Наталья Троицкая - Обнаров

Леднёв улыбнулся.

– Ты не утратила способности чувствовать меня. Уже хорошо.

– Рассказывай. И… Давай накатим.

– Что, извини?

– Накатим что? Или что такое «накатим»?

– Вульгарная чертовка! – Леднёв рассмеялся.

Полина, довольная собой, заключила:

– Все же расшевелила тебя. Сидишь, как на похоронах.

– Почти, – он налил в запотевшие рюмки водки, себе чуть больше, Полине чуть меньше. – Стасик Константиновский на моей машине разбился. Я на неделю отпросился. Отца нужно было в пансионат отвезти. Стасик на подмене. Ну и… Ненавижу эти легкие гробы, где горсть земли с места катастрофы!

Он не чокаясь выпил.

Полина погладила его по щеке. Вдруг она отчетливо увидела то, чего в упор не замечала раньше: перед нею был усталый, измученный человек с синевой под глазами и глубокими морщинками у рта.

– Я знаю о Стасике. После его гибели я и решила уйти с летной работы. Я могу рисковать своей жизнью, но я не имею права рисковать жизнью ребенка. Знаешь, мне так хочется простого бабского счастья! Хочется варить борщ, печь пироги, растить малыша, рассказывать ему сказки и петь колыбельные, ждать любимого мужчину с работы, жить с ним душой к душе.

– Будь со мной. Все это будет.

– Игорь, ты должен понять, что мужчина-друг и любимый мужчина – две большие разницы.

– Кто же я? Погоди, дай угадаю! – начал горячиться Леднёв.

– Ты – старый друг. Больше старый, чем друг. Ты из прошлого.

– Ты жестокая. Тебе…

Он запнулся. От волнения ему было трудно говорить. Он встал, чтобы уйти.

– Если чем-то смогу помочь… Я всегда рядом. Помни.

Два месяца спустя в роскошном ресторане «Ренессанс» Обнаров давал интервью одному из телеканалов. Вдруг он увидел ее. В сопровождении бравого летчика Полина Задорожная вошла в зал и походкой царицы прошествовала к столику. Официант уже подал меню, но, увидев Обнарова, Полина что-то быстро-быстро шепнула спутнику, и оба тут же встали и демонстративно ушли.

– Старый, подобное лечится подобным!

Верный себе Беспалов стал таскать Обнарова за собой в компании своих давних знакомых девиц. Вместе они даже рванули на Новый год в Швейцарию, даже почудили, как в старые добрые времена.

Потом начались дрязги в театре. Группа реформаторов старалась всеми правдами и неправдами убрать Севастьянова с должности директора и худрука. Эту должность предложили ему, Обнарову. Давили, чтобы соглашался. Он считал это неправильным. Он не уступал.

Дома его доставал Егор. Они даже поссорились. Сын объявил, что не будет разговаривать до тех пор, пока его мамой не станет Полина, и замолчал. Когда сын молчал пару дней, Обнаров подтрунивал над ним. Когда прошла неделя, и Егор не произнес ни слова, Обнаров рассердился. Когда к концу подходила вторая неделя, Обнаров всерьез забеспокоился. Масла в огонь подлила тетя Женя. Бывшая учительницей Евгения Антоновна Галимская сказала, что ребенок может утратить речевые навыки вообще. Обнаров пытался серьезно поговорить с сыном, даже отвез его к врачу, но разговоры не имели ровным счетом никакого результата. Наконец, Обнаров был вынужден твердо обещать сыну, что найдет Полину и попросит ее быть мамой Егора. Только после этого сын вновь стал говорить. Правда, нормальная речь ребенка восстанавливалась неделю.

Обнаров вновь много работал, и вроде бы опять стало удобно и комфортно. Вроде бы…

Теперь он ни в чем не был уверен. Он то и дело с удивлением ловил себя на мысли, что думает о Полине, грустит без нее и корит себя за хамство. В такие минуты его благополучие казалось ему зыбким и непрочным, а душевного равновесия не было никакого.

Явно не в настроении Обнаров подъехал к проходной летно-испытательного центра, где была назначена встреча с консультантом картины, как сказал Валера Юдин, «одним очень заслуженным летчиком».

– Здравия желаю, товарищ Обнаров, – отрапортовал дежурный. – Я предупрежден. Вас сейчас встретят.

Ждать пришлось действительно недолго.

– Здравствуйте, Константин Сергеевич. Я – Салонин Ростислав Павлович. Связи с общественностью, так сказать!

Салонин радушно улыбнулся, протянул Обнарову руку.

– Вы читали сценарий, Ростислав Павлович?

– Нет. Простите.

– А как же… – растерянно начал Обнаров.

– Да вы не беспокойтесь! Ваш консультант в курсе.

– Я полагал, вы – мой консультант.

– Тут накладочка маленькая. Вам придется подождать двадцать минут. Ваш консультант в данный момент завершает испытательный полет. Мне же поручено вас развлекать. Может, в нашу столовую?

Обнаров пожал плечами, огляделся.

– Можно мне посадку самолета посмотреть? Вообще, я бы хотел поближе к самолетам.

– Не замерзнете? Идемте. Как раз «семьдесят первый» идет на посадку. Это и есть ваш консультант. У самолета и познакомитесь. Только я вам, Константин Сергеевич, спецпропуск выпишу.

Обнаров знал, что ощущения будут новыми, но что настолько…

Обвальный гул турбин, сгибающий человека пополам, рвущая вибрация воздуха, вихрь снежной поземки, дрожащая земля под ногами, мощь и стремительность крылатой машины.

