– Потому что он женился на другой.

Оливия покачала головой.

– Я знаю, что это бессмысленно. Он должен был унаследовать титул. А она была дочерью фермера. Он не мог жениться на ней.

Но в голосе Оливии звучало какое-то раздражение, даже, пожалуй, злоба, и это не понравилось Марвику.

– Любовь заставляла вступать в мезальянс и более великих людей, чем Бертрам, – заметил он.

Опустив голову, Оливия задумалась.

– Так выходит, вы любили свою жену?

Аластер вздохнул.

– Вам, должно быть, хотелось умереть. Это так? Как интересно.

Их глаза встретились. В скудном свете ее кожа казалась сверхъестественно безупречной, словно это был фарфор, а не кожа. Тонкий, хрупкий, который для правдоподобия покрыли россыпью веснушек. Должно быть, она очень похожа на ту куклу, которую разбила.

При мысли об этом Аластер ощутил беспокойство. Ему стало интересно, замечала ли сходство сама Оливия. А если замечала, то было ли у нее при этом хотя бы мгновенное ощущение того, что она разбивает саму себя?

Ни один ребенок не должен воспринимать подарок как взятку. Но герцог знал, какими мудрыми могут стать дети – собственные родители тоже преподали ему этот урок.

– Думаю, вы действительно ее любили, – тихо промолвила она. – Мне кажется, вы ответили бы на этот вопрос очень коротко, если бы ответ дался вам легко.

Ее отвага уже не должна была удивлять его. Но Аластер все еще не мог понять, как она это делает – столь неожиданно распределяет баланс силы между ними, что он вынужден отвечать, чтобы доказать свою точку зрения и чтобы она поняла его.

Правда, он уже научился наклонять чашу весов в свою сторону. Встав, он подошел к кровати. Когда он сел рядом с Оливией, она замерла.

– Слишком поздно для беспокойства, мисс Холлидей. – Он протянул к Оливии руку и сунул ее под тяжелую копну волос. Волосы стали рассыпаться и были именно такими шелковистыми, какими он их запомнил, – волосы цвета огня. Он собрал их в кулак, но они были такими густыми, что не помещались в него. А потом Аластер потянул их вниз – так, чтобы ее голова чуть-чуть запрокинулась наверх.

– Так перерезают горло ягнятам, – произнес он. – Вам это известно?

Ее взор нашел его взор, ее глаза расширились, ресницы затрепетали. Он пугает ее. Это хорошо. Герцогу надо было знать, что он все еще на это способен.

– Из вас вышел бы неважный мясник, – отозвалась Оливия.

Храбрится до самого конца. Ему сразу стало стыдно за то, что он запугивал ее.

Марвик отпустил Оливию и позволил ей принять более естественное положение.

– А почему вас интересует, любил ли я ее? – спросил он. – Только не говорите, Оливия, что у вас возник интерес ко мне. – Он провел большим пальцем по контуру ее уха и с удовлетворением услышал, что у нее чуть сорвалось дыхание. – Это что-то, не имеющее отношения к вашим воровским целям? Наверняка пример вашей матери научил вас не целиться так высоко.

Дернув головой, Оливия пересела подальше от него.

– Жестокость вам дается очень хорошо, – промолвила она. – Из-за этого ваша жена старалась избегать вас?

Аластер продолжал восхищаться ею.

– А вы и вправду не понимаете, когда вас побеждают?

– Да? – Она пожала плечами. – Однако я еще не закончила свою историю.

– Но ваши пять минут истекли.

Герцог услышал, что она перестала дышать. А потом, закрыв глаза, Оливия опустила голову.

– Отлично, – сказала она. – Делайте, что хотите.

Его внимание приковала полоска голой кожи на ее шее. Такое уязвимое, нежное местечко.

– Что хочу… – задумчиво повторил Аластер. Он бережно провел костяшками пальцев по ее шее, скользнул к подбородку и осторожно повернул к себе ее лицо.

Оливия вспыхнула, но глаза не открыла.

– Я ничего не чувствую.

– Я же вижу ваше лицо, – пробормотал он. – И вижу, что вы лжете.

Она нахмурилась.

– Ничего вы не видите.

– Я вижу все. – Его пальцы спустились вниз по ее руке и нащупали хрупкие кости запястья; ее пальцы спрятались от него – она сжала руку в кулак.

Он выпрямил их по одному – очень осторожно, потому что пальцы вообще очень легко ломаются, а ее пальчики, к тому же, слишком элегантны, чтобы испортить их. Как любопытно: он тысячу раз представлял, что мог бы сделать с Маргарет, если бы узнал о ее изменах, пока она была жива. Но ни в единой из своих мрачных фантазий он не прикасался к ней вот так.

Оливия – не Маргарет. И ее предательство совсем иное.

Это открытие задело его нежно, как легкий ветерок.

Подняв руку, Марвик положил ладонь ей на голову.

Как странно, что он может с такой легкостью обхватить ее. Нелепо, неправильно, что вся ее живость, вся сила ее страсти должны содержаться в такой маленькой и аккуратной головке.

Какая часть его гнева – потому что он все еще был зол, да, только гнев в нем соседствовал с восхищением, – направлена на нее, а какая – на него самого? Теперь – даже теперь – он видел в ней смелость, упорство, решительность, достоинство…

Если все это правда… если отделить их от ее предательства… как он может не желать этих достоинств?

