Наталья Нестерова - Обратный ход часов

Татьяна, задыхаясь от жара, молча проводила его взглядом.

— Нет, мне послышалось! — проговорила она вслух и рванула за мужем в спальню.

Там Миша вынимал из шкафа свою одежду и складывал в чемодан. В распахнутом на две половины, лежащем на кровати чемодане было что-то радостное, отпускное…

— Миша! — позвала Татьяна. — Что происходит? Ты куда? В отпуск, в командировку?

— Я тебе сказал. Зачем повторять, драматизировать ситуацию?

— А что ты мне сказал? Нет уж! Повтори!

— Я ухожу к другой женщине.

— Почему? — глупо спросила Таня.

— Потому что люблю ее.

— Как это?

— Натурально, пламенно, всей душой. Не знаешь, где моя голубая сорочка в мелкую полоску?

— В грязном белье. Какая еще сорочка! Миша! Успокойся! Давай я повторю, что ты сказал? Ты поймешь, какая это ересь! Ты сказал… — Татьяна нервно хохотнула, — что уходишь от меня к другой женщине. Умора!

— Правильно. Рад, что тебя это веселит.

— Совершенно не веселит! Да я сейчас с ума сойду! Нет, это ты чокнулся! Заболел! Сбрендил!

— Таня, я попросил бы не устраивать душераздирающих сцен.

— Машенька, может, у тебя давление? Вдруг опять гипертонический криз? На его фоне шарики за ролики закатились.

— Давление абсолютно нормальное. Таня, пойми меня! Я люблю другую женщину!

— Не понимаю! — чуть не плача произнесла Татьяна. — А я?

Она хотела закричать: «А меня ты не любишь?» Но даже в этот момент крайнего эмоционального напряжения сообразила, что так спрашивать неправильно. За двадцать пять лет их любовь заметно поистрепалась, размылась, и сравнивать нужно не теперешнюю силу чувств, а его прежнюю к ней, Татьяне, и новую — к страшной подлой женщине.

— Ты ее любишь больше, чем любил меня, когда мы поженились? — спросила Таня.

Вопрос поставил Михаила в тупик, ему в голову не приходило заняться подобными аналогиями.

— Так нельзя сравнивать, — буркнул он и замер со связкой галстуков в руке.

Сознание услужливо, точно кассету вставили в магнитофон, напомнило чувственные мелодии молодости: его страхи и трепет, ее волшебное согласие, их страсть, которой не было утоления. Однажды приехали в деревню к деду. Хотели спрятаться от чужих глаз, в горенке на деревянной кровати с периной круглосуточно предавались любви.

— Ох, Михайло! — сказал дед, прощаясь через неделю. — Ну и здоров ты, кобель! Небось завалишь свою Татьяну на сугроб, так и снег под вами закипит. Радуйся, пока могется.

Татьяна расценила секундное замешательство мужа как колебание в правильную сторону.

— Вот видишь! — воскликнула она. — Ты не можешь уйти! Потому что… потому что… — Она не могла подобрать правильных, значимых, единственно верных слов.

— Потому, что кончается на «у», — усмехнулся Миша.

Этой присказкой он отделывался от назойливых вопросов дочери, когда та была маленькой. Михаил зло швырнул галстуки в чемодан, они легли пестрым змеиным клубком.

— Помнутся, — вырвалось у Тани. — Расправь, галстуки ведь не утюжат. Господи, что я говорю! Миша! Родной! Одумайся!

— Извини, — протиснулся мимо нее Миша. — Я тебя глубоко уважаю, ты мать нашего ребенка и вообще… — Слова давались ему с трудом, каждое приходилось тащить наружу с усилием, да и неправильными они были, холодными и пустыми. — Уважаю, — повторил он, — а люблю другую женщину.

— Хорошо, что не мужчину, — огрызнулась Таня.

Ее обидело Мишино «уважаю». Когда человек не может ответить на любовь, он подсовывает неравноценный заменитель — уважение. Вместо главной роли в пьесе — билет на галерку. Еще бы не уважать жену, которая тебя холила и лелеяла четверть века! И не пламенной страсти Татьяна требовала, страсти давно улеглись. А элементарной товарищеской дружеской порядочности. Бросить того, с кем продрался через годы испытаний, нужды, болезней, кто имеет общие с тобой воспоминания о поражениях и победах, с кем вырастили ребенка и готовились к теплой старости друг у друга под боком, — как это называется? Подлостью и предательством! Но ведь Миша не предатель, и подлости у него ни крупинки! Нельзя представить, скажем, что они долго плыли в одной лодке, заботились о ее уюте и комфорте, а потом соседним курсом возник чужой ботик и Миша на него перепрыгнул. Глупость, да и что Таня одна в лодке будет делать? Вот уж воистину — седина в бороду…

Пока Татьяна размышляла, Миша в ванной копался в грязном белье, доставал из ящика свое нестираное. Ему было неприятно, брезгливо морщился. Естественно, что белье вперемешку. Приходилось отделять свои трусы от Таниных, свои майки от ее бюстгальтеров, сорочки — от блузок, носки — от колготок. В сортировке грязного белья Миша, со свойственной ему способностью давать определения мгновениям жизни, увидел символ окончательного разрыва со старой семьей.

— Не пущу! — Татьяна стояла в проеме спальни. Руки в стороны развела, грудь вперед, на лице готовность к драке. — Ты не посмеешь уйти!

