— Холли, отстань.

Я бреду обратно в прихожую и беру телефонную трубку, желая таким образом привлечь его внимание. Мой палец зависает над первой цифрой номера Лиззи. Вспомнив ее последнюю реакцию на мой ранний звонок, я набираю другой номер.

— Привет, это я, — говорю я, когда мама берет трубку.

— Кто «я»?

— Это я, Холли.

— Холли, Хол-л-ли, — она задумчиво произносит мое имя, как если бы оно было ей знакомо, но она не помнила, кому это имя принадлежит. В этом заключается не слишком тонкое чувство юмора моей мамы и ее привычка напоминать мне о том, что я не звонила две недели. В нетерпении я подсказываю ей:

— Твоя дочь, Холли.

— А-а-ах, так это Холли! Как хорошо, что ты позвонила, дорогая!

Находясь на другом конце телефонного провода, в паре сотен миль от нее, я улыбаюсь ее протяжному, проникновенному голосу. Все это похоже на разговор с Элизой Дуллитл из «Пигмалиона» Бернарда Шоу.

— Какая у вас погода? — интересуюсь я, глядя на стекающие по окнам струйки воды.

— Ужасная, дорогая. Совершенно ужасная. Все из-за ветра с моря. Я чуть не задыхаюсь, когда делаю глубокий вдох. А еще я выкуриваю по двадцать сигарет в день. Можешь себе представить? Двадцать штук в день. Это сведет меня в могилу раньше времени.

Несмотря на возмущение и гневные монологи по поводу лондонского смога, мне кажется, что маме на самом деле нравится жить там, но она просто не хочет в этом признаться.

— Как тебе пьеса?

Мама умудрилась убедить весь актерский состав в том, что она достойна главной роли. Директор театра, ее давний друг, согласился только потому, что не хотел, чтобы она создавала проблемы по какому-либо другому поводу. Одна из них состоит в том, что мама в жизни начинает подражать своей героине. В этот раз она играет леди Брэкнелл в спектакле «Как важно быть серьезным». Вся семья вздохнула с облегчением, когда закончился прокат спектакля по пьесе Дафны Дюморье «Моя кузина Рэйчел».

— Твой отец был на последней репетиции, и один из новых актеров спросил, есть ли у него какие-нибудь замечания. Тот посоветовал ему четче выговаривать слова и не задевать мебель.

— Что ж, дельный совет.

— Ты тоже так думаешь? А как поживает наш очаровательный Бен?

Глупая улыбка появляется у меня на лице при малейшем упоминании о нем, и я начинаю накручивать телефонный шнур на палец.

— Ой, с ним все хорошо. Действительно хорошо. Сейчас он еще спит. Как папа и Морган?

Морган — это мамин пекинес. Он совсем старый, и у него в пасти осталось только два зуба с левой стороны. Бывает очень забавно, когда он пытается кусать других собак голыми деснами.

— Он маленький пердунчик.

Я искренне надеюсь, что она говорит о Моргане, а не об отце.

— Как твоя работа? — спрашивает она.

— Ты говоришь с новым криминальным корреспондентом «Бристоль газетт». Я считаю, что это повышение!

Мама восхищенно восклицает:

— Это чудесно!

Я ухмыляюсь в телефонную трубку. Одно из преимуществ того, что твоя мама — актриса, в том, что всегда можно рассчитывать на положительную реакцию.

— А что случилось с человеком-опоссумом? Разве не он занимался этим делом до тебя?

— Его зовут Пит. Хотя опоссум, возможно, лучшее прозвище для него. Он получил должность в «Дейли мейл».

— Это говорит в его пользу.

Иногда мнение моей мамы по поводу того или иного человека не совпадает с моим.

— Криминальный корреспондент — не слишком завидная должность.

— Дорогая, ты же можешь раскрутиться. Я уверена, что ты замечательно со всем справишься. Чертов Макгрегор! Морган, прекрати! Хватит! Дорогая, мне нужно идти. Морган забрался на стол и ест сыр.

Пес мог забраться на стол только с ее помощью, пока она со мной разговаривала. Я прощаюсь.

— Пока, Холли! — говорит она и вешает трубку.

Глава 3

В понедельник я стараюсь отложить неизбежное, целый час занимаясь чисткой корзины для бумаг, отправкой электронных писем своим друзьям и болтовней через интернет. Вообще-то мне стоило бы отправиться в полицейский участок, чтобы начать работу в новой должности, но мне пока почему-то не хочется этого делать.

Над своим повышением по службе я размышляла все выходные и поняла, что не будет больше никаких некрологов о домашних животных, и тогда мне показалось, что должность криминального корреспондента «Бристоль газетт» в самом деле не так уж плоха. В ней даже есть что-то сексуальное. Я буду занимать новое, заметное положение, что само по себе великолепно.

Джо, как всегда, покачивает головой и хмурится:

— Холли, что ты до сих пор здесь делаешь? Ты что, смерти моей хочешь? Ты же знаешь, что под лежачий камень вода не течет. Сейчас же отправляйся в полицейский участок! Пока ты здесь сидишь, там уже, наверное, произошло десять ограблений, похищений и поджогов.

