Александра Девиль - Оберег волхвов

— Этого поэта звали Ибн Зайдун, и жил он в далеком и прекрасном городе Кордове. Поэт быт влюблен в дочь тамошнего правителя — халифа — и посвящал ей многие стихи. Девушку звали Балладе, она была красавица, очень образованная и тоже поэтесса.

Анне хотелось бесконечно слушать и говорить о тех интересных вещах, которые открывала для нее Евпраксия. Но время неумолимо приближалось к вечерней молитве, после которой девушка должна была вернуться в отцовский дом. Из мира красоты и поэзии невыносимо было попадать в боярские хоромы, казавшиеся Анне еще более неуютными после того, как в них поселился князь Глеб. Для молодоженов уже почти готов был дом вблизи Брячиславова двора, но Глеб с женой покуда не спешили выезжать из хором боярина Раменского.

Возвращаясь из церкви, Анна увидела неподалеку от дома Бериславу с каким-то мужчиной. Они были так увлечены разговором, что не заметили Анну. Она же тщетно старалась разглядеть незнакомца: он стоял к ней спиной и был закутан в длинный темный плащ. Но, судя по осанке и буйным волосам, что выбивались из-под шапки, собеседник Бериславы был молод. «Вот так, поделом тебе, князь Глеб; не успели пожениться, как Берислава уже начала любезничать с другими ухажерами», — подумала Анна, входя во двор.

Поздно вечером, уже отправляясь спать, Анна заметила, что Завида и Берислава о чем-то шепчутся в укромном уголке. «Может, сговариваются, как половчее обмануть красавчика Глеба», — усмехнулась про себя Анна.

Наутро следующего дня разразился скандал, которого так давно опасалась Надежда. Бедная гончаровна редко появлялась на люди, но в этот раз ей пришлось по приказу отца отвезти посуду на рынок. Был разгар осенних торгов, начавшихся после Покрова, в Киев приехало много крестьян со своим урожаем, а они охотно покупали посуду городских гончаров.

И надо же было случиться, что на подольском торжище именно в это утро появились и Глеб с Бериславой. Когда они проходили мимо посудных рядов, Бериславе показалось, что Глеб и Надежда обмениваются влюбленными взглядами. Тут же дочка Завиды принялась громогласно обвинять гончаровну в бесстыдстве и попытках соблазнить чужого мужа. Подбоченясь, Берислава наступала на растерянную Надежду и, привлекая внимание толпы, кричала:

— Ты хотела женить на себе князя, хитрая девка? Не удалось! Еще бы: ведь он тебе не ровня, да и не любит тебя, а просто с тобой поиграл! Но ты не унимаешься, я вижу! Ты и сейчас строишь ему глазки!

— Уходи! Ты сумасшедшая! — крикнула Надежда, едва сдерживая слезы.

— Я сумасшедшая? Нет, это ты сходишь с ума от ревности! Наверное, готова убить меня и Глеба!

Надежда, невольно отступая от Бериславы, споткнулась о полку с посудой, и все изделия, старательно изготовленные Вышатой и украшенные его дочерью, посыпались на землю. Испуганно вскрикнув, гончаровна посмотрела на разбитую посуду, потом перевела взгляд на разъяренную Бериславу и Глеба, старавшегося успокоить жену. Напрасно пыталась Надежда уловить хотя бы искру сочувствия в глазах бывшего любовника. Тщеславный князь избегал даже смотреть на нее. Тогда, не сдерживая боли и обиды, девушка закричала:

— Уходите, я вас ненавижу! Тебя и твоего мужа, слышишь, Берислава! Вы мне одинаково противны! Будьте вы прокляты!

Не помня себя, ни на кого не глядя, Надежда побежала прочь с рыночной площади. А вслед ей Берислава кричала:

— Слышите, она нас проклинает! И греха не боится, бесстыжая! Так и кипит от злости!

Эту безобразную сцену на подольском торжище Анна не видела, но узнала обо всем со слов Варвары. Дочь корчмаря прибежала к ней за помощью, уверяя, что несчастная подружка близка к помешательству, а Вышата только и делает, что сурово попрекает дочь. Анна вместе с Варварой пошла к Евпраксии, а затем они втроем поспешили на помощь Надежде. Однако разгневанный Вышата не пустил их к дочери, заявив, что он сам за ней присмотрит и не даст ее в обиду. Анна и Евпраксия немного постояли на улице возле Вышатиной избы, пока не увидели в окошке бледное лицо Надежды. Она улыбнулась им сквозь слезы и кивнула, словно хотела поблагодарить за дружбу и сочувствие. Сразу после этого суровый гончар отогнал ее от окна.

Вечером перед ужином разразился новый скандал: Глеб обнаружил пропажу своего любимого и очень дорогого красного плаща, в котором он еще днем щеголял по городу. Были допрошены все слуги, и кто-то из доверенных холопов Завиды шепнул ей, что плащом интересовался конюх Никита. Анна сразу поняла, что донос на Никиту сделан намеренно: Завида не могла простить старому конюху его преданность Елениной дочери.

Конечно, ни заступничество Анны, ни оправдания самого Никиты не помогли бы делу, если бы не вмешался боярин Тимофей, который, к счастью, был в этот день бодрым и решительным. Он заявил, что хорошо знает честность Никиты и не позволит возводить напраслину на старого слугу.

— Конечно, сударь мой, ты особенно ценишь тех людей, которые служили еще покойной Елене, — обиженно сказала Завида, но больше не стала настаивать на своих обвинениях.

