– Вы есть очень милый, – на ломаном английском произнесла Оля и провела пальцем по его щеке. – Вы нравиться мне. Вы хотите иметь подружку?

Я накрывала на стол. Мистер Хэрмон покосился в мою сторону. Я нахмурилась.

Заметив мою гримасу, он улыбнулся и повернулся к Оле:

– Хочу.

Она захихикала.

Я скрестила пальцы в замок и закусила губу. Таки нет. Не так я себе это представляла.


                  * * * * *

Вечером я, как обычно, ждала подругу. Она всю дорогу приходила между девятью и десятью, когда дети засыпали, но в тот день так и не пришла. В пол-одиннадцатого я, захватив тарелку с угощением, отправилась к ней наверх сама.

Дверь мне никто не открыл, хотя по ту сторону слышались тихие голоса. Я оставила ужин на пороге. А после того я две недели каждый вечер ждала Олю, но  она все не являлась. Даже тарелку не вернула.


                  * * * * *

Перед отъездом в Хайфу мистер Кесслер попросил меня провести экскурсией по Одессе его самого и троих его коллег. Через почему ему такое понадобилось? Сдается мне, он таки меня пожалел. Мистер Хэрмон теперь вовсю наслаждался обществом Оли, если судить по его сюсюканью и ее хихиканью. Но атмосфера в офисе оставалась напряженной. Шеф вразрядку цедил в мою сторону слова, я мандражировала, Вита и Вера маячили в холле, поджидая развития событий.

И вот, чувствуя себя арестанткой, которую вдруг выпустили на поруки, я стояла посреди гомонливой улицы Советской Армии и подставляла лицо солнцу. Закрыв глаза, освободила уши к городской суматохе. Бабульки, сидевшие на перевернутых ведрах, зазывали прохожих купить семечек: «Давайте, берите, лузгайте солнушки!» Цыгане клянчили подаяние на паперти небесно-голубого православного храма. Публика шепталась в парке напротив, наблюдая за игрой в шахматы.

– Не подозревал, что шахматы – это зрелищный спорт, – заметил мистер Кесслер.

Его комментарий вывел меня из задумчивости. Я провела четырех иностранцев вдоль кирпичного здания филармонии (бывшей биржи, основанной в октябре аж 1796 года – раньше, чем нью-йоркская), по тенистой каштановой аллее и мимо дома белой ведьмы, вылечивавшей любой недуг от насморка до сглаза. Чтоб вы знали, я завсегда рада поделиться с гостями из заграницы своей любовью к родной Одессе – самому прекрасному и космополитичному городу во всем мире.

– Одесса в Советском Союзе считалась столицей юмора. День города в Одессе празднуют первого апреля, то есть в День смеха, и это отнюдь не случайное совпадение. Одесситы любят играть словами и шутить. Например, знаете, как по-здешнему будет множественное число от слова «человек»? – Фирмачи выжидающе посмотрели на меня. – «Очередь».

Они рассмеялись и дальше поглядывали на меня с благожелательным интересом, пока я неспешно вела их по бульвару с неоклассическими зданиями в пастельных тонах и рассказывала: 

– Одесса была основана Екатериной Второй в 1794 году. Если верить легенде, императрица велела назвать город в честь гомеровского Одиссея. А еще говорят, что когда-то здесь располагалась древнегреческая колония. На этом месте жило много разных национальностей. Многие туристы удивляются, когда слышат, как мы здесь смешиваем слова из русского, еврейского, украинского и немного из немецкого и французского языков. Вначале Одесса относилась к области, называемой Новороссия. Но это совсем не Россия. Россия – холодная и жестокая страна царей, безумцев и тиранов. Одесса же – теплая и радушная гавань, процветающая благодаря Черному морю и черному рынку. – Вспомнив о другой темной стороне нашей истории, я добавила: – При самодержавии Одесса находилась за чертой оседлости.

– Что это значит? – спросил самый молодой из иностранцев.

– Ты что, ни одной книги по истории не прочитал? – возмутился мистер Кесслер. – Евреи не имели права проживать в Москве, Санкт-Петербурге или Киеве, и поэтому селились в Одессе.

Фирмачи посмотрели на меня сострадательно. Я выпрямила спину и с достоинством вынесла их взгляды. Ну, только посторонней жалости мне не хватало до полного счастья.

К нам подошли четверо солдатиков – не старше девятнадцати лет, изможденные, в серой форме не по размеру:

– Пожалуйста, хлебушка подайте, – попросил один из них.

Я достала из карманов запасенные конфеты и яблоки – в Одессе важно иметь при себе небольшие презенты на всякий случай, чтобы сглаживать бюрократические трудности. По мне, так это просто благодарность, дяка, а для Джейн – вульгарная взятка. Она, кстати, мигом усвоила, что коробка конфет открывает любые двери быстрее препирательств.

– Спасибо, девушка.

Мои туристы впали в ступор. Я им объяснила, что в армию призывают всех молодых парней, кроме тех, у кого имеются деньги, чтобы сойти за «непригодных к военной службе по состоянию здоровья». К сожалению, армия не могла прокормить всех призывников. Да, у нас были проблемы с бедностью. Но в каком городе их нет?

– При виде этой изысканной ковки на балконах сразу вспоминается Новый Орлеан, – сменил тему мистер Кесслер. Его приятели согласно закивали. Мне польстило, что они на полном серьезе сравнили Одессу с американским городом.

А потом я отвела свою комиссию по условно-досрочному освобождению в приморское кафе. Пока коллеги на ломаном русском делали заказ официантке, мистер Кесслер вручил мне запечатанный конверт:

– Спасибо за столь познавательную экскурсию.