Секунда, другая – и, выбросив «букет» тормозных парашютов, самолет уже мирно скользил по бетонке посадочной полосы. Его скорость постепенно гасла, и, подобно большому автомобилю, он сделал поворот, ушел на «рулёжку» и наконец послушно замер на стоянке.

– Ну как? – Салонин, едва сдерживая улыбку, смотрел на замершего в восторге Обнарова.

– Вот это силища! – не сводя восхищенных глаз с самолета, произнес тот. – Чтобы управлять им, нужно быть полубогом!

Преодолев кордон вооруженной охраны, они пошли к самолету.

У самолета хлопотали техники. Один бегом катил к самолету лестницу-стремянку, двое других блокировали шасси здоровенными стояночными «башмаками».

Летчик спускался по лестнице. В шлеме, в противоперегрузочном костюме, в меховой летной куртке, грузных ботинках, фигура была неуклюжей и какой-то неземной.

Техник ткнул пальцем в сторону Обнарова и Салонина, помог летчику снять шлем. В благодарность, по-свойски похлопав техника по плечу, летчик пошел к гостям.

– Здравия желаю! – сказал летчик и снял белую шапочку-подшлемник.

Ею он отер пот со лба.

– Знакомьтесь, Константин Сергеевич. Ваш консультант, летчик-испытатель первого класса полковник Задорожная Полина Леонтьевна.

Задорожная протянула руку замершему в изумлении Обнарову.

– Рада знакомству.

– Полина… – пробормотал Обнаров.

– Спасибо, Ростислав Павлович. Дальше мы сами. Пропуск я подпишу.

Салонин согласно кивнул и, наскоро распрощавшись, ушел.

Повисла пауза.

– Ты меня обманула.

Обнаров раздраженно поджал тонкие губы.

– А ничего «горшок», да? – рассмеялась Задорожная. – А это, – Задорожная указала на техников, – младшая ясельная группа. Есть, правда, еще старшая, но эти не здесь. В летной комнате. Пойдем, покажу.

– Стой! – он взял ее за рукав лётной куртки.

– Обнаров, руки!

Он послушно отпустил.

– Значит, моя рукопись понравилась. Фильм хотите снять.

– А тебе, Полина, понравилось издеваться надо мною. Понравилось, что я выгляжу глупо. Понравилось мое хамство, мой бред. Ты мазохистка?!

Она улыбнулась, открыто, искренне.

– Костя, мне хотелось посмотреть, сколько дури из тебя вылезет.

– Посмотрела? Теперь катись! Чокнутая!

Обнаров остался верен себе. Он ушел в месячный запой.

Шло время. Постепенно здравый смысл взял верх над уязвленной мужской гордыней, и запой прекратился.

В честь окончательно перевернутой страницы «муторного отрезка жизни», как Обнаров называл последние четыре месяца, с октября по февраль, он решил подарить себе праздник Он поехал на дачу к Шалобасову.

Место было живописное. Берег Балтики. Огорчало только то, что стоял лютый холод.

Банька удалась на славу! Пар был сухой и добротный. Березовые веники, срубленные на Троицкой неделе, несмотря на то, что ими нещадно хлестались, не оставили на распаренных телах ни одного листочка.

– У-ух!!! Хорошо!!!

Довольные, счастливые, они выбрались в предбанник.

– Тулупчик, тулупчик накинь!

– Да какой тулупчик, Андрюха?! Внутри все закипает! Дай сделать хоть глоток холодного воздуха.

– Мало мы в снегу валялись? Пойдем еще!

Шалобасов взял друга за руку.

– Нет уж! Уволь! Больше не пойду. Это я по наивности поддался. Я ж не знал, что ты садист.

Обнаров сел в плетеное кресло и блаженно откинулся на спинку. Шалобасов снял со стены овчинный тулуп, надел. Потом снял висевший рядом другой и едва ли не насильно укутал им Обнарова.

– Предбанник у меня не отапливается. За бортом февраль. Минус пятнадцать.

– У нас внутри тридцать семь плюс сорок…

– Правильно! Чем больше керосина, тем лучше погода!

– Андрюха, это я так с непривычки разогрелся или здесь у тебя тепло?

– Дверь в парную приоткрыта. Но, если честно, Костик, слабоват ты для деревенской баньки!

– Да как же можно это зверство выдержать?! У меня уже уши с волосами начали дымиться!

– Я тебе говорил, шапку надевай. А ты: «В бане в шапке? Нонсенс!» Ладно, давай. За хороший пар!

Обнаров нетвердой рукой взял из рук Шалобасова рюмку, с сомнением посмотрел на налитую до краев водку.

– Вообще-то ты чай обещал.

– Будет чай.

– Андрюха, баня, водяра… Ей-богу, мне хватит уже!

– Не-не-не! Рано выпускать тормозные щитки. Принять еще по одной мы просто обязаны.

– Мне и так хорошо.

– Или я тебя не знаю! Будешь сидеть, про меня расспрашивать, обо мне байки слушать. Про тебя только и услышу, что все у тебя хорошо. Вот, ты сейчас выпьешь, язык у тебя развяжется, и мы поговорим.

Выпили. Закусили. Потом еще по одной, и еще, и еще …

Вначале действительно, как и предрекал Шалобасов, говорили только про него, про полеты, самолеты, бортпроводниц, семью, дачу, рыбалку. Но постепенно Шалобасов осторожно, не навязчиво, перемещал разговор ближе к другу.