Не желая углубляться в подобные размышления, Изабелла снова отыскала глазами Джеймса и нашла его рядом с Генри, который стоял среди гостей возле стола с угощениями. Ей следовало догадаться. Мама не раз говорила, что ее старший сын очень любит поесть. К несчастью, то же самое можно было сказать и о лорде Блатерсби, который также очень любил своих овец. А это означало, что Генри то и дело сталкивался с этим овцелюбивым джентльменом и тот затевал с ним разговор. Судя по выражению его лица, разговор этот был неприятен брату. «Бедняга Хэл. Но лучше уж он, чем я!»

Джеймс Шеффилд всегда считал себя добрым, но несколько мгновений помедлил, наслаждаясь страдающим выражением на лице лучшего друга, прежде чем подойти и избавить его от самого скучного и надоедливого человека во всем христианском мире.

— Ты чертовски долго задержался, — проворчал Генри, когда они наконец ретировались. — Я пытался привлечь твое внимание, но ты не сводил глаз с соблазнительной леди Финкли, чтобы это заметить. Что ж, я тебя понимаю. Я и сам о ней подумывал. Однако мне чертовски не повезло. Пока ты разыгрывал Казанову, я был прикован к старику Блатерсби с его овцами.

— Блатерсби и его овцы. — Джеймс рассмеялся. — Не трудись, я все это уже слышал, и не один раз. — Он покачал головой. — Пойдем, скоро полночь, а мы обещали Иззи и Ливви принести им сладостей.

Генри поморщился:

— Вот черт! Совсем забыл. Хорошо, что ты вспомнил. Ты же знаешь, какой бывает Иззи, если ее разозлить.

Джеймс кивнул и подтолкнул Генри к группе гостей, жаждущих пройти к столу с десертом.

— Какой дьявольски нудный день, — заметил Генри, когда они встали в очередь. — Утром крестины, а теперь еще это. Хорошо, что ты здесь. А ведь мог уехать несколько недель назад.

— Конечно, я здесь, — ответил Джеймс. — Я, как и ты, не мог спокойно уехать, пока ваша мать благополучно не разродилась. Не все ли равно — отправиться в путешествие месяцем раньше, месяцем позже. Колизей никуда не денется, а для твоей мамы было важно, чтобы ты присутствовал на крестинах Ричарда.

— Так же, как и тебе, — сказал Генри.

— Мама была уверена, что я уберегу тебя от неприятностей, — поддразнил его Джеймс.

Уэстоны стали ему настоящей семьей, с тех пор как он в десять лет остался сиротой и его отправили жить к деду, графу Данстону. Главное, что можно было сказать о графе, — это то, что его поместье Шеффилд-Парк соседствовало с Уэстон-Мэнор, резиденцией виконта Уэстона и его семьи.

Они приняли Джеймса как родного сына. Их шумный дом стал его прибежищем. Когда он вместе с Генри отправился в Итон, леди Уэстон, плача к причитая, расцеловала обоих. Все это повторилось при их отъезде в Оксфорд.

Она плакала, когда они окончили университет в этом году, но Джеймс полагал, что это лишь потому, что Генри во время учебы чаще бывал дома, чем на уроках, — его много раз наказывали, временно отстраняя от занятий и отправляя в деревню. Джеймс значительно преуспел в литературе, частично из желания порадовать леди Уэстон, которая была без ума от некоторых драматических произведений елизаветинских времен. Генри этим утром подшучивал, что если бы его отец не имел решающего голоса в присвоении имен своим детям, то нового отпрыска их семьи вполне могли бы окрестить Гамлетом или Фальстафом. Да, детям Уэстона крупно повезло иметь такого отца. Джеймс когда-то и сам думал, что ему повезло с отцом, но…

Он тряхнул головой. Не нужно сейчас думать об этом. Только не сегодня. Вообще лучше не думать об этом, сосредоточиться на настоящем и…

— Положи это назад на тарелку, Хэл. Это для Иззи и Ливви, — укоризненно сказал Джеймс, продвигаясь вместе с другом вдоль вожделенного стола.

— Когда ты успел отрастить глаза на затылке? — проворчал Генри, пережевывая пирожное.

— Я знаю тебя с тех пор, как нам было по десять. Не станешь же ты отрицать, что за десять лет дружбы я обрел определенную проницательность? Кроме того, ты поглощаешь все, до чего можешь дотянуться.

— Я все еще продолжаю расти, — огрызнулся Генри.

Джеймс рассмеялся. Он сам был шести футов ростом, но его лучший друг превосходил его по меньшей мере дюйма натри и походил на профессионального боксера.

— Если ты еще подрастешь, я продам тебя цыганам в бродячий цирк.

— Напомни-ка мне еще раз, почему мы с тобой друзья?

— Если не считать того, что больше никто не способен тебя выносить? — пошутил Джеймс, оглянувшись на Генри. — Ну, прежде потому, что без моей помощи ты никогда не окончил бы университет.

Генри рассмеялся:

— Я так и не понял, как тебе удавалось посещать все эти скучные лекции.

— Способность себя контролировать? — предположил Джеймс.

Генри усмехнулся, пожав плечами:

— Сомневаюсь, что был бы толк, если бы и я их посещал. Я никогда не отличался способностями к обучению.

