Мы устроились за пластмассовым кухонным столом. Бабуля накрыла мою ладонь своею. Я посмотрела в ее внимательные глаза и сказала только, что ужасно устала на работе. Она похлопала меня по руке и начала:

– Помню, был у меня начальник на канатной фабрике, Анатолий Павлович. Так он постоянно к чему-нибудь придирался и имел манеру пуговицы крутить…

Я впитывала ее убаюкивающий голос, не вникая в слова.

Поздним вечером пришла Оля с маленьким Ванюшкой. Мы сели на кухне. Я достала ей из сумки плитку немецкого шоколада, а Оля передала мне малыша. Я прижала его к себе и стала нашептывать прибаутки, которые когда-то слышала от бабули. Он открыл глаза, поморгал и снова закрыл. Согреваясь теплом маленького тела, я почувствовала, как напряжение дрянного дня отступает. Сердце больше не колотилось тревожно, пульс успокоился, дыхание выровнялось. Да, дети – это чудо.

Между тем Оля медленно развернула красивую золотистую фольгу, отломила кусочек плитки, положила в рот, посмаковала и вздохнула:

– Целую вечность не клала в рот шоколада.

Меня кольнула вина – больше я не смогу ее баловать. А Оля просто лучилась чувственным блаженством: веки смежились, шея выгнулась. Она медленно-медленно жевала и посасывала, продлевая удовольствие. Глядя, как она наслаждается таким пустяком, я вконец поняла, как много всего изменилось для нас с бабулей.

Как же ж мне подложить подруге мистера Хэрмона?

– Ты какая-то тихая сегодня, – заметила Оля.

И что тут ответить? В голове заезженной пластинкой прокручивались вопросы: «Что тебе, Даша, важнее: твоя нетронутость или твоя подруга? Может, Оле по любому нужна помощь? А может, у тебя, Дарья Батьковна, вконец крышу снесло? Может, позволишь Оле решить самой, на что она согласна? Или поищешь другую кандидатуру?..»

– Что-то случилось? – спросила Оля.

– Оль, ты вправду думаешь, как мне недавно говорила? – выпалила я. – Ты вправду не прочь связаться с иностранцем, если он при деньгах? Даже если он намного тебя старше?

Она фыркнула:

– Пока он ставит мне на стол вкусную еду, я не прочь привечать его в своей постели. Хватит с меня одесситов! Посчитай сама: трое мелких проглотов, плюс трое папаш-лоботрясов, с которых ни копейки помощи. Да, я не имею ни твоего ума, ни верхнего образования, и мне никогда не заработать на жизнь, сидя весь день на заднице, поэтому я готова потрудиться, лежа на спине. Так даже быстрее выйдет.

– Но ты же талантливая художница, – возразила я.

– Да кому среди здесь это надо?

После перестройки так говорили многие. Для талантливых профессиональных художников, музыкантов и ученых не находилось рабочих мест. И не только для них. Одесса кишмя кишела отставными военными Красной Армии – когда-то солидными мужчинами, вдруг пролетевшими на обочину жизни. Многие накладывали на себя руки: кто-то стрелялся, кто-то медленно топился в водке. Заводы закрывались, выставляя на улицу тысячи сломленных и растерянных мужчин и женщин, по тридцать лет проработавших на одном и том же станке. Никто не был застрахован, что не останется без ничего.

Я погладила Олю по плечу, отчаянно желая, чтобы все у нас сложилось иначе, но она стряхнула мою руку.

– Отстань! – Бедная Оля. Для нее, да и для всех нас, черные полосы на тельняшке судьбы мало-помалу вытеснили светлые. – Вот ты, Дашка, ты когда-нибудь начнешь ходить по свиданиям? И вообще, ты собираешься как-то устраивать свою жизнь?

Я неуверенно пожала плечами.

– В смысле, у тебя же выросло, что показать. – Она многозначительно глянула на мою невыдающуюся грудь и плоский живот. – Знаешь, женщина без ребенка, в сущности, тот же мужчина.

На глаза навернулись слезы, словно Оля влепила мне пощечину.

Недоразвитая. Никчемушная.

Она не произнесла этих слов, но они достаточно громко прозвучали. Ха! Кто, как не лучшая подруга, сумеет сказать правду?!

Я погладила Ванюшку по щеке, и мне немножко полегчало.

– Продолжай в том же духе, и никто тебя не захочет. – Оля сунула в рот еще кусочек шоколада. – Надеюсь, твоя матка еще не начала усыхать, как у Инны. Ей уже тоже под тридцать. Ну, ты ее знаешь, которая живет на Кирова.

Вспомнился совет Джейн: «Они тебе вроде как добра желают, но ты их не слушай, особенно Олю свою».

– А как насчет твоего начальника? – поинтересовалась Оля. – Уж у него-то, наверное, валюты завались. Эх, вот если бы я там работала…

Мне частенько говорили, что на некоторые вещи у меня совсем не такая точка зрения, как у нормальных людей. Может, это из-за того, как меня воспитала бабуля, постоянно прикрывая от реалий советской жизни и поощряя мою тягу к образованию. С ней я чувствовала себя в безопасности, даже когда то и дело отключали свет, даже когда денег в доме не было ни копейки. Она в любых обстоятельствах умела найти что-то такое, в чем нам таки повезло.

