— Не встречал ли ты, добрый человек, этого вора? Он недавно украл нашу церковную утварь и бежал неизвестно куда. Может, он останавливался на твоем дворе? Он молодой, довольно высокий, и у него волосы торчат в разные стороны.

Хозяин — заросший бородой детина — внимательно рассмотрел рисунок, потом позвал свою хозяйку и спросил у нее:

— Смотри, Чернава, не тот ли это лохмач, который вчера разгуливал в красном плаще? Я так и думал, что он вор. Монахини говорят, будто он церковь обворовал.

— Точно, вор, — подтвердила Чернава. — И еще блудливый. Всех моих девок перелапал.

— Его имя Якун? — спросила Анна.

— Нет, — покачала головой хозяйка. — Он назвался Хотен Блудович.

— Ну, это имя он взял из скоморошной песни, — усмехнулась Евпраксия. — А откуда он к вам приехал, не знаете?

— Как не знать, знаем, — ответил хозяин. — У нас останавливались торговцы из Юрьева[44], так говорили, что он с ними по одной дороге ехал. Но кто таков, они не ведают. Сказывали, что он, наверное, из торчинов, потому что никогда не крестится.

Анна и Евпраксия переглянулись.

— Все сходится, — прошептала боярышня. — Значит, живет он где-то вблизи тех мест, откуда родом…

Она не успела назвать имя мачехи, ибо в этот момент взгляд ее скользнул по маленькому оконцу избы — и тут же девушка испуганно вздрогнула: через двор шел с дубинкой в руке Олбырь. Не было сомнений, что он выследил «монахинь» и теперь, пользуясь отдаленностью пустого в этот час двора, собирается расправиться с ними. А с хозяином договорится, подкупив его.

Все же на мгновение девушке удалось опередить холопа: когда он входил в дверь, она воскликнула, указывая на него:

— Это тоже вор, дружок того вора!

Олбырь замахнулся на нее дубинкой, но Анна быстро отступила за печь. Хозяин, возмущенный разбойным нападением в его собственной избе, ударил Олбыря по голове тяжелым ухватом. Холоп Завиды зашатался и рухнул на пол.

Евпраксия тут же отсыпала хозяину пригоршню монет и сказала:

— Спасибо тебе, добрый человек, за помощь, Бог тебя благословит. А этому разбойнику не верьте, он и вас может обворовать.

— Пусть только попробует, я шуток не люблю, — заявил хозяин.

Анна и Евпраксия поспешили покинуть постоялый двор. Понимая, что Олбырь может скоро прийти в себя и вновь кинуться им вдогонку, они не шли, а бежали. Остановились только возле церкви Святой Ирины. Отдышавшись, возблагодарили Бога за свое спасение. Здесь, в людном месте, поблизости от Софийского собора, можно было не опасаться наглого нападения.

— А ты умеешь постоять за себя, Аннушка, — улыбнулась Евпраксия. — Не зря тетя дала тебе суровое воспитание.

Анна не обратила внимания на похвалу и с тревогой спросила:

— Что теперь будем делать?

— Будем готовиться к поездке в Юрьев.

Глава семнадцатая

Тайные обряды

Более пятнадцати лет прошло с тех пор, как Боняки Тугоркан, мстя русским князьям за убийство знатных половчан Итларя и Китана, дотла разорили и сожгли Юрьев. С тех пор город, тесно примыкавший к селениям Черных Клобуков, постепенно отстраивался заново и обзаводился новыми укреплениями.

Епископом в Юрьеве уже несколько лет был Даниил, известный своим путешествием в Иерусалим, которое так славно описал он в «Хождении игумена Даниила». Об этом главном событии своей жизни епископ готов был говорить бесконечно, особенно если попадались просвещенные слушатели, — а таких, увы, имелось совсем немного в небольшом пограничном городе. Князь Мономах, назначая Даниила в Юрьев, учел прошлый опыт паломника в сооружении оборонительных крепостей. Недаром же Даниил со знанием дела объяснял достоинства «столпа Давидова». Такой пастырь нужен был в городке, что как страж стоял на границе со степью.

В этот день Даниил был особенно оживлен и красноречив, ибо не часто встречались ему такие просвещенные и приятные собеседники, как Евпраксия Всеволодовна и Анна Раменская.

Неспешно текла речь Даниила, и для Анны истинным наслаждением было слушать о пути его в Палестину и о прославленных местах Святой земли. В уютной, натопленной горнице епископских покоев девушка отогревалась душой и телом после опасного путешествия под холодным осенним ветром и дождем.

Опасности начались еще в Киеве, до отъезда. Надо было представить дело так, будто Анна и Евпраксия собираются ехать вовсе не в Юрьев. Дознайся Завида об истинной цели путешествия, она бы нашла много способов этому помешать. Было сказано, что Анна со своей наставницей едут в Переяславль. Себе в провожатые они взяли Никиту и двух верных Евпраксии людей, некогда служивших в дружине Мономаха. Еще была опасность, что Олбырь расскажет Завиде о случае на постоялом дворе, и тогда мачеха уж точно догадается о намерениях Анны. Но Олбырь явился в дом только через два дня после происшествия. Он был побитый, оборванный и почти потерял память. Завида так толком и не дозналась, где же он побывал.

