– Очнись! – воскликнула Оля. – Еда на твоем столе появилась благодаря мистеру Хэрмону. Все, что ты имеешь, вплоть до мягкой туалетной бумаги, дает тебе он. Раз ты знаешь, чего он за это хочет, так расплатись! Не будь свиньей неблагодарной. Да он приложил больше усилий, чтобы соблазнить тебя, чем все мои хахали вместе взятые. – Если вы не поняли, в Одессе ни для кого не секрет, что соблазнить Олю легче легкого. – Почему нет?! Что в этом такого? Да приударь за мной какой-нибудь небедный фирмач, я была бы просто счастлива. – Оля поставила тарелку в мойку, повернулась и добавила: – Ты просто не представляешь, как тебе повезло.

Я представляла. Бабуля научила меня благодарно ловить минуты или даже секунды благополучия. Она частенько напоминала, что нам повезло жить не в коммуналке, а в отдельной однокомнатной квартире, и повезло не голодать. Она просила меня давать монетки старикам, просящим подаяние на улице, и подкармливала Олю, у которой на руках было трое детей. В отличие от большинства наших женщин, у Оли почему-то не хватало духу, по-глупому залетев, пойти на аборт – я ни разу не встречала другую такую безмужнюю украинку или русскую с тремя пригулянными ребятишками.

Она открыла дверь и забрала у меня Ванюшку.

– Ты просто обязана переспать с мистером Хэрмоном. В конце-то концов, ты же ухватилась за эту работу, наперед зная все его требования. Так давай, расплачивайся. Бесплатных пирожных не бывает.

И громко хлопнула дверью перед моим носом.

Таки да, она права. Я действительно с самого начала приняла все условия мистера Хэрмона.


                  * * * * *

Выслушав Олю, я решила посоветоваться с Джейн. Когда мистер Хэрмон ушел с работы, я позвонила ей в Америку и описала свои проблемы с начальником, как «случай с моей приятельницей». Довольно часто Джейн удивляла меня своей прозорливостью, но иногда она выступала слепым кутенком, хотя дело было прозрачное, как, фигурально выражаясь, полиэтиленовая пленка (еще один подарок мистера Хэрмона). Именно так она и среагировала в этот раз.

– Это домогательство! Требовать сексуальных услуг от подчиненной – это противозаконно!

Будто в Одессе соблюдались законы цивилизованного мира!

Я рассмеялась, услышав про «сексуальные услуги». Услуга – это когда ты из добрых побуждений хочешь кому-то помочь. А от меня требовалась никакая не помощь. Со стороны мистера Хэрмона это было специфическое самоутверждение, которое в Одессе практиковали многие мужчины с Запада. Но у американцев вообще странный лексикон. Та же Джейн могла встретить человека и через пять минут уже назвать его другом. Для меня  же он надолго оставался «просто знакомым».

– Скажи своей приятельнице, пусть не позволяет начальнику пользоваться ее зависимостью! В Штатах законы защищают женщин и детей от подобных посягательств.

Мне нравилось, когда она рассказывала о своей стране. Казалось, там рай земной, в котором слабым и обездоленным ничего не угрожает. В Америке даже деревья и цветы под защитой.


                  * * * * *

Мистер Хэрмон совсем не был дураком. Даже не владея русским, он быстро просек, что весь офис над ним потешается. И пришел в ярость. Я не без пользы прокантовалась здесь шесть месяцев, но теперь ясно видела, что дни мои сочтены. Конечно, шеф не мог не заметить, как хихикают Вита и Вера, когда он заходит в кухню. Думаю, они специально так делали, чтобы меня выжить. Завидовали моей немаленькой зарплате и тому, что я ни под кого за эту работу не ложилась.

В течение нескольких дней мистер Хэрмон постоянно за мной следил и без конца на меня орал.

– Не стучи по клавиатуре так громко, черт возьми, у меня уже голова раскалывается! Чего ты улыбаешься? Тебе тут что, за улыбки платят?

Я стала обратно прикрывать рот ладонью.

Раз после обеда я сидела за столом и старалась печатать как можно тише. Он подкрался сзади. Я продолжила плавно нажимать на клавиши.

«Корабль прибыл на день позже расписания. Двадцать пятого».

Мистер Хэрмон за спиной просто стоял и молчал. Я не знала, что делать. Боялась издать звук, боялась пошевелиться.

Freeze-froze-frozen.

Нависшая угроза казалась страшнее криков и ругани.

«Процедура таможенной очистки закончилась двадцать девятого».

Мне чудилось, будто он захлестнул мою шею веревкой и затягивает все туже и туже. Я почти задыхалась. Но продолжала печатать.

«Двести пустых контейнеров погружены на судно». 

Мистер Хэрмон отступил, только когда в вестибюль зашел охранник Юрий, совершавший обход.

«Следующая поставка ожидается второго», – продолжила я тихонько давить на клавиши.


                  * * * * *

На другое утро я задержалась в ванной, потому что, вцепившись в потрескавшуюся раковину, смотрела на себя в зеркало. Как долго я еще продержусь? Есть ли способ его угомонить? Я устала бояться, устала от пристального внимания, с которым мистер Хэрмон следил за каждым моим шагом.

Но мне таки нужна эта работа. Мы с бабулей только-только начали жить по-человечески.

У нас есть такая поговорка: москвички холодны, как зимние дни, зато одесситки горячи, как летние ночи. Таки да, одесситки действительно чертовски привлекательны. Может, из-за морского воздуха, может, из-за южного солнца. У нас шелковистые волосы, безупречная кожа и скулы такие же резкие, как наши языки. Как бы мне себя приуродить? Я стянула темные кудряшки в строгий пучок и смыла черную тушь, подчеркивающую мои зеленые глаза. Поверх белой блузки надела мешковатый черный жакет в пару к длинной черной юбке. Так я выглядела постящейся монашкой.

Мистер Хэрмон встал у моего стола, и я приготовилась записывать его распоряжения, но он резко гавкнул:

– Ты мне должна.

Чувствуя, что иду босиком по битому стеклу, я так же резко ответила:

– Хотите, покажу, что я вам должна?

– Да-а-а, – восторженно выдохнул он, словно рассчитывал, что я тут же задеру блузку и покажу ему грудь. Щаз!

– Вот, что я вам должна. – С этими словами я вынула изо рта и протянула ему зубной протез. – Забирайте.

И заставила себя улыбнуться, обнажив голые уродливые десны.

Обескураженный во всех смыслах, мистер Хэрмон вернулся к себе в кабинет. Мои руки так тряслись, что я с трудом вставила протез обратно. Постоянная нервотрепка начала сказываться. Мне сдавалось, что придется не только уволиться, но даже уехать из Одессы, чтобы где-нибудь когда-нибудь наладить нормальную жизнь. В свои двадцать три по местным меркам я уже считалась перестарком, но все равно хотела создать семью. Хотела родить девочку и назвать ее Надеждой – в честь моей мамы. Естественно, чтобы забеременеть, не обойтись без мужчины. Но после работы у меня не оставалось времени бегать по свиданьям. К тому же бабуля говорила, что одесским шибенникам грош цена. Джейн хвалила американских мужчин, потому что они, по ее словам, сначала пытались подружиться, получше узнать девушку и только потом «шли на сближение». Я любила родной город, но мне чертовски хотелось сбежать в Америку, где сексуальные домогательства запрещены законом, а ухажеры серьезные и ответственные.

Я вспомнила, как отшила мистера Хэрмона, и ужаснулась, что унизилась до такой вульгарщины. До сих пор я не видела в нем врага, но после нашей крайней стычки и при его новой манере чуть что возбухать, все изменилось. Он стал для меня опасен. Но невозможно изворачиваться и бегать от него бесконечно. Я чувствовала, что месть неотвратимо надвигается, но не знала, как она близка.

Тем же днем я стояла у стола и изучала квартальный отчет, а мистер Хэрмон вдруг подошел сзади и резко развернул меня лицом к себе.

– Эй! – крикнула я и оттолкнула его.

Он толкнул меня в ответ, и я спиной упала на стол. Воздух вышибло из груди, а обратно вдохнуть не получилось. Я попыталась извернуться и пнуть его в пах. Не получилось. Попыталась собраться с мыслями. Не получилось. Попыталась подобрать слова, чтобы вразумить, остановить его, как удавалось раньше, но с губ слетел только тихий безнадежный стон. Я уставилась на шефа, словно погруженная в эфир бабочка, которую вот-вот проткнут булавкой.

Но мистер Хэрмон пялился мимо меня выпученными глазами. Словно, как и я, вусмерть испугался.

Впервые я порадовалась, что мы не просто на Украине, а на еврейской территории. Стук, с которым я грохнулась на металлический стол, разнесся по всему зданию, и кто-то пришел посмотреть, что случилось. Наша контора была филиалом израильской фирмы, и нам часто угрожали по телефону. Круглосуточно дежурили охранники, потому что в других представительствах уже находили бомбы. И от любого странного звука сотрудников словно током дергало.

– Извини, – хрипло прошептал мистер Хэрмон. – Я не хотел…

Он попытался помочь мне сесть, но я отдернула руку. Повернув голову и увидев, кто заглянул на шум, я немного успокоилась. Слава богу, не Вита и не Вера, а мистер Кесслер, директор из Хайфы, приехавший к нам с проверкой. Он посмотрел на меня, опрокинутую спиной на стол, на моего начальника, стоявшего у меня между ног, и что-то крикнул скороговоркой на иврите. Я вдруг вспомнила, как дышать, втянула воздух и закашлялась.

Мистер Хэрмон отступил, я вскочила, одернула юбку и рванула прочь по коридору.

Опустошенная и до странности спокойная я стояла у раковины и тряслась. Голос и, что важнее, разум впервые в жизни меня подвели. Ойц! От когда родилась со мной ничего такого не случалось. Хотелось разрыдаться, но я знала, что любое проявление слабости Вита и Вера используют против меня. В Одессе не важно, что на самом деле произошло, гораздо важнее, что про это будут говорить. В результате учишься быстро соображать и никогда не выдавать своих чувств.