— Этот джентльмен — герцог Уэстбрук?

Мадам с грустью посмотрела на Джону.

— Да.

В зале суда снова зашумели, и судья был вынужден призвать к тишине, несколько раз стукнув по столу молотком.

— Итак, вы влюбились в Джону Хоторна. Он ответил вам взаимностью?

— У меня нет в этом сомнений.

— Ваше знакомство было интимным?

Мадам смотрела на Джону, который в волнении подался вперед.

— Долгое время оно не было интимным. Но я очень его любила. Я и до сих пор люблю.

Зал загудел, как рой пчел.

— Мадам, вы сделали запись в своем дневнике о том, что ждете ребенка.

Райли вскочил:

— Милорд, прошу вас положить конец подобному допросу. Неужели ребенок этой женщины имеет отношение к рассматриваемому делу?

Судья поверх очков посмотрел на Нордема:

— Мистер Нордем, есть ли в этом какой-то смысл?

— Да, сэр. Все, о чем я прощу, так это проявить немного терпения.

— Тогда продолжайте.

— Благодарю вас, милорд, за вашу снисходительность. Мадам, у вас был ребенок от Джоны Хоторна, человека, которого вы любили?

— У меня был ребенок.

— А этот незаконнорожденный ребенок находится в этом зале и сидит слева от Джоны Хоторна? Это лорд Джереми Хоторн, который собирается послезавтра жениться на кузине самой королевы и таким образом нанести ущерб монархии нашей страны?

Зал замер, никто, казалось, не дышал.

Мадам внимательно смотрела на Джереми.

— Великолепный юноша. Сходство есть. Он вполне мог бы сойти за моего ребенка.

Райли закрыл глаза.

— Но это не так, — продолжала мадам. — Я никогда в жизни не видела этого молодого человека.

Капли пота выступили у Нордема на верхней губе.

— Мадам Деверо! Вы под присягой! Джереми Хоторн — ваш сын?

Она улыбнулась Джереми и покачала головой:

— Нет.

Глаза Эйприл наполнились слезами. Слезами счастья.

— Мадам, пожалуйста, подумайте. Вы абсолютно уверены…

Райли не выдержал и метнулся вперед:

— Свидетельница ответила на вопрос. У обвинения проблемы со слухом?

Нордем потерял самообладание и, повернувшись к судье, выкрикнул:

— Милорд, я заявляю, что эта женщина лжесвидетельствует перед судом!

Седые брови судьи полезли на лоб.

— Вы обвиняете своего свидетеля в нарушении присяги? У вас есть какое-нибудь доказательство, которое опровергает ее свидетельство?

Райли усмехнулся, глядя на Нордема:

— Если мой ученый друг желает, чтобы присяжные не приняли во внимание показания его свидетеля, защита не возражает.

Нордем ответил ему злобным взглядом.

— Я отзываю свое требование, милорд. Мадам Деверо, вы утверждаете, что вашего ребенка оторвали от вас. Почему вы уверены, что Джереми Хоторн не ваш сын?

Взгляд ее был бесстрастным.

— Потому что мой ребенок умер у меня на руках.

Райли осмелился посмотреть на отца. У старика — такого гордого, высокомерного — на глазах блестели слезы. Он смотрел на мадам, и на его лице были написаны благодарность, сожаление и нежность.

Нордем с раздражением сел.

— У меня больше нет вопросов к свидетелю, милорд.

— Лорд Блэкхит, ваши вопросы?

Райли встал и улыбнулся мадам. Его улыбка была полна невысказанной благодарности.

— У меня нет вопросов к мадам Деверо, милорд.

Когда мадам проходила мимо Нордема, тот со злостью на нее взглянул.

Судья, скрепя пером, старательно делал отметки на лежащем перед ним документе.

— В таком случае, лорд Блэкхит, вы можете продолжить выступать со стороны защиты.

Райли встал и повернулся к присяжным:

— Господа присяжные, как любой честный человек, я хочу жить в мире, где царит справедливость. Как юрист, я получаю удовлетворение, ища эту справедливость и осуществляя ее. Справедливость, как вам скажет каждый разумный человек, означает поиск правды. Без правды справедливость превращается в обычную месть. Но иногда факты в деле указывают на одно заключение, а правда указывает на другое. Мой коллега пытался ввести вас в заблуждение, сообщая обстоятельства, совершенно не важные для этого дела. Он пытался вас обмануть, воздействовать на вашу восприимчивость и чувствительность дешевыми скандалами и сплетнями. Позвольте мне развеять обман. Правда в этом деле такова: первое — подсудимая украла дневник у своей хозяйки мадам Деверо, за что эта дама простила ее; второе — она пришла к человеку, упомянутому в дневнике, с выдуманной историей. Этот человек признает, что не поверил ей, признает, что она не угрожала ему, и признает, что дал ей деньги по собственной воле; третье — подсудимая пришла к моему отцу с такой же выдуманной историей. Он признает, что она не принуждала его завещать ей собственность, он также признает, что она не взяла у него ни пенни. Пятнадцать лет моей адвокатской практики позволяют мне исходя из всего, что я вам рассказал, сделать следующее заключение: в этом деле нет ни единого преступления. Ни единого. Ложь? Да. Немного озорства, и больше ничего. Но разве ложь является серьезным преступлением? Это предстоит решать вам. Единственное, джентльмены, чего вы не знаете, — почему она это сделала. Я хотел бы, чтобы вы услышали все из ее уст. У защиты есть один свидетель, и это сама подсудимая, Эйприл Роуз Хоторн, леди Блэкхит.

