ночи в Париже.

И хотя я знала, что это было совершенно неразумно чувствовать себя так, будто я только что сделала прыжок в пропасть со скалы, и назад пути уже не будет, но я все равно прыгнула.

Хотя падение было жестким.


5


Дворец Гарнье самое потрясающее архитектурное сооружение, находящееся в самом сердце Парижа. Этим летом мы с Эми посетили все главные достопримечательности города, и, хотя она и любила искусство, но не испытывала радости ни от оперы, ни от балета. Очевидно, в детстве родители таскали ее на слишком много спектаклей, и вместо того, чтобы привить ей страсть к театральному искусству, отбили напрочь, видно ее посещения театров напоминали настоящую пытку, все равно, что заставлять детей есть брокколи, тем самым убить вкус к брокколи на всю жизнь.

Поэтому я так и не посетила это роскошное здание за время наших вылазок с Эми по городу, не говоря уже о том, чтобы хотя бы войти в него.

Но я чертовски хорошо знала, что это за здание.

В детстве я заглатывала все, что касалось искусства. Моя мама пела в опере, пока не встретила папу, и тогда ей пришлось бросить свою карьеру ради него. Не то чтобы она собиралась петь в Гранд-опере, но голос у нее был как у певчей птицы. Однажды зимой, когда мы находились в Сан-Антонио, мы отправились нас спектакль гастролирующей балетной труппы, показывали «Щелкунчик». Целый год я мечтала, прожужжав всем уши, стать балериной, пока не выяснилось, что у меня две ноги и обе левые. А точнее, русалочий хвост, потому что я занималась плаваньем и плавала, как рыба.

Но с первого же дня я полюбила красоту и изящество этого места.

И у меня перехватило дыхание, когда Пенн привел меня в Парижский оперный театр. Единственное место в городе, которое я всегда хотела посетить, но у меня так и не появилось такой возможности. Этот человек словно прочитал мои мысли.

— Разве он не закрыт в это время? — Спросила я.

— Фактически, да.

Он снова улыбнулся той же самой улыбкой, наполненной хитростью и весельем, что у меня точно появилась мысль, что нас поджидают неприятности.

— Значит…

— Доверься мне. — Он протянул мне руку.

Я не собиралась ему доверять. Я фактически его не знала. И все же я протянула руку, вложив ее в ладонь, словно согласилась положить свой мир в его ладонь в качестве подношения.

Мы обошли здание, оказавшись с той стороны, где в главном здании выступала ротонда с длинными окнами, вырезанными в каменной стене. Пенн подвел меня к двери, и, к моему удивлению, мы вошли в современный ресторан с белым мраморным полом и ярко-красными стульями.

Метрдотель энергично пожал Пенну руку, они заговорили на беглом французском, фактически удалив меня из своего разговора. Я достаточно хорошо знала французский, но в старших классах изучала испанский. До этого момента я почему-то предполагала, что от испанского будет больше пользы, чем от французского или латыни.

— Пошли, — сказал Пенн, подталкивая меня вперед.

— О чем вы говорили?

— Шеф-повар этого ресторана — старый друг нашей семьи, и Пьер хотел узнать, буду ли я сегодня ужинать в отдельном кабинете.

У меня отвисла челюсть. О...Конечно. Для него это было... вполне нормально.

— Мы... будем ужинать в кабинете? — Неуверенно спросила я.

Он отрицательно покачал головой.

— Лучше.

Пенн провел меня через ресторан, войдя в дверь с табличкой «Только для персонала», и мы оказались внутри темного помещения дворца Гарнье.

— Разве нам можно сюда входить? — Прошептала я, не понимая, почему говорю шепотом, но мне казалось, что здесь следует говорить шепотом.

Внутри было пусто. Здесь было еще тише, чем снаружи, единственный свет исходил от тусклого освещения.

— Определенно можно.

Я ничего не могла с собой поделать, с губ сорвался смешок. Я никогда не совершала ничего противозаконного, кроме превышения скорости и как-то, будучи еще несовершеннолетней, употребления спиртного. Поскольку отец был военным, то быть наказанной им за плохое поведение, мне казалось более страшной перспективой, чем попасться копам. И хотя отец находился в данный момент за миллион миль отсюда, Пенн, как мне казалось, точно знал, что делает — вдруг ночью оказаться в театре, казалось мне сейчас большим приключением.

