Но, сев рядом с ней, сведя вместе пальцы рук и весь сияя, он невольно для себя стал расхваливать ее шляпку-колокол и элегантный костюм от Шанель. Этими комплиментами он, в сущности, хотел подчеркнуть только то, что кремовый шерстяной костюм Амелии подчеркивает ее излучающую свет кожу.

Когда официантка поставила перед ним металлический чайник, он сказал:

— Здесь ты чужая. Тебе следовало бы быть сейчас где-нибудь в «Cafe de la Paix».

— В Париже? Но ведь я родилась в Сан-Франциско.

— Для здешних мест ты недостаточно самоуверенна.

— Если ты отпустишь мне еще пару комплиментов, — сказала она, улыбаясь, — то будет похоже, что мы назначили в «Пин-эн-Уисл» любовное свидание.

После этих слов улыбки исчезли с их лиц, и они молча уставились в свои чашки.

— Что было бы, — шепотом спросил Три-Вэ, — если бы не он, а я нашел вас с Тессой в Окленде? Если бы не он, а я спас ей жизнь? Тогда ты поверила бы в то, что я ее отец?

— Мы с тобой об этом уже говорили, — серьезно сказала Амелия. — Я с самого начала не была уверена. И сейчас не уверена. — Помолчав, она сухо добавила: — Впрочем, это оттого, наверное, что я Ван Влит не по рождению, а всего лишь по мужу. Увы!

Три-Вэ удивленно воззрился на нее.

— Ты хочешь сказать, что я упрямец?

Она слегка улыбнулась, но тут же вновь стала серьезной и посмотрела на свои часики.

— Время идти. По-моему, нам пора.

— Еще пятнадцать минут. А врач поблизости, через улицу. На шестом этаже.

— Сколько времени это займет?

— Ровно столько, сколько ему потребуется для того, чтобы взять у нас кровь на анализ. Остальное берет на себя ассистент Ландштейнера.

— А когда будут готовы результаты?

— Завтра или через день. — Он провел острым ногтем по горячему чайнику. — Амелия, чуда не будет. Впрочем, если мы сообщим Тессе о результатах анализа, возможно, это...

Амелия подняла руку.

— И ты еще удивляешься, когда тебя называют упрямцем? Мы будем действовать по моему плану.

— Но...

— Три-Вэ, скажи, ты когда-нибудь испытывал судьбу? Когда-нибудь говорил себе: «Жребий брошен, и будь что будет»? Я верю в то, что все в человеке подчиняется законам генетики. Я соглашусь с любым результатом, который сообщит нам ассистент Ландштейнера.

— Я тоже.

— Нет, Три-Вэ! Не обманывай меня. Тебе нужна Тесса. Как неразрывная нить между нами, между тобой и мной. Через Тессу ты унаследуешь Паловерде. Ты не пожалел денег на то, чтобы вызвать сюда этого человека, но если он докажет, что Тесса не твоя дочь, ты не сможешь с этим примириться.

За ближайшим столиком болтали четыре женщины.

Наклонившись к Три-Вэ, Амелия шепотом, но отчетливо произнесла:

— Если выяснится, что она не от Бада, мы будем держать это в тайне. Бад ничего не узнает. Равно как и Тесса, и Кингдон. Эта тайна будет только твоей и моей. Если это окажется правдой, то... я всю свою жизнь буду считать обманом и мошенничеством.

Он отпрянул.

— Амелия, прошу тебя, не надо...

— Я буду винить себя, а не тебя. Ничто не изменит моего отношения к тебе, к Тессе и к Баду. Но это будет моя вина. — Она сильно побледнела. — Бад дал мне все. Любовь, счастье. Если Тесса его ребенок, тем самым я отблагодарю его за все. Если же нет, выходит, я обманула Бада, ничего не дав ему взамен...

Амелии с ее выдержкой не требовалось повышать голос, чтобы подчеркнуть весомость своих слов. Они говорили сами за себя. Три-Вэ понял это и тихо произнес:

— Бад — счастливейший человек.

— И снова ты ошибаешься, — без горечи, скорее участливо, сказала она. — Ты очень хороший человек, Три-Вэ. Мягкий, добрый. Но непрактичный. Твоя жизнь была полна грез, далеких от действительности. Ребенок — это реальная победа, которую мы с Бадом одержали над временем. О, как Бад не любит проигрывать! Но если выяснится, что Тесса не его дочь, это будет означать, что он проиграл свою последнюю битву. — Голос ее дрогнул. — А я сыграла в этом поражении решающую роль.

Поражение Бада обернулось бы победой Три-Вэ. Он был настолько уверен в том, что Тесса — его дочь, что, несмотря на сочувствие горю Амелии и ощущение своей вины в случившемся, какую-то секунду он торжествовал победу в многолетнем соперничестве с братом. Пытаясь утаить это от Амелии, он с сосредоточенным видом отсчитывал чаевые.

Амелия взяла со стола сумочку и перчатки.

— Забавно, сколько разных оснований появилось для проведения этого анализа, — проговорила она, пожав плечами. — А ведь поначалу я только хотела помочь Кингдону.

