– Да, именно так, – кивнул Марвик. – Когда слуги молчат, складывается приятное впечатление. Это настоящее представление кротости, покорности и смирения, миссис Джонсон.

Оливия посмотрела на него.

– А вот теперь вы развлекаетесь.

Герцог усмехнулся.

– Вообще-то да, – сказал он, но внезапно на его лице появилось озабоченное выражение. Он посмотрел в окно, и его улыбка погасла.

Оливия почувствовала, что вызвало изменение его настроения. Герцог вспомнил, что играет роль затворника, для которого смех и компания недоступны. Через мгновение он выбросит ее и тем самым избежит проигрыша. Потому что несколько ходов уже показали, чем завершится игра на шахматной доске.

– Для того, чтобы ответить на ваш вопрос, – проговорила Оливия, – я должна сказать, что с большим уважением отношусь к учтивости и правилам этикета, я люблю их. Но понимаю, что всему свое место и свое время. Иногда, чтобы совершить добрый поступок, человек может и нарушить правила. – Она многозначительно помолчала. – Если бы не мое безрассудство, в этих комнатах сейчас не пахло бы так хорошо. И вы не читали бы в газете описание шахматных партий.

Герцог так пристально посмотрел на нее, словно ему было трудно вернуть свои мысли откуда-то издалека. Но потом на его губах промелькнула улыбка.

– Совершенно верно, – тихо промолвил он, а затем неожиданно потянулся, чтобы взять Оливию за запястье.

Она застыла, кончики ее пальцев замерли над королевой, во рту пересохло.

Он поднес руку Оливии к губам.

– Не только доброе дело, – прошептал он. – Вы не хотите двигать свою королеву.

«Отпустите меня», – хотелось ей сказать, но язык так и лип к нёбу, не давая промолвить ни слова.

– Чудесная ручка, – проговорил герцог и повернул ее руку, чтобы поцеловать ладонь.

Оливия отдернула руку, из ее груди вырвалось судорожное дыхание. Ей казалось, что ладонь горит в том месте, где он запечатлел поцелуй.

– Это… это не… – пролепетала она.

– Ваш ход, – перебил ее Марвик.

Оливия сжала лежащую на коленях руку в кулак.

– Зачем вы это сделали?

Герцог задумчиво улыбнулся.

– Лучше спросить, почему я, кажется, первый? Неужели там, где вы воспитывались и росли, мужчины были слепцами?

Шахматная доска превратилась в загадку. Оливия смотрела на нее, а сердце неистово колотилось в груди.

– Так где вы росли? – спросил он.

– Хватит! – Оливия встала. – Я…

– Хорошо. Сядьте! Я буду вести себя прилично. – Он говорил низким, успокаивающим голосом, словно понимал, что сделал с ней. Ее кожа все еще была покрыта мурашками. – Я также остановлю воображаемые часы, если вы не чувствуете, что попались на крючок. Подумайте хорошенько, прежде чем сделать ход.

Почему она снова села? Любопытство, предположила Оливия. С ней раньше никто не флиртовал.

Но неопытные альпинисты не начинают восхождения с альпийского Маттерхорна. Потакание любопытству – чудовищная глупость. Оливия это понимала, но сидела на месте, затаив дыхание, глядя на шахматную доску и чувствуя себя сбитой с толку; ее рука по-прежнему слегка дрожала.

– Признаюсь, мое любопытство не удовлетворено, – сказал герцог. – Вы действительно смотрите поверх очков, когда хотите что-то получше разглядеть. И даже сейчас вы сделали то же самое.

Оливия поправила очки и посмотрела сквозь линзы.

– Я вижу вас очень четко, ваша светлость. – А затем, заметив что он – похоже, скептически – приподнял бровь, добавила: – Я вижу перед собой человека, который потерял надежду выиграть, а потому прибегает к недопустимым мерам, чтобы отвлечь более сильного игрока.

Герцог как-то странно рассмеялся.

– Это вызов, мисс Джонсон?

Опять «мисс», да?

– Полагаю, вызов излишен, поскольку мы и так играем друг против друга. – Ее голос звучал слишком высоко, и это ей не нравилось.

Но в самом деле, что он за человек? За последние несколько дней он снова начал одеваться в официальные костюмы: под темным пиджаком на нем был полосатый жилет, липнущий к плоскому животу. Кухонные сплетни известили ее, что герцог ест по пять раз в день, и это явно шло ему на пользу. Синяки под глазами растворялись, а углубления под скулами исчезали. А вот резкие очертания подбородка не смягчились. Уж таково строение его лица, которое Оливия назвала бы безупречным, если бы была склонна восхищаться им.

Но она им не восхищалась. Она просто наблюдала за тем, как он сидит, развалившись, вытянув ноги и скрестив их в лодыжках. Такую позу можно было бы назвать вызывающей. «Обратите на меня внимание!» – так и говорила она.

Это действительно вызов. Потому что по какой-то причине он испытывает животное притяжение к ней. И хочет ее внимания.

Ее кожа покраснела – вся кожа, даже сгибы коленей обдало жаром. Как возбуждающе, как потрясающе чувствовать себя привлекательной, пусть даже это абсолютно ужасно, мерзко и неприлично.

«Ты идиотка, – сказала себе Оливия. – Ты же собираешься его обворовать».