— Ты знаешь, что «Призрак оперы» был написан именно об этом театре? — Спросил Пенн, целенаправленно шагая по коридорам, словно хорошо был знаком с расположением здания.

— Я этого не знала.

— Да. Ее написал оперный критик, утверждающий, что в этом здании живет настоящий призрак. — Он многозначительно приподнял брови.

— Это из той серии, как пиши о том, в чем разбираешься, да?

— Именно. Под зданием этого оперного театра есть настоящее озеро.

— Неужели? — С удивлением спросила я.

— Да. Я уже видел его как-то. На самом деле, оно скорее напоминает пруд. Когда строили это здание, то обнаружили это озеро, входящее в Сену, но не стали менять место строительства театра, а превратили это озеро в искусственное, построив над ним здание.

— Очаровательно.

— И во время строительства, действительно, упала люстра и убила человека примерно в то время, когда жил критик.

— Возможно, сам автор стал призраком потом, — предположила я.

— А может это был Ник Каррауэй, которому суждено было остаться в стороне от трагической любви Дейзи и Гэтсби.

— А может он был всего лишь простым оперным критиком и просто все это придумал, — сказала я, мимолетно взглянув на него. — А что ты там записывал в своем блокноте? Как мне кажется, ты увлекаешься трагедиями?

— Это самая лучшая из всех, — легко согласился он.

— Правда? Тебе не нравятся счастливые концовки?

— Я в них не верю. — Затем он замолчал, словно осознав, что сказал. — Я имею в виду…

— Все нормально. Ты не разрушаешь мои романтические представления.

На секунду его взгляд стал отсутствующим.

— Мои родители — не совсем романтическая модель отношений.

— Больше напоминают трагедию?

— Ты даже себе не представляешь, насколько.

После этого я потеряла нить разговора, не зная, как ободрить сломленного мальчика. Мои родители, если честно, были странной парой, но никто не мог отрицать, что они любили друг друга. Иначе с чего бы, одержимая Нью Эйдж певчей птице связываться с твердолобым, религиозным военным?

И хотя я почти ничего не знала о Пенне, но глядя на него, могла сказать, что он был опустошен. Что-то внутри него было разбито вдребезги. Он устроил для меня небольшое шоу. Точно так же, как я, несомненно, разыгрывала свое шоу перед ним. Я никогда раньше не была такой самоуверенной и безрассудной. Никогда не поступала так спонтанно. У меня определенно не было никакого опыта общения с мужчинами. Не говоря уже о таких мужчинах, как Пенн, способных очаровать даже змею. Если я пытаюсь показаться в его глазах чем-то большим, чем есть на самом деле, то меня не должно удивлять, что он делает то же самое. Мне было не понятно, что он скрывает. Но я была бы не прочь это выяснить.

Эта мысль настолько поразила меня. Впервые я задумалась о чем-то большем, чем просто провести с ним прекрасно время в эту последнюю ночь в Париже, может и встретить рассвет.

— Вот мы и пришли, — произнес Пенн, отрывая меня от своих мыслей.

— Где именно мы находимся?

Он открыл дверь и кивнул.

— Войди и увидишь.

Я неуверенно шагнула внутрь. Испытывая настоящую неуверенность, уж явно не храбрость от того, что меня ждало впереди. На цыпочках стала двигаться в темноте к слабому свету впереди. Затем я чуть ли не задохнулась от восторга, когда поняла, где именно нахожусь. Осознавая, я рванула вперед мимо занавеса и выскочила на огромную сцену.

У меня отвисла челюсть, когда я увидела позолоченный интерьер зала и ряды красных бархатных кресел. Над оркестровой ямой висела люстра у самого купола. Несмотря на тусклое освещение, это было настолько потрясающее зрелище, ни с чем не сравнимый вид.

Пенн шел следом за мной с улыбкой на лице.

— Ну, и что ты думаешь?

— У меня нет слов, — сказала я ему. — Как такое вообще возможно в реальной жизни?

— Я каждый раз задаюсь себе именно этим вопросом, когда бываю здесь.

— И как часто ты здесь бываешь?

— В мои молодые и юные годы мы приезжали сюда каждый год. Мне не потребовалось много времени, чтобы смываться от родителей, и это место стало моим любимым местом по ночам.