Получалось нелепо — Таня загораживала проход в спальню. Логичней было бы держать оборону двери в квартиру.

Миша пожал плечами, развернулся и пошел на выход. Он покинул дом с узелком грязного белья.

«Карман-то ему не зашила!» — первое, что пришло в голову Татьяне, когда за мужем захлопнулась дверь.

В случившееся по-прежнему не верилось. Немыслимо, чтобы ее жизнь после двадцати минут глупого спектакля перевернулась! Муж пошутил, разыграл, дурачился. Он обязательно вернется, придет, никуда не денется!

Татьяна бросилась разбирать чемодан, возвращать вещи на место. Ее руки дрожали, шелковые галстуки скользили, падали на пол. Пустой чемодан не хотел возвращаться на антресоль, полз обратно. Таня сражалась с чемоданом с таким упорством, словно от победы над этой бездушной вещью зависела судьба.

Потом Татьяна нервно ходила вокруг обеденного стола в большой комнате. Наматывала круги, смотрела на часы. Когда же Миша вернется? Десять минут девятого, двадцать, тридцать… Ровно в девять она замерла, сообразив, что почти час кружит как безумная. И Миша не придет! Он ведь так и сказал!

Тане казалось, что она бурно рыдает. Но на самом деле, свернувшись калачиком на диване, она тоскливо выла и скулила, как выброшенный на улицу щенок. Заставила себя подняться, выпила тройную дозу успокоительных капель.

Легла в покинутую супругом постель и долго ворочалась, одинокая и несчастная. То ли в бреду, то ли в полусне казалось, что кровать кишит змеями, похожими на шелковые галстуки мужа. Змеи подбирались к Татьяниному горлу, обвивали, хотели задушить. Борьба с пестрыми гадами утомила. И под утро Таня, неожиданно забыв про главное горе своей жизни, вдруг испугалась, что не выспится, что после бесслезных рыданий и бессонной ночи лицо ее будет похоже на сваренную неделю назад картошку в мундире. А завтра, то есть уже сегодня, ей предстоит несколько встреч-переговоров, на которых требуется выглядеть на все сто. Прийти распустехой на переговоры для Татьяны то же самое, что дирижеру выйти на концерте в подштанниках. «К чертовой бабушке! — послала кого-то Татьяна. — Убирайтесь вон! Я должна поспать два часа. Всем молчать!» — И через секунду ухнула в черный провал глубокого, без сновидений сна.

Случись подобная трагедия в жизни Лизаветы, ближайшей подруги Татьяны, ученики младших классов были бы в восторге. Потому что их учительница пения Елизавета Петровна не вышла бы на работу. Не приведи господи, муж Коля оставил бы Лизавету! Она валялась бы пластом на диване, со взором в потолок, не ела, не пила — пока не погибла бы, завянув от бескормицы.

Татьяна не могла себе позволить эгоистично упиваться горем. Слишком много людей — их судьбы, зарплаты, благополучие семей — были связаны с ее работой. Плотная занятость имела и положительный аспект — в течение трудового дня Тане некогда было размышлять о семейных проблемах. На служебные времени не хватало.

Она приняла стратегическое решение: никому ничего не рассказывать, не афишировать, ни с кем, кроме Лизы, не делиться. Возможно, тревога ошибочная и за ложную сирену Миша еще получит!

Но в конце дня позвонила Виктория Сергеевна:

— Говорят, от тебя муж ушел?

Татьяна не имела понятия, кто донес, но совершенно точно знала, по какому каналу пришла информация. По телефону. Если убрать из суток восемь часов сна и два часа на прочие физиологические нужды, то остальное время Виктория Сергеевна проводила с телефонной трубкой у уха. Она постоянно кому-то звонила, ей названивали, записная телефонная книжка Татьяниной начальницы была объемом с энциклопедический словарь. Виктория Сергеевна Павленко знала много и обо всех значимых городских фигурах. Вздумай она вести бумажные досье, ей давно бы ускорили отход в мир иной.

Вместо того чтобы отвести душу, поехать плакаться подруге Лизавете, Татьяна отправилась к бывшей начальнице.

За десять с лишним лет, которые Татьяна знала Викторию Сергеевну, фигура последней мало изменилась. Если представить каучуковую бочку, в нескольких местах перетянутую жгутом — на месте как бы шеи, в районе как бы груди, в области вроде талии, — сверху на бочку поставить маленькую головку, а внизу две коротенькие ножки на заметном расстоянии друг от друга, то мы получим контурный эскиз Виктории Сергеевны.

Только не надо думать, что Виктория обделена женским счастьем. Она имела его с лихвой. Дважды выходила замуж, четверо прекрасных детей, шестеро восхитительных внуков… А в промежутках… Татьяна была готова поклясться (слышала телефонные разговоры), что Виктория до последнего крутила шуры-муры.

Подчас Татьяне казалось, что ее начальница (не Венера обликом, чего уж таить) обладает волшебным женским приемом, способным делать из мужиков послушных ягнят. Раньше подмывало спросить — из чистого любопытства. Теперь хотелось услышать от мудрой старой черепахи — что я делала неправильно? Какого тайного секрета не знаю?

Виктория Сергеевна жила в центре, в старинном двухэтажном особнячке, правдами и неправдами вычеркнутом из исторических памятников, внутри полностью перестроенном на пять квартир — для Виктории и четверых ее детей. Городское общество любителей истории вело давнюю и безуспешную борьбу за конфискацию особнячка и устройство в нем музея.