Я вскакиваю с места, без конца повторяя: «Я как раз собиралась», хватаю записную книжку и карандаши, беру сумку и ухожу. Чувствую себя как Мария из фильма «Звуки музыки», когда матушка-настоятельница в первый раз отправляет ее к фон Трэппсам.

Я давлю на газ, и мы с Тристаном отъезжаем, оставляя позади облако выхлопных газов. Должна сказать, что я нервничаю. Ненавижу быть новичком, когда не знаешь, что где находится и кто есть кто. Не знаешь, например, что кофейный автомат вместо горячего шоколада выдает суп или что нельзя разговаривать с боссом, если команда «Арсенал» проиграла. Все эти мелочи значительно облегчают повседневную жизнь.

Полицейский участок — огромное уродливое бетонное здание недалеко от центра города. Я никогда не бывала там раньше — ну, во всяком случае, по работе. Вообще, один раз у меня произошло короткое знакомство с этим местом. Однажды нас с Лиззи арестовали за то, что мы оказались в чужом саду, решив срезать путь. Было раннее утро, и мы плелись домой из ночного клуба. Мы перебрались через высокую ограду и двигались дальше по садовой тропинке, когда хозяин, ревностно охранявший свою территорию, ослепил нас сразу несколькими прожекторами. Нас задержали и отвезли в полицейский участок. С нами обошлись довольно грубо, хотя речь шла всего лишь о перепрыгивании через чужой забор. Правда, потом оказалось, что мы перелезли через забор, принадлежащий местной исправительной колонии для несовершеннолетних, а полиция приняла нас за сбежавших заключенных. Как только они осознали свою ошибку, нас быстренько выставили на улицу. Надо сказать, час, проведенный в камере, — не лучшее воспоминание моей жизни.

Не совсем понимаю, что я должна буду делать (работа корреспондента по связям с полицией отличается от работы криминального корреспондента). При нормальном стечении обстоятельств покидающий редакцию корреспондент вводит тебя в курс дела, но красавчик Пит уже ушел, да и в свете наших с ним отношений было неразумно выспрашивать его о чем-либо. Он, наверное, велел бы мне припарковаться на месте стоянки машины старшего офицера и стал бы с важной миной приветствовать знакомых полицейских. Могу себе представить, как он убеждал бы меня, что работа криминального корреспондента в особом почете у властей и все замолкают, когда он открывает рот.

Наверное, надо просто поговорить с кем-нибудь из полицейского отдела по связям с общественностью, быть милой, сказать, что я здесь впервые, и возможно, мне объяснят, что делать дальше.

Миновав священные врата полицейского участка, я вижу небольшую толпу возле приемной и направляюсь к противоположному окошку. Там я терпеливо жду, пока сержант оторвется от работы. Он не отрывается. Думаю, что мы будем хорошими друзьями. Он в униформе. Белая рубашка, черный галстук и симпатичный синий джемпер, какие обычно носят рыбаки.

Не глядя на меня, сержант отрывисто произносит:

— Да?

— Э… вы не подскажете, где находится отдел по связям с общественностью?

— Ваше имя! — рявкает он, продолжая заниматься своим делом.

— Холли Колшеннон, новый криминальный корреспондент «Бристоль газетт».

В этот момент я чуть не влезаю головой в окошко, в надежде, что он взглянет на меня.

— Пожалуйста, ваши документы.

Передаю документы, и в конце концов он бросает на меня взгляд, чтобы проверить схожесть с фотографией.

Уставясь на мою фотографию, он хмурится, затем снова смотрит на меня. Я любезно поправляю челку, наклоняю голову и меняю выражение лица.

— Так, вижу, — резко произносит он, бросая документы в окошко. При любом столкновении с хамством со мной случается приступ болтливости.

— Знаю, я не очень-то похожа на криминального корреспондента… наверное… Зато моя газета недавно получила приз как лучшая газета года, что, конечно, вызвало недовольство со стороны других газет, и…

Он прерывает мое бормотание:

— Вы уже были здесь раньше?

Я подскакиваю. Ни за что в жизни не расскажу о том дурацком случае с исправительной колонией. Особенно ему. От того, что я нервничаю, мой голос становится по крайней мере на октаву выше. Запинаясь, я говорю:

— Вообще-то внутри полицейского участка я впервые. Здесь не слишком приятно, да? Я хочу сказать, что пара горшков с цветами вот здесь и там и, возможно, диван с разбросанными подушечками могли бы…

Резкий голос за спиной заставляет меня замолчать:

— Не хотел бы прерывать ваш монолог, рисующий столь прекрасные перспективы изменения этого помещения, но…

Я поворачиваюсь, собираясь сказать несколько слов в свою защиту, и вижу перед собой до боли знакомые зеленые глаза, глядящие прямо на меня.

— А, это вы! — говорит он таким тоном, каким Черчилль мог приветствовать Гиммлера, если бы они случайно повстречались на празднике в Ривьере.

Как он достал меня тогда!

— Вы совершенно правы, это я.