Сдается мне, на самом деле он так заминал памятный инцидент в офисе.


                  * * * * *

Минул месяц, и второй, но атмосфера на работе не улучшилась. Вита с Верой оборзели и распустили мульку, будто я завернула мистера Хэрмона, потому что он нестояк. Шеф пытался укрепить свою репутацию, приглашая в офис Олю и постоянно ко мне придираясь, чтобы показать, кто здесь кого топчет:

– Дарья, ты опоздала на пять минут! Принеси кофе! Быстрее! Черт, он же еле теплый! Дарья, сготовь другой!

Я чуяла, что если мутные сплетни не утихнут в ближайшее время, он уволит меня, абы сохранить лицо. Мистер Кесслер теперь в далекой Хайфе думать за меня забыл, и никто не помешает мистеру Хэрмону меня щемить. Я старалась не повышать голос, не пререкаться и держать на губах улыбку. Порой задерживала дыхание и считала до десяти, а то и дальше.

А Оля… Она больше не навещала нас с бабулей, хотя повадилась являться в офис. Вот и сейчас в облаке духов нарисовалась в дверях.

Я улыбнулась и даже встала:

– Привет, Оля, ты сегодня прекрасно выглядишь.

Таки да. Классный макияж. Блестящее платье. Белые лаковые сапожки. Платиновый боб, построенный в дорогом салоне. Никаких непрокрашенных корней.

Она проплыла в кабинет Хэрмона, даже не глянув в мою сторону и не проронив ни словечка. Не хотелось давить на подругу, но и терять ее не хотелось. Ее новая манера меня смуряла. Что же ж у нее внутри делается? Может, ей неловко? В офисе про нее знали все – от охранников и уборщиц до начальников. Неужели Оля возненавидела меня за то, что я ею прикрылась?

Кстати, в этот напряженный период рак на горе таки свистнул: мистер Хэрмон перестал ревновать к компьютерщикам, и у меня наконец-то появился Интернет!

Иногда мечтаешь, мечтаешь о чем-то, а получив, разочаровываешься, но вот Интернет оказался даже намного лучше, чем я себе навоображала. Мастер показал мне, как находить и открывать нужные страницы и посещать различные сайты. И я быстро поняла, почему Интернет пишется с большой буквы, как город или страна. Да это целая безграничная галактика, вроде Млечного пути. Теперь я могла при желании глянуть новости Би-би-си, полюбоваться на крайние парижские моды или почитать до мурашек стихи Эдгара По. А еще я теперь могла поискать новую работу на западных сайтах по трудоустройству – спланировать побег в прекрасное далёко.

В голове, подобно белым пушистым облакам, пролетали рассказы Джейн об Америке. Широкие просторы. Вежливые люди. Со всех сторон доброта. Учтивость. У каждого автомобиль. Равноправные отношения в браке и в обществе. Законы, одинаково защищающие интересы всех и каждого. Я хотела стать частью этого центрового мира. Джейн видела мою окраину. Теперь мне хотелось посмотреть на ее поднебесье.

Я написала несколько рабочих писем и разослала пару десятков своих резюме. Мистер Хэрмон недовольно проворчал мне в затылок:

– Почему ты так много печатаешь? Я тебя сегодня не слишком загружал.

Дико извиняюсь, но я здесь чувствовала себя так, словно присоседилась к великим прозаикам: сочинять сопроводиловки было так же интересно, как, к примеру, роман. Но тот же граф Толстой мог исписывать страницы пачками, а мне следовало каждый раз укладываться в четыре абзаца. Конечно, до Пушкина я не доросла, но мистер Хэрмон, вымарывая мои слова, одергивая меня и приструнивая, даже превзошел цензуру царя Николая Палкина.

Прошло несколько недель, а я так и не получила ни ответа ни привета и решила посоветоваться с Джейн, что делаю неправильно. Она прислала мне обратно на электронную почту мое переработанное резюме, в котором я показалась себе чуть ли ни президентом Украины, единогласно избранным за искоренение мировой бедности голыми руками. Как только мистер Хэрмон ушел с работы, я позвонила Джейн:

– Это же хвастовство! Мне неловко такое про себя писать.

– Людей, которые не стесняются показать свои достоинства, охотнее нанимают.

– А скромники, значит, побоку.

– Такова жизнь.

Может, такова жизнь в других странах, но у нас в Одессе все наоборот.

Когда я отправляла письма Джейн, то указывала на конверте сначала ее имя, потом улицу, потом город. А Джейн, адресуясь мне, сначала писала город, потом улицу и только самой нижней строкой мое имя. Американцы, задавая вопрос, формируют его из утверждения: «Вы знаете?», «Вы мне поможете?». В русском же языке вопросы производятся из отрицаний: «Вы не знаете?», «Вы мне не поможете?». Если бы я показала свое исправленное Джейн резюме любому отечественному работодателю – даже будь оно на сто процентов правдивым, – его бы сочли предельно некультурным, безумно хвастливым и даже издевательским. Да, только так его бы и оценили по всему бывшему Советскому Союзу (а это, на минуточку, почти двадцать два с половиной миллиона квадратных километров). Правда, в Одессе рассылка резюме пока не практиковалась. Тот же мистер Хэрмон нанял меня, не имея никаких сведений про мое образование. Сдается мне, он просто пустил слух, что ищет в секретарши интересную чудачку. А его сосед – бабулин друг, кстати – тут же нашелся и расписал меня как сообразительную девушку, умеющую держать язык за зубами и способную ориентироваться в черном море одесской коррупции.