А может, сказывалось и влияние Джейн – пришелицы из другого мира (Америки!), – которая не раз и не два влечивала мне, что быть не такой, как все, очень даже нормально. Но, сдается мне, я не так уж и отличалась от других. Вот сейчас мне, ровно бандерше, было интересно склонить мою подругу подлечь под мистера Хэрмона.

Набрав в грудь воздуха, я выпалила:

– А ты бы не согласилась встретиться с моим начальником завтра за обедом?

Ну вот. Я сказала. Теперь дело за ней.

Олино лицо окаменело – она точно поняла, о чем я спрашиваю.

– Если он запал на тебя, то на меня никогда не позарится. Я же не такая, как ты, умница-красавица. Неудивительно, что тебе досталась эта работа: и талия у тебя тонкая, и глаза зеленые, и грамотности шибко много. – Она вздохнула. – Кому нужна мать-одиночка с дряблым животом? Да никому!

– Да нет же, Олюньчик. Нет! Парни в школе всегда только тебя и видели.

Она улыбнулась:

– Тогда ты была тощей, ровно щепка, и вечно не поднимала носа от книги. А посмотри на себя сейчас. Волосы черные и блестят, брови вразлет, ротик бутончиком – прям напрашивается на поцелуи, хотя ты им только споришь. А помолчала бы подольше, к тебе бы очередь выстроилась. И растяжек у тебя нигде нет. Как мне с тобой конкурировать? В части любовных отношений я уже померла и зарыта.

Ха! И я там же.

– Оля, ты жутко талантливая и красивая. А мужчинам больше всего нравятся женственные формы – они ведь не собаки, на кости не бросаются.

– Ой, скажешь тоже, на твою костлявую задницу они вроде неплохо клюют.

Мы хором рассмеялись.

– Мне всего-то и нужна лишь хоть какая-то стабильность, – вздохнула Оля. – Неужели я слишком многого прошу?

Я покачала головой. Мы недолго помолчали.

Бабуля зашла на кухню и заварила нам ромашковый чай. Оля смотрела на чашку так, словно видела ее впервые. А допив, просто спросила, имея в виду, что моя бабушка рядом и все слышит:

– Что мне лучше надеть?

– Могу тебе зараз занять кое-какие шмутки, – сказала я, предугадывая ее реакцию.

Она, как моль, вспорхнула деребанить мой гардероб:

– У тебя вещи-то гораздо лучшее, чем с рынка. Центровое качество!

Схватила несколько платьев и подбежала к зеркалу, чтобы к себе поприкладывать. Наконец нашлась юбка, которую можно было подрубить под ее рост. Оля с тоской поглядывала на мои сандалии, но я носила сороковой размер, а она – тридцать шестой. Так что моя обувь ей ни в какую не подходила.

Прошерстив на полке все заграничные духи, что достались мне как магарыч от клиентов фирмы, она выхватила флакон «Диора» со словами:

– Возьму на удачу.


                  * * * * *

Впервые на моей памяти мистер Хэрмон уже сидел на своем месте, когда я только приехала на работу. На столе меня ждал логистический отчет на десять страниц и записка с распоряжением перевести его на русский. Я незамедлительно приступила к делу, напряженная, но довольная, что не пришлось столкнуться с шефом лично. Я слышала, как в пол-одиннадцатого он у себя привстал, чтобы выпить кофе, а затем плюхнулся обратно в свое черное эргономичное кресло. Возможно, он чувствовал себя не в своей тарелке, как и я, ведь даже ни разу не вышел посмотреть из-за плеча в мой монитор, как обычно делал.

В полдень пришла Оля, и ее высокий голос разрядил напряженную атмосферу:

– Ах, какой у вас шикарный офис! Повсюду свет, краска блестит. Вот только стены зря простаивают такие пустые! Их бы немного украсить. Ах, какой шикарный стол! – Она погладила мой радиотелефон и стопку белоснежной бумаги, наверняка имея перед глазами свой коцаный дисковый аппарат и серые шершавые листы, на которых рисовала.

Я словно воочию представляла, как мистер Хэрмон, затихший в своем кабинете, морщит нос от аромата моих духов – Оля, похоже, вылила на себя весь флакон, и имела неслабый запах.

Я подошла к порогу шефа, но переступать не стала:

– Мистер Хэрмон, вы не очень заняты? Мы с Ольгой приглашаем вас вместе пообедать.

А вдруг она его продинамит? Как он ей покажется? Когда мистер Хэрмон вышел из кабинета, Оля поприветствовала его влажным поцелуем в щеку и напевным щебетанием:

– Даша так много о вас рассказывала и только самое лучшее: говорила, что вы очень великодушный и щедрый джентльмен.

Я переводила ее слова, а шеф зорко изучал мое лицо, будто пытаясь уловить иронию. Но зря – я ведь ничего Оле не сказала за тот рабочий инцидент.

Она продолжила выступление:

– Я даже Даше позавидовала, что ей повезло работать с таким замечательным начальником.

Я снова перевела. На этот раз мистер Хэрмон уставился на Олины пухлые малиновые губы. Она скинула плащ, демонстрируя роскошные бедра, плотно обтянутые, на минуточку, моей синей юбкой, и серебристый топ на тоненьких бретельках, еле прикрывающий грудь. Шеф проводил мою подругу в конференц-зал и усадил справа от себя, на место, где обычно кушала я. Когда я вернулась из кухни с хумусом, лепешками, крабами и авокадо, то увидела, что мистер Хэрмон вплотную навис над Олей, почти перебравшись к ней на колени. Он снял очки (запотели?), и его глаза заинтересованно поблескивали.