На другой день с утра все в доме готовились к предстоящим празднествам на ярмарке. Осенние торги были в самом разгаре, киевляне ждали веселого представления, на которое съехались знаменитые скоморохи и певцы.

Завида и Берислава совсем загоняли холопок, примеряя новые одежды и украшения. Глеб тоже нарядился с большим тщанием, но очень досадовал, что нет его лучшего плаща. Боярин Тимофей, хоть и не любил разгульные игрища, но, поддавшись уговорам жены, согласился пойти на ярмарку.

Только Анне эта прогулка была как нож острый. Идти на празднество в компании Глеба, Бериславы и Завиды ей было досадно и противно.

Но, к большой радости Анны, в дом боярина вдруг явились Евпраксия и Феофан. Художник принес Тимофею икону, заказанную к празднованию дня Софийской церкви, а Евпраксия пришла навестить свою подопечную.

Анна надеялась, что теперь ей позволят остаться дома и поговорить с гостями, но Тимофей и Завида были решительно против этого. Боярин заявил, что не пристало уважаемому семейству показывать привселюдно свои разногласия, а потому идти на празднество надо всем вместе.

Для Анны хорошо уже было и то, что рядом с ней теперь шли не только недруги, но и друзья: Евпраксия и Феофан присоединились к семейству боярина Раменского. Сзади знатную процессию сопровождало несколько ближайших слуг Завиды. Среди них не было только Хворощи, и Анна решила, что ловкая холопка, может быть, сейчас выполняет обязанности сводни и передает послание новому ухажеру Бериславы.

Оживление царило на улицах Киева. Все горожане — от знатных бояр до последних бедняков — нарядились в лучшее, что у них было. Уже на дальних подходах к ярмарочной площади слышались песни, гусельный звон и свирельный посвист. Стайка ряженых побежала в сторону Подола, звонко ударяя в бубны и накры[41].

Но почему-то невесело было на душе у Анны. Кипучая радость проплывала мимо, не затрагивая девушку. Анна вдруг с особой остротой поняла, что никогда ее жизнь не будет полной без любви. Странное, тревожное предчувствие сдавило ей сердце. Даже не верилось, что где-то недалеко шумит пестрая ярмарка. Невольно Анна поднесла руку к груди и нащупала под тканью платья заветный оберег.

Ярмарка в Фессалонике начиналась перед праздником святого Дмитрия, патрона сего славного города. Шумилу и Никифора весьма забавляло совпадение имен византийского святого и друга их Клинца. Они видели в этом некий благоприятный знак, указующий на то, что их дела в Фессалонике пойдут успешно.

Впрочем, друзья подбадривали себя для храбрости, но в душе все трое таили тревогу, граничащую со страхом. Уж слишком очевидна была опасность, которой они подвергались, выполняя поручение купца Юсуфа.

Друзья плыли в Фессалонику на одном корабле с ассасинами и уже во время плавания поняли, с какими ловкими и коварными противниками придется иметь дело. Главное преимущество русичей заключалось в том, что ассасины их не знали. Надо было вести себя так, чтобы не привлечь внимания и не вызвать подозрений, и друзья старательно изображали из себя мелких торговцев, едущих на знаменитую ярмарку, — таких множество было на корабле. Они в меру пили, в меру шумели, торговались с корабельными слугами из-за каждой монеты.

Дмитрий и Никифор представились греками, а Шумилу, почти не знавшего греческого языка, назвали македонским болгарином.

Но, изображая глуповатых и всегда немного пьяных торгашей, друзья не переставали наблюдать за своими опасными противниками. Они давно поняли, что один из ассасинов — исполнитель приговора, фидай, а двое других — шпионы, которым надлежит сообщить повелителю, как выполнено поручение. Ассасины держались порознь и старались даже не показать, что знакомы друг с другом. На них уже не было плащей с застежками в виде орлиного крыла. Их лица, одежда, поведение были настолько незаметны и неуловимы для запоминания, что только подготовленный наблюдатель мог обратить на них внимание.

Русичи с первых же дней распределили между собой обязанности, кому за кем следить. Дмитрий взял на себя самого исполнителя приговора, Шумило — того сообщника, который был помощней, а Никифор — того, который держался особенно незаметно и, видимо, был самым хитрым.

Невозможно было предугадать, когда и как будет совершено убийство, в каком виде предстанет фидай перед жертвой.

Единственным способом предотвратить преступление являлась неусыпная слежка за убийцами и своевременное предупреждение эгемона. Чтобы легче было пробиться к столь высокому лицу, сирийский купец дал Дмитрию письмо для своего давнего знакомого — чиновника из Константинополя, который непременно должен быть на ярмарке и, конечно, сумеет добиться аудиенции у наместника.

Перед отъездом Дмитрий спрашивал Юсуфа, не случится ли так, что, помешав ассасинам осуществить задуманное, друзья сами станут врагами страшного ордена и тогда их жизнь не будет стоить ни гроша. Но сирийский купец объяснил, что эгемон не есть личный враг «горного старца», что убийство это не ритуальное и не из мести, а купленное за большие деньги, — и, стало быть, люди, его предотвратившие, не переходят в разряд приговоренных. Такие помехи расцениваются как случайные и убыток несет заказчик убийства. К тому же если стража эгемона схватит всех троих ассасинов, то донести повелителю о подробностях дела будет просто некому. Юсуф также сообщил Дмитрию, что почти наверняка знает имя заказчика убийства. Не кто иной, как сама жена градоначальника, распутная словно Мессалина, задумала таким способом избавиться от своего престарелого и скупого мужа. Но не имеется прямых доказательств, чтобы обличить ее перед эгемоном, который слепо доверяет коварной красавице.