У Эйприл задрожали руки, когда она оглядела зал и увидела лица всех тех, кто теперь знает, что она обманщица. Ей хотелось убежать, и она так и поступила бы, если бы ее единственным прибежищем не был Райли.

Она посмотрела на своего мужа. От ее ответов зависит, освободят ее или отвезут в тюрьму, где она будет ждать казни. В его глазах она прочитала тревогу.

— Леди Блэкхит, вы раньше работали судомойкой у мадам Деверо?

— Да, — сдавленным голосом произнесла Эйприл, и ей пришлось прокашляться и повторить: — Да.

— Как долго вы были у нее в услужении?

— Немногим более года.

— Каким образом вы получили это место?

— Мой отец умер вскоре после того, как мне исполнилось восемнадцать. Я жила с ним одна после смерти матери, которая умерла, когда я была еще ребенком. У меня не было родных, поэтому я стала искать работу. Я получила образование и попыталась найти место гувернантки, но из-за войны с Францией никто не хотел взять на работу дочь французского трубочиста, хотя по рождению я англичанка. Я даже не смогла найти работу горничной. Меня выгнали из квартиры, и я почти неделю жила на улице, пока случайно не оказалась перед заведением мадам. Там висела табличка о том, что она набирает персонал. Я узнала, кто ей нужен, — оказалось, что мадам нанимает женщин для… определенных услуг. Я сказала ей, что не смогу этим заниматься, и уговорила ее нанять меня служанкой. Конечно, она могла воспользоваться моим отчаянным положением, но она пожалела меня и позволила работать на кухне… какое- то время.

— Почему только временно?

— Она знала, что я невинная девушка, и хотела, чтобы я присмотрелась и привыкла, и тогда, возможно, я сама захочу присоединиться к остальным.

— И вы захотели?

— Нет. Мысль о том, чтобы торговать собой, была мне противна. Но я ни в коем случае не осуждаю тех, кто вынужден этим заниматься. Я сознаю, что, если бы не любезность мадам, я вполне могла бы стать одной из них. Я испытываю жалость к тем женщинам, которые должны заниматься таким ремеслом. Они делают это только для того, чтобы выжить. Я знаю, что почти все из них, будь у них выбор, предпочли бы другую работу. Несмотря на мои отчаянные обстоятельства, мне повезло, что я смогла сохранить свою добродетель.

— Мадам когда-либо заставляла вас заниматься проституцией?

— Нет, никогда. Она была очень деликатна, но часто напоминала, что придет день, когда она будет вынуждена настоять, чтобы я присоединилась к другим девушкам.

— И этот день настал?

— Да. Накануне того дня, когда я взяла дневник. Мадам сказала, что до конца недели я должна решить, остаться у нее или покинуть заведение.

— Почему вы не ушли?

— У меня не было денег. Мадам не платила мне, только давала кров и еду. Я была в ужасе от того, что придется жить на улице. У меня не было ни семьи, ни жилья, ни денег на еду… ничего не было, чтобы выжить самой. Очень тяжело искать средства к существованию, когда все кругом такие же бедные, как и ты. А опасности… Лондон по ночам полон людей, которые вполне могут тебя искалечить либо убить. Я знаю, что, если бы мадам меня уволила, я стояла бы перед лицом смерти. Но, даже зная это, я предпочла бы уйти, чем согласиться на аукцион девственниц.

— Аукцион девственниц?

Эйприл чуть не умерла от стыда.

— Да. Там выставляют невинную девушку, а мужчины делают ставки, чтобы получить ее на первую ночь. Девушка может заработать много денег, продавая свою невинность. Я видела, как это делается. В общем, это обман. Доверчивых мужчин одурачивают, и они предлагают цену за тех, кто на самом деле разыгрывает из себя девственниц.

Зал разразился смехом.

— Но, — продолжала она, — иногда, крайне редко, на аукцион выставляют настоящую девственницу, и тогда ночь для нее может стать очень прибыльной.

— Вы заявляли, что нуждались в деньгах. Почему не воспользовались такой возможностью?

Эйприл покачала головой:

— Человек может лишиться всей своей собственности, но, тем не менее, он остается человеком. Но если он продает самоуважение, то у него ничего не остается. Когда лишаешься чести, то всех денег на свете не хватит, чтобы залечить эту рану. Если бы я стала проституткой, я бы потеряла свою мечту о лучшей жизни. Достоинством не торгуют.

— Благодарю вас, леди Блэкхит. У меня больше нет вопросов.

Он сел на свое место. По выражению его лица Эйприл поняла, что он остался доволен тем, как она отвечала.