– Итак, ваша мать любила Бертрама, – промолвил Марвик. – И вы полагаете, что я любил свою жену. Означает ли это, что вы считаете нас одинаковыми глупцами?

Между ее бровей появилась морщинка.

– Мама не была глупой. Она была всего лишь…

– Она была в замешательстве, – подсказал герцог.

Оливия открыла глаза. Они смотрели друг на друга. Невидимая липкая сеть накрыла обоих, кутая их в многозначительное, тяжелое молчание. Вот что было замешательством чистой воды: каждого из них каким-то таинственным образом влекло к яду другого.

Аластер убрал волосы с ее бровей. Ее зрачки были по-прежнему устремлены на него. Теперь за нее отвечал он. Что бы с нею ни случилось, это будет дело его рук.

– Вас все еще тошнит?

Она отрицательно помотала головой.

– Отлично. – Аластер наклонился к ней. И прижал свои губы к ее рту.

Оливия резко вздохнула, но не отодвинулась назад.

Он легко поцеловал ее, а затем чуть передвинулся, чтобы его щека коснулась ее щеки. Он станет автором ее судьбы – не случайность, не несчастный случай, не Бертрам и никто другой. Марвик тихо зашептал ей прямо в ухо, а его рука побежала вниз по ее спине:

– Когда ваша мать ушла от него, куда она увезла вас?

– В Шепвич, – прошептала Оливия. – Туда, где живет… ее семья. – Аластер чувствовал, как ее мышцы пытаются напрячься от его прикосновений, как осторожное нажатие здесь и легкий массаж там заставляют их расслабиться, а ее – следить за своими вздохами.

– И что же случилось в Шепвиче? – Он потерся о ее щеку как кот. Пусть почувствует царапанье его щетины.

– Это было… – казалось, она перестала дышать, – не самое счастливое воссоединение.

– Ага! Стало быть, они вас не приняли?

– Они прогнали нас.

Грустная история, но едва ли необычная. Он взялся зубами за мочку ее уха и слегка прикусил его. Лизнув, он ощутил соль на ее коже.

– И что вы сделали дальше?

– Мы… мы вернулись в Алленз-Энд. Вам обязательно так ко мне прикасаться?

Аластер замер, его ладонь теперь лежала на ее пояснице, а пальцы слегка прикасались к ягодицам.

– А как вы хотите, чтобы я к вам прикасался?

Он почувствовал, как Оливия сглотнула. Но не сказала ни слова.

– Вы хотите, чтобы я вас трогал?

По ее телу пробежала дрожь.

– Я хотела бы…

– Меня не интересует, чего вы хотели бы, – перебил он ее. – Я спрашиваю, чего вы хотите?

Ее грудь стала вздыматься от глубокого дыхания. А потом, очень медленно, Оливия опустила лицо в ямку между его плечом и шеей.

– Мне бы хотелось не хотеть этого, – очень тихо произнесла она.

Аластера охватило безумное торжество. Он крепче сжал ее поясницу.

– А потом? – спросил он. – Что было потом? После того, как вы вернулись в Алленз-Энд?

– Ничего. – Ее губы касались его кожи, когда она говорила, и все его чувства собрались и сконцентрировались на этой точке. – Дальше между ними так ничего и не наладилось. Он стал приезжать… гораздо реже. А когда приезжал, они проводили вечера в ледяном молчании. – Я не могла понять…

Марвик закрыл глаза и прошептал:

– Почему она вернулась к нему?

– Нет. Она не возвращалась. Я не могла понять и… до сих пор не понимаю, почему он вернулся к ней? Почему продолжал приезжать – год за годом? Он был так… обижен. Как будто у него не было никаких шансов.

Она говорила все бессвязнее. Аластер поглаживал ее спину плавными, успокаивающими прикосновениями.

– Быть может, он испытывал к ней непреодолимое влечение, – промолвил он. – Если бы мы могли узнать, что именно это было, то, возможно, помогло бы это нам.

– Не знаю, что… – Оливия ненадолго задумалась. – Вообще-то есть одна вещь – последняя запись в ее дневнике: «Правда спрятана в доме». Но я не знаю, что это означает.

Аластер ответил не сразу. Потому что, когда они сидели рядом и он ощущал ее близость, в нем появилось какое-то странное чувство.

Выходит, что он все-таки не такой, каким был его отец. Аластер отгоняет порочные мысли и нехорошие желания, но все равно скоро возьмет Оливию. И все же он не такой, как отец. Отец никогда не хотел какую-то определенную женщину. А Аластер хотел именно эту. Его охватило чувство собственности.

– Мы должны поехать в Алленз-Энд, – сказал он. – И выяснить, что имела в виду ваша мать.

Но Оливия ему не ответила. Повернувшись, чтобы посмотреть ей в лицо, Аластер увидел, что она заснула у него на плече.

* * *

Оливия проснулась в темноте. Полусонная, она попыталась прислушаться к болтовне слуг в коридоре, но вместо этого услышала приглушенный шум транспорта, словно он раздавался на большой улице. Где она?

В тюрьме! Она резко села. Марвик ее спас! Куда он ушел?

Тут она заметила узкую полоску света под дверью, ведущую в заднюю комнату. Оливия смотрела на нее, пытаясь собраться с мыслями. Кажется, она много месяцев не спала так крепко.