Это послужило сигналом для Ингер. Полногрудая семнадцатилетняя девица с волосами цвета льна, она была неудержимой болтушкой и – если ее вовремя не остановить – могла любого «заговорить» до смерти на бойкой смеси английского с ее родным шведским языком. Для начала она испустила громкий театральный вздох, на который никто не обратил внимания. Затем последовало жалобное хныканье. Сидевший рядом с ней Найденыш перестал жевать и покосился на нее.

– Как пы я котела получить апельзин! – сказала Ингер, ни к кому в особенности не обращаясь, но все ее проигнорировали. – Я такая голотная! – провозгласила она, прижимая руку к животу.

Филип, сидевший слева от Сидни, с трудом удерживался от смеха. Ей хотелось ткнуть его кулаком в бок: неужели он находит ситуацию забавной? Она еще раз скосила глаза на Найденыша, и ей самой пришлось подавить улыбку. Пожалуй, Филип отчасти прав: тут было над чем посмеяться. Лицо юноши отличалось удивительной прозрачностью, и все сомнения, одолевавшие его в эту минуту, читались так ясно, словно были написаны мелом на грифельной доске.

В конце концов он сделал именно то, чего Сидни в глубине души от него ожидала: отдал свой апельсин Ингер. Правда, не весь, пару долек оставил себе. Горничная не стала его благодарить, она растерялась, как будто выданные ей инструкции не предусматривали такого поворота событий. Все вокруг тоже сконфузились, всем стало немного неловко. «И поделом», – мстительно подумала Сидни.

Последовала целая серия новых опытов. С каждым днем использование Найденыша в качестве подопытного кролика представлялось Сидни все более отвратительным, но она держала свое мнение при себе.

До тех пор, пока отец не велел Сэму притвориться, будто он тонет.

Тут уж она не смогла сдержаться. Как он мог быть таким бесчувственным? Правда, она не могла заставить себя сказать отцу все, что думала, напрямую: «Папа, я этого не вынесу. Не делайте этого. Это чудовищно. Это причиняет мне боль». Неужели он мог забыть, что ее муж Спенсер утонул? Сидни попыталась отговорить отца, прибегнув к намекам, но все ее протесты звучали невнятно. А главное, они не возымели действия. Сценарий, разработанный ее отцом, начал воплощаться в жизнь строго по плану. Пока не возникло совершенно непредвиденное затруднение.

В середине июня тетя Эстелла наконец решила, что уже достаточно тепло и Сэму можно позволить купаться. Ему разрешалось плескаться возле берега, но никогда, ни в коем случае – хотя он был отличным пловцом для своего возраста – не прыгать в воду с лодочного причала в двадцать пять футов длиной, к которому была привязана семейная парусная лодка «Скиталец». Никаких особых причин для такого запрета не было, но запреты, наложенные тетей Эстеллой, зачастую вообще не поддавались логическому объяснению: ее авторитет держался в основном на властности и многолетней традиции. Как бы то ни было, Сэм знал, что ему нельзя прыгать с причала, и никогда не нарушал запрета. Однако теперь ему было открыто предписано сделать это во имя интересов науки. Нечего и говорить, что отец не счел нужным сообщить о своем решении тете Эстелле.

Хуже всего было то, что Сидни позволила, хотя и под давлением, втянуть себя в эту авантюру. Не то чтобы ее принудили силой, профессор Винтер просто уклонился ото всех ее возражений, сделав вид, что ничего не слышит: старый трюк, который почти никогда его не подводил. В намеченной к исполнению драме ей отводилась следующая роль: сидеть на берегу, а потом, заслышав призыв Сэма о помощи, вскочить и закричать, что он тонет, а она не умеет плавать. «Спасите его, спасите его!» – должна была она умолять Найденыша, которому по заранее разработанному плану предстояло оказаться единственным человеком на пляже, кроме нее и Сэма.

Неодобрение, которое вызывал у нее этот план, ставило под угрозу его выполнение. Но Сидни в конце концов согласилась, потому что отец просил ее об этом. Она ни за что не стала бы это делать ради Чарльза или кого-либо еще, но когда речь заходила об отце, она была бессильна. Она не могла отказаться от попыток любым путем завоевать его расположение.

Стоял ослепительно солнечный и жаркий летний день, напоминавший ей о детстве. Сидни сидела на мягком шерстяном пледе, заслоняясь от солнца кружевным зонтиком. 0'Фэллон топтался за ее спиной, но через несколько минут ему полагалось исчезнуть. А неподалеку от нее Сэм, облаченный в купальный костюм в белую и красную полоску, сидел на песке рядом с Найденышем и показывал ему свою коллекцию миниатюрных флагов.

– Это флаг Аргентины, – объяснял он, – а это – Румынии. А вот мой самый любимый – флаг Греции. Но это флаг торгового флота, не государственный…

Найденыш сидел напротив него, скрестив ноги «по-турецки», закатав рукава выше локтя, и слушал болтовню Сэма с терпеливым, ласковым, немного озадаченным выражением, словно отец на сына.

Сидни невольно залюбовалась юношей. Его лицо загорело на солнце до золотисто-коричневого оттенка, глаза по контрасту казались особенно светлыми. Тело у него было гибкое и стройное, он двигался с плавной, неторопливой грацией. Находясь в состоянии покоя, он имел привычку расслабляться, но при этом не скрючивался и не сутулился, а как будто сворачивался грациозным движением, как цветок, закрывающийся на ночь. Покрытые шрамами и мозолями руки были очень красивы.