С этим Джеймс не мог спорить. В умственных изысканиях Генри и вправду не был силен. В постельных играх — как и в любых играх и видах спорта, — вот где он был на высоте. И все же Джеймс был уверен, что Генри гораздо умнее, чем старается показать. Его лучший друг определенно не испытывал недостатка в изобретательности, размышлял Джеймс, припоминая все неприятности, в которые Генри вовлекал их обоих.

Джеймс удовлетворенно улыбался, поднимаясь в сопровождении Генри на галерею. Но его веселость мгновенно испарилась при виде Изабеллы, которая стояла наверху со скрещенными на груди руками.

— Наконец-то! — сердито воскликнула она. — Я думала, вы вообще не придете.

Пламя свечей с канделябров, обрамляющих галерею, освещал Изабеллу сзади, создавая вокруг нее золотое сияние, превращая ее непокорные светлые локоны в нимб. В этот момент она походила на разгневанного ангела.

— Что приключилось с Ливви? — спросил Генри.

Иззи многозначительно взглянула на обоих.

— Ей надоело вас дожидаться, и, решив, что вы забыли о нас, она отправилась спать.

Генри растерянно посмотрел на тарелку и стакан в своих руках. В этот момент часы пробили четверть первого.

— Уверен, что она еще не заснула. Пойду отнесу ей это. Не хотелось бы, чтобы она думала, будто мы про вас забыли. Она может превратиться в такую же злючку, как ты. — И с этими словами он направился дальше по коридору.

— Что он хотел этим сказать: «Она может превратиться в такую же злючку, как ты»? — пробормотала Иззи, усаживаясь на ступеньку.

— Эй, скушай пирожное, — поспешно произнес Джеймс, сунув ей тарелку со сладостями. Он подождал, пока она прикончит три имбирных печенья и кусок пирога, и, решив, что настроение ее улучшилось настолько, что он мог за себя не опасаться, сел рядом с ней. — Ну что, понравились тебе танцы? — спросил он.

— Не очень, — сказала она тоном, в котором явно проскальзывала горечь. — Тебе они понравились гораздо больше.

— Что ты сказала? — Джеймс склонился к ней в полной уверенности, что плохо расслышат.

— Я просто заметила, что ты долгое время танцевал с леди Финкли. — Изабелла уставилась в свою тарелку. — Она твоя любовница?

— Ч-что?! — воскликнул Джеймс. — Иззи! Это… это совершенно недопустимо! Тебе не положено даже знать о…

— Любовниках? — выпалила она, сердито посмотрев на него и облизывая пальцы.

— Да, будь я проклят! Тебе не положено знать о подобных вещах, а уж тем более о них говорить.

— Так она не твоя любовница? — уточнила Изабелла.

— Нет! — взорвался Джеймс и добавил, понизив голос: — Черт возьми, это неприлично. Не говорю уже о том, что тебя это не касается.

— Ох! — В тихо произнесенном звуке определенно слышалось уныние. Девочка отвернулась, и Джеймсу показалось, что плечи ее дрожат. Он мгновенно смягчил тон.

— Иззи, посмотри на меня.

Изабелла не отрывала глаз от тарелки. Джеймс взял ее из рук девочки и отставил в сторону. Затем, взяв ее пальцем за подбородок, поднял ей голову, чтобы заглянуть в глаза.

— Боже мой, ты ревнуешь! — произнес он, не веря своим глазам. Иззи промолчала, но не стала отрицать, что ревнует.

Джеймс, обхватив ее щеки ладонями, снова повернул лицом к себе и ощутил под пальцами влагу на ее нежной шелковистой коже. Он увидел, как слезинка скатилась по ее бледной щеке, затем еще и еще одна, превращая ее ресницы в темно-золотые шипы.

— Милая, — с мольбой произнес Джеймс, хотя понятия не имел, о чем просит. «Нужно что-то сказать», — подумал Джеймс. Он убедился на собственном опыте, что проявление нежности — самый безопасный способ нарушить молчание в сложившейся ситуации. Ничего подобного ему еще не приходилось переживать, и он надеялся, что и впредь не придется. Он чувствовал себя чертовски неловко.

Проклятие! Изабелла постоянно бегала за ним по пятам, когда была младше, но он даже представить себе не мог, что она так к нему привязалась. Малышка выглядела несчастной и подавленной, и эго настолько не походило на ее обычную жизнерадостность, что Джеймса просто убивало сознание, что он послужил этому причиной. Он обвил рукой плечи девочки и привлек ее к себе. Она уткнулась лицом ему в грудь, обильно орошая слезами его жилет.

— Не плачь, Иззи, — с чувством произнес Джеймс. — Пожалуйста, прошу тебя.

— Э-это просто из-за того, что ты у-улыбался и смеялся, танцуя с н-ней, а мне так х-хотелось быть старше, надеть такое же красивое платье и танцевать с тобой, — Слова доносились приглушенно, просачиваясь сквозь мягкую ткань его фрака.

— Ну, полно, успокойся. — Джеймс взял ее лицо в ладони и вытер ей слезы. — Я не настолько хороший танцор, чтобы так из-за этого убиваться.

Робкая улыбка, мелькнувшая на ее губах, заставила Джеймса почувствовать себя королем Англии — великим и могущественным. Когда он заглянул в ее полные слез глаза, на мгновение ему показалось, что он видит свою собственную душу. Эта мысль ужаснула его. Он отдернул от лица Иззи руки, словно обжегшись.