– Ну, а теперь кто у кого служит приманкой? – спокойно спросил он.

Оливия заморгала.

– Прошу прощения? – переспросила она.

– Я вижу, вы пытаетесь сбить меня с толку. – Он вздернул вверх бровь. – Без сомнения, такой сосредоточенный взгляд не может быть одобряющим. Или я ошибаюсь?

– Про-простите меня… – запинаясь, произнесла Оливия. – Я не… – Покачав головой, она опустила глаза за шахматную доску. Надежды нет: она не в состоянии просчитать его план на дальнейшие ходы. Заставив себя забыть об осторожности, она сдвинула коня.

Марвик тут же переставил королеву, что создавало для коня угрозу.

Быстрота его хода ничего хорошего не сулила. Оливия переставила пешку, чтобы защитить коня, а затем нахмурилась, глядя на шахматы. Что он затеял?

– Ну вот, – сказал герцог, – вы снова это сделали, миссис Джонсон.

Оливия подняла глаза, и ей тут же захотелось себя ударить, потому что она сразу поняла, что он имеет в виду. Она торопливо поправила очки на переносице.

– Мне интересно… – Откинув голову назад, он прищурился, отчего стали отчетливее видны морщинки в уголках его глаз. Оливия невольно устремила взгляд на эти мелкие, тайные знаки, свидетельствующие о том, что когда-то этот человек коротал время за куда более серьезными занятиями, а не разваливался в кресле. – Как давно вы носите очки? – спросил он.

Оливия пожала плечами, стараясь сохранять спокойствие.

– Не понимаю, почему вас это интересует, ваша светлость.

– О, вас это удивит! Любопытство – это чудесное развлечение.

– Признаться, я удивлена, что вы нуждаетесь в развлечениях, – заметила Оливия. – Может быть, вы разгоните хандру, если выйдете из дома?

– И тем самым лишу себя вашего острого язычка? – Он угрожающе улыбнулся. – Да неужели мы совершим такую глупость? У меня есть некоторые другие возможности развлечься.

Оливия притворилась, что не слышит его.

– Должна заметить, что любопытство – самое опасное снадобье от скуки.

– Почему же, миссис Джонсон? – Он уперся подбородком в кулак. – Неужели вы только что заявили, что представляете собой опасность? Боюсь, леди Риптон забыла об этом упомянуть.

– Ни к чему беспокоиться, – ласково проговорила Оливия. – Я просто обратила ваше внимание: вы можете нанять вместо меня очень степенную экономку.

Герцог рассмеялся, и Оливия увидела ряд его ровных белых зубов и ямочку на подбородке, обычно скрытую.

– Туше! – воскликнул он.

Оливия тоже была готова улыбнуться, но вместо этого крепко сжала губы. Им не следует развлекать друг друга. Любой, кто стал бы свидетелем этой сцены, любой, не знакомый с ними человек, принял бы их за мирно пререкающихся любовников.

Что за странная мысль! Теперь Оливия понимала, что имеют в виду, когда говорят: милые бранятся – только тешатся. При мысли об этом у нее перехватило дыхание.

– Ага! – Герцог приподнял брови. Оливия поняла, что только что снова поднесла руку к носу, чтобы поправить очки.

– Тут пятно. – Она сняла очки, чтобы протереть их носовым платочком, а Марвик просто потянулся и выхватил очки из ее руки.

Оливия вскочила.

– Отдайте мне очки!

Слишком поздно: герцог уже поднес очки к глазам и внимательно вглядывался в линзы. А потом удивленно посмотрел на нее.

Сев, Оливия напряженно выпрямилась. Ждать его неизбежного вердикта было сродни агонии. Теперь герцог знал: очки нужны ей не для того, чтобы лучше видеть; стекла в них хоть и толстые, но обычные.

Он молча отдал ей очки. Их пальцы слегка соприкоснулись, и она вздрогнула, потому что от этого прикосновения по ее телу пробежала дрожь – как будто его поцелуй в ладонь сделал ее особо чувствительной, и теперь она стала совсем беззащитной.

Как унизительно! Оливия снова надела очки на нос, чувствуя, что ее подташнивает. Сейчас он начнет задавать ей вопросы, а у нее нет достойного, не вызывающего смех объяснения, почему она носит очки.

Оливия откашлялась. И собралась с духом. Но вместо того, чтобы расспрашивать ее, герцог склонился над шахматной доской и стал внимательно изучать расстановку фигур.

Он давал Оливии шанс взять себя в руки.

Нет! Ей хотелось верить, что она неправильно его поняла. Но к горлу подкатывал комок. Доброта – вещь весьма недооцененная. Она как-то поклялась себе, что никогда не будет пренебрежительно относиться к ее оценке. Вот только ей никогда не приходило в голову, что она разглядит доброту в герцоге Марвике…

Оливия скрыла смущение, разглядывая свой носовой платок, который она складывала, пока он не превратился в крохотный плотный квадратик.

Марвик переставил ладью.

– Шах!

Убрав платок, Оливия подвинулась к столу. Ее король был в опасном положении. Но она чувствовала, что есть простой способ избавить его от угрозы. Однако не могла сосредоточиться. Интересно, какие мысли приходят в голову герцога о ее маскировке? Он может счесть ее сумасшедшей, ну и что с того? Он и сам не являет собой образец разумного поведения.