4

Следующее утро выдалось удивительно ясным. В такую погоду туристы решают навечно поселиться в Лос-Анджелесе. Стеклянные двери, ведущие из комнаты на веранду, были распахнуты. Бад сидел на веранде с видом на сад и завтракал. Он нарушил предписание доктора Левина оставаться в постели минимум до десяти часов утра. В нем не чувствовалось вялости, обычной у выздоравливающих, желтый вязаный пуловер подчеркивал загар, который он приобрел на балконе спальни, где обычно сидел днем. Он выглядел хорошо отдохнувшим. И моложе, чем до сердечного приступа. Стол был сервирован на четверых скорее по традиции, чем по необходимости. Амелия просыпалась поздно, и легкий завтрак подавали ей в постель. А Тесса, будучи теперь женой Кингдона, очень рано завтракала в своем кабинете вместе с мужем.

Бад очень удивился, увидев выходящего на веранду Кингдона.

— Я думал, что ты уже давно ушел.

— Сегодня, дядя, у меня вечерние съемки.

— Тогда присаживайся, — сказал Бад, а когда Кингдон занял место за столом, жестом указал ему на серебряные блюда с крышками. — Бобы. Печеные яйца. Ветчина. Тосты, к сожалению, уже остывшие. Джем. Кофе. Если хочешь, чтобы сварили яйца или сделали яичницу, я попрошу.

— Не стоит, сэр. — Кингдон положил себе на тарелку бобов.

Бад налил племяннику кофе.

— Вы с Тессой собираетесь съехать отсюда, — сказал он.

Кингдон удивленно посмотрел на него.

— Тебе интересно, как я узнал об этом? Да очень просто. Раньше ты никогда не спускался вниз, чтобы поговорить со мной наедине. Значит, сейчас ты что-то задумал. Я прав, не так ли?

После некоторого колебания Кингдон утвердительно кивнул.

— Ну, тогда я начну первым, — сказал Бад.

— Валяйте, дядя. Я буду завтракать и не стану обращать на вас внимания.

Они рассмеялись.

— Ну, во-первых, — проговорил Бад, — с твоей стороны было очень любезно, что ты все это время жил у нас.

Кингдон выразительно оглянулся на дом, потом бросил такой же взгляд на роскошный сад и ответил:

— С моей стороны это была не такая уж и жертва.

— Но ведь сейчас у тебя медовый месяц, Кингдон. Я же не слепой. — Бад положил себе на блюдечко несколько долек апельсина. — Ты знаешь, мне не очень-то была по душе мысль о том, что ты станешь моим зятем. Но ты сам мне всегда нравился. Ты мужественный парень. Я имею в виду не твои сумасшедшие полеты, а то, что ты без лишних слов защищал Лайю. Поступить иначе было бы много проще. А я сделал глупость, поверил в ее небылицы о тебе.

— Могли бы этого и не говорить.

— Словом, — произнес Бад, откинувшись на спинку стула, — считай, что я извинился за это.

Это извинение мало что значило для Кингдона, но по лицу дяди было видно, что он говорит искренне, и это очень тронуло Кингдона.

— Может, мне это привиделось, дядя, — сказал он. — Неужели это я, пытаясь понравиться тестю, ставлю себя в дурацкое положение?

— Напротив, это хорошо, Кингдон. — После паузы Бад кивнул в сторону сада. — Видишь вон то дерево?

Среди кактусов росло одинокое дерево высотой около десяти футов. Кора, покрывавшая его стройный ствол, была ярко-зеленого цвета.

— Знаешь, как оно называется? — спросил Бад. — Паловерде. В переводе с испанского — «зеленое дерево». В районе Лос-Анджелеса таких деревьев очень мало. Одно из них росло здесь, на этом плато. И мой пращур назвал свое ранчо в его честь.

— Впервые об этом слышу!

— Для паловерде родной дом — пустыня. Оно научилось выживать в песках благодаря тем же уловкам, что и кактусы. У него почти нет листвы, поэтому оно не расходует драгоценную влагу, а его кора поглощает солнечный свет. Вот почему у него кора такого сочного зеленого цвета. Впрочем, во влажную пору паловерде, похоже, вспоминает, что оно все-таки дерево, и украшает себя несколькими листочками. Но когда почва пересыхает, они опадают. Поскольку наш пращур назвал именем этого дерева свое ранчо, неудивительно, что паловерде всегда имело для меня особенное значение. — Бад посмотрел прямо в лицо Кингдону. — Гарсия не Бог весть какой плодовитый род. Все наши родственники — потомки сестры моего прадеда. Нас немного, но все крепкие и здоровые. Среди Ван Влитов нытиков тоже не бывало.

Кингдон медленно опустил вилку. Во рту появился вкус горечи. Дядя заговорил о детях. Но как же он — именно он! — может говорить об этом?! Или он, как и Тесса, руководствуется интуицией, внутренней бессознательной уверенностью? Если так, то отчего же у него случился сердечный приступ?

— Дядя, вы сами только что сказали, что у паловерде почти не бывает листьев.

— Не надо, Кингдон. Тебе прекрасно известно, как к этому относится Тесса. Ей непременно захочется иметь хотя бы одного.

Кингдон залпом выпил кофе.

— Тесса говорила, что ты подумываешь уйти от Римини? — спросил Бад.

— Это моя последняя картина. Мы с Тексом Эрджилом решили купить «Зефир-Филд».

— И сможете этим прокормиться?

— Полеты для зрителей, доставка почты, пассажирские рейсы. Текс будет продолжать сниматься в трюках. Ну и так далее... Летное поле в хорошем состоянии. Но, впрочем, больших денег ожидать не приходится.