Анна и Евпраксия, проехав для вида в сторону Красного Двора, словно бы направляясь к перевозу, затем повернули на запад и по Васильковской дороге поспешили к Юрьеву. Ноябрь выдался дождливый, а потому ехать им пришлось в крытой повозке, хотя обе они были отличными наездницами, предпочитавшими одолевать расстояния верхом.

Пронизывающий ветер и долгая тряска на ухабах совсем измучили путешественниц, и, когда поздним вечером они прибыли в Юрьев, рассказывать что-либо гостеприимному епископу у них уже не было сил. Отложив разговор о цели своего путешествия до утра, они могли только слушать хозяина, попивая отвар из меда и целебных трав, которым он потчевал их после сытного ужина.

Два года назад Анна уже видела Даниила в Билгороде и слышала его беседу с игуменьей Евдокией. Но тогда она еще не воспринимала так живо его рассказы о далеких землях. Теперь же все, что было связано с путешествиями, вызывало у Анны особый интерес.

Даниил, конечно, тоже узнал племянницу матушки Евдокии и даже отметил, что девушка повзрослела и похорошела.

— Помнится, тетушка хотела сделать из тебя монахиню, — сказал он, добродушно улыбаясь. — Но при твоей красоте тебе нелегко будет на это решиться. Небось, женихи одолевают?

— Нет у меня никаких женихов, — ответила Анна, краснея. — Лучше расскажи еще о Палестине, владыко. Растут там деревья, которые называются «пальмы»?

— Конечно. Даже наименование «паломник» связано с тем, что посетившие Палестину привозят с собой на родину пальмовую ветвь. Также там растут маслины, смоквы, персики и множество других плодоносных деревьев. И еще пшеница и ячмень там родят изрядно.

— А хороша земля палестинская?

— Как же может быть не хороша та святая земля, где Христос претерпел страсти ради нас грешных! Хороши города Иерусалим, Иерихон, Вифлеем. Хороши озера Тивериадское и Мертвое. А река Иордан хоть и мутная, но со сладкой водой. И напоминает реку Сновь, что возле Чернигова: такая же быстрая, извилистая, один берег крутой, а другой пологий. А церкви там мраморные и на мраморных столпах, с мозаиками дивной красоты.

— В киевских храмах тоже красивые мозаики, — заметила Анна.

— Да, о киевских и новгородских храмах знают и в Палестине, — с гордостью сказал Даниил. — Иерусалимский король Балдуин меня расспрашивал о нашей земле. Он сказал, что уважает посланца Руси, и с почетом провел меня через толпу паломников. Я и в город Тивернаду смог попасть только благодаря тому, что примкнул к войску Балдуина. А иначе опасно было бы: на дорогах разбойники-сарацины поджидают.

— А что, все сарацины — разбойники?

— Нет, конечно. Среди них много умелых земледельцев, прекрасных зодчих. И воины они отважные. Но вера у них другая, вот и воюют с христианскими рыцарями. Но я так думаю, что боги между собой всегда договорятся, а на войну и убийства людей подбивают дьявольские силы.

— И часто дьявольские силы воплощаются в людях, которые из войны извлекают выгоду, — вздохнула Евпраксия.

— Правда твоя, государыня, — подтвердил епископ. — Я тоже думаю, что ни Христу, ни Аллаху такие люди не угодны. И уж совсем не угодны Богу предатели, которые ради своей корысти наводят врагов на родную землю. Недаром же и Олег Тмутараканский поплатился за такое предательство. Был я на острове Родос, где Олег два года прожил в плену. Так вот, этот остров…

Анна, при всем интересе к рассказам паломника, чувствовала тяжкую усталость, и у нее помимо воли начинали слипаться глаза. Однако, боясь обидеть епископа, девушка из последних сил подняла готовые опуститься веки и проговорила:

— Как ты интересно рассказываешь, владыко. Слушая тебя, словно воочию видишь все чудеса далеких земель.

— Да, говорят, что есть у меня такой дар, — не без гордости подтвердил епископ. — Ведь сколько было паломников — среди них даже бездельников много, убегавших от своих работ, — но никто не сумел так написать обо всем, как я. Вот и в моей свите были люди просвещенные: Сдеслав Иванкович, Горослав Михалкович, братья Кашкичи, — а никто из них о своем хождении не рассказал как следует. Нет у них такого дара. Правда, был тогда со мной еще один молодой купец Дмитрий, — так вот если бы он взялся за перо, то у него бы, наверное, получилось.

— Дмитрий? — невольно переспросила Анна, и ее сонное состояние как рукой сняло.

— Да, сын славного дружинника Степана Клинца, — подтвердил епископ. — У Дмитрия тогда горе великое случилось: в бою под Зарубом предательски убили его отца, вскоре от лихорадки умерла мать, а брат ушел молиться на Святую гору Афон. Как же было не взять парня в Иерусалим, где он мог просить у Господа утешения? Дмитрий был хорошим путешественником: выносливым, бодрым, смелым. Настоящий русский купец. А вы его знаете, сударыни?

Анна смутилась, и Евпраксия ответила за себя и за нее: