— Вот я, перед вами. Только зовут меня Евпраксия, а не Ефросинья. Привратник ослышался.

Евпраксия Всеволодовна стала рядом с боярышней, которая так растерялась от подобного поворота событий, что снова забыла прикрыть лицо платком. Завида и Берислава не очень-то поверили словам Евпраксии, но не решались спорить с родственницей великого князя, а лишь осторожно высказали свои сомнения.

— Прости, сударыня, но это странно, — объявила Завида. — Ты никогда к нам в дом не ходила, так почему вдруг сегодня?..

— Но ведь раньше и Анна в вашем доме не бывала, — заметила Евпраксия. — Эта девушка лучше чувствует себя в монастыре, чем в отцовском доме. И, видно, тому есть причины. Я же приходила утешить ее добрым словом, как утешила бы любую из послушниц нашего монастыря.

— Прости, сударыня, но если это была ты — так почему закрывала лицо? — вкрадчиво спросила Завида.

— Я наложила на себя епитимью, которая продолжалась до сегодняшней вечерни. Мне надлежало бить поклоны, носить власяницу и прятать лицо. Тебе этого не понять, Завида, ведь ты не слишком ревностная христианка.

— А мне нет надобности молиться да каяться, поскольку я не чувствую себя грешницей, — певучим голосом заявила жена боярина.

— Не чувствовать себя грешницей — это не значит не быть грешницей, — парировала Евпраксия. — Кстати, Завида, пора бы тебе называться христианским именем… если оно у тебя есть. А если нет — я подскажу князю, чтобы распорядился окрестить жену одного из своих приближенных бояр.

Евпраксия говорила с невозмутимым видом человека, который пережил и потерял в жизни так много, что уже ко всему готов и ничего не боится. В ее словах был недвусмысленный намек на тайную связь Завиды с великим князем и одновременно напоминание о том, что сама Евпраксия принадлежит к роду киевских князей и имеет право на почтительное к себе отношение. Понимая это, Завида не решилась продолжать дальше допрос и, жестом остановив готовую броситься в спор Бериславу, ограничилась словами:

— Благодарю, сударыня, но я сама о себе позабочусь.

Не встречая больше сопротивления, Евпраксия взяла Анну за руку и пошла вместе с ней сквозь расступившуюся толпу. Никто не осмелился сказать им вслед ни единого слова.

Анна была ошеломлена всем происшедшим и особенно заступничеством Евпраксии. Ведь, живя в Билгородском монастыре под опекой тети, девушка слышала о бывшей киевской княжне только самое плохое. Монахини во главе с матушкой Евдокией, преклоняясь перед княжной Анной Всеволодовной, кривились при упоминании о ее сестре Евпраксии и шептали, что младшая дочь Всеволода — нечестивица, запятнавшая себя многими грехами и пороками. Намеки, которые доходили до слуха боярышни Анны, заставляли ее испытывать недоверие, неприязнь и одновременно жгучий интерес к этой таинственной грешнице, которая, как ей представлялось, была едва ли лучше Завиды.

Переехав из Билгорода в Киев и поселившись в монастыре, некогда основанном Анной Всеволодовной, боярышня впервые увидела Евпраксию, да и то издали. Она едва решилась посмотреть на особу, против которой была заранее предубеждена. Встречаясь в монастырском дворе с Евпраксией, Анна опускала глаза и старалась быстрее прошмыгнуть мимо.

И вот теперь она шла рука об руку с этой загадочной женщиной, испытывая к ней почти детскую благодарность. Сознание того, что они с Евпраксией только что нарушили заповедь «не лжесвидетельствуй», пугало и тревожило Анну. Но вместе с тем какое-то затаенное чувство подсказывало ей, что Бог простит этот невольный грех. Впервые она усомнилась в правоте тетушки, внушавшей беспредельное отвращение к грешникам. Впервые Анна подумала о том, что у каждого грешника есть своя история, свои чувства и, может быть, — своя правда.

Глава восьмая

Воспитание Анны

Ненависть игуменьи Евдокии к князьям Тмутараканским Олегу и Роману была так велика, что она сумела внушить ее даже юной племяннице. И не только предательские сговоры князей с хищными половцами послужили тому причиной. Недаром Дмитрий заподозрил, что были у столь ярой ненависти личные мотивы.

Это началось давно, в ранней юности, когда будущую инокиню Евдокию все называли боярышней Гордеевной — по отчеству, поскольку ее собственное имя — Евфимия — простые люди выговаривали с трудом. Отец ее, богатый боярин Гордей, был человеком набожным и рассудительным. Предвидя междоусобную смуту после гибели Изяслава под Черниговом в битве с властолюбивыми племянниками Олегом и Романом, Гордей решил спрятать свое золото в тайнике монастыря под Остерским Городцом, где настоятелем был его давний друг. Так сохранил он средства для жизни дочерям — будто предвидел свою скорую кончину.

Но чтобы никто не догадался о цели его поездки, он пробыл в Остерском Городце некоторое время, делая вид, что ухаживает за больным родственником. Старшую дочь Гордей взял с собой, и она помогала отцу сохранить тайну клада, — ибо, несмотря на юный возраст, была девицей смышленой и с твердым характером.

Однако очень скоро Евфимия перестала думать о состоянии отца и междоусобных войнах. Все ее мысли занял князь Роман Святославович, недаром прозванный Красным. Ему, известному сердцееду, нетрудно было походя покорить сердце юной боярышни, когда остановился он в Городце по пути в Чернигов. Девушка влюбилась безоглядно, со всей страстью глубокой и сильной натуры. Она верила в ответную любовь Романа и отдалась ему, не зная, что была для него лишь одной из многих. К тому же Роман и Олег недолюбливали ее отца, горячего сторонника «святоши Всеволода», как называли они своего двоюродного брата, занявшего киевский престол после гибели Изяслава.

Когда после нескольких ночей любви Роман вздумал передать Евфимию, словно гулящую девку, своему