«Какая благородная форма, – подумала Сидни, – узкие, вытянутые ладони, стройные, удивительно ловкие пальцы». Высокий, худощавый, широкоплечий, с длинными и сильными ногами – он невольно Притягивал в себе внимание, но при каждом взгляде на него ей сразу же вспоминались фотографии. Те, где он был снят обнаженным. Несмотря на худобу и бледность, несмотря на испуг в лице, который он так отчаянно пытался скрыть, Найденыш был красивым мужчиной. В полном смысле слова.

Сэм уже успел сложить все свои флажки обратно в жестяную коробку и теперь вскочил на ноги.

– Я пошел купаться, – бросил он через плечо, обращаясь к Сидни и округлив глаза, как заговорщик.

Сидни предполагала, что уж кому-кому, а Сэму тот подлый трюк, который они собирались разыграть, наверняка должен был показаться не менее отвратительным, чем ей самой, но она ошиблась. Сэм решил, что это будет забавно. «Не бойся, Сид, – заверил он сестру, – Ланс не станет обижаться. Он потом поймет, что это просто такая игра».

Может быть. Глядя, как Сэм входит по щиколотку в полосу прибоя, она от души понадеялась, что он прав.

Найденыш тоже поднялся на ноги. Он стоял и смотрел на противоположный берег озера, а поднявшийся ветер надувал парусом белую рубашку у него на спине и трепал спутанные черные волосы. Сидни хотелось знать, о чем он думает, глядя на далекий горизонт. Вспоминает о своем доме? В эту самую минуту он повернулся и посмотрел на нее, возможно, ощутив ее пристальный взгляд. Движимая каким-то непонятным порывом, Сидни подвинулась на одеяле и похлопала по освободившемуся месту рядом с собой.

– Не хотите ли присесть?

Если не считать того краткого мгновения в саду, она еще ни разу не обращалась прямо к нему. И вот теперь, когда он принял приглашение и сел с ней рядом, она вдруг засмущалась, не зная, что сказать. Ею владел вовсе не страх. Она не боялась молодого человека, но все-таки не могла с чистой совестью сказать, что ей совсем-совсем не страшно. Он никогда бы не причинил вреда Сэму, в этом Сидни была совершенно уверена. Но она не могла сказать того же самого о себе. О, нет, разумеется, не в гневе или в каком-нибудь внезапном и неудержимом проявлении своей так называемой «животной натуры» – этого она не опасалась. Но вот как насчет полового влечения? В нем все же ощущалось что-то дикое, хотя он носил ботинки, ел апельсины и играл на песке с ее братом. Несмотря на все повадки, выдававшие его трогательную чистоту и наивность, он все-таки был мужчиной. И он знал, что она – женщина.

Тут Сидни бросила на него взгляд и… поймала его на месте преступления. Это было уже не в первый раз. Он тотчас же отвернулся и начал деловито расправлять загнувшуюся бахрому пледа. Но он был не настолько невинен. Откуда ему известно – вот чем ее отцу следовало бы заинтересоваться! – что разглядывать женскую грудь, да еще и попасться на этом, считается нарушением правил этикета в человеческом обществе?

Сидни почувствовала, что краснеет. Установившееся между ними молчание из неловкого превратилось в невыносимое, потому что теперь оно было заряжено плотским притяжением.

– Прекрасный день, – бессмысленно пролепетала Сидни. – Вам так не кажется? Он задумчиво посмотрел на нее. Она подняла голову.

– На небе ни облачка. В Англии беспрерывно лил дождь, зато в Италии стояла чудесная погода. Я ездила туда со своей тетей.

Сидни беспомощно улыбнулась, чувствуя себя неискушенной наивной девочкой.

– Мы три месяца путешествовали по Европе. Для меня это было тяжелое время. Мне… было одиноко, понимаете? Конечно, я тосковала по дому, но не была уверена, что дома мне станет лучше. Мой муж… Я была замужем, но он умер. Утонул, когда мы плавали на яхте.

Она вдруг рассмеялась и покачала головой.

– Простите, я сама не знаю, зачем я… «…с вами разговариваю», – чуть было не сказала Сидни, но это прозвучало бы непростительно грубо.

– Ланс… – смущенно начала она снова. – Это неудачное прозвище, не так ли?

Проведя пальцем по полированной ручке зонтика, она призналась:

– Просто ума не приложу, как мне вас называть. Я слышала, что, когда вас нашли, вы все время говорили, что потерялись. – Тут Сидни заглянула ему в глаза и улыбнулась, внутренне ужасаясь своему безрассудству. – Это правда? Как это все случилось?

Ее улыбка медленно растаяла. Она замерла, завороженная бурей чувств на его побледневшем, вздрагивающем от напряжения лице. Ничего подобного ей раньше видеть не приходилось. Его глаза страстно молили ее о чем-то, требовали чего-то. Вот он крепко сжал губы. А потом еле слышно произнес:

– Майкл. Сидни смотрела на него в упор. У нее волосы шевельнулись на голове, прервалось дыхание. Она напряженно ждала, страшась, что не расслышала, неправильно поняла, и молила бога, чтобы он сказал это еще раз. Но в этот самый миг раздался крик Сэма. Найденыш стремительно вскочил на ноги и бросился бежать. Сидни последовала за ним с тяжелым серд'цем: происходящее было ей ненавистно. Сэм размахивал руками в воздухе примерно в пятнадцати футах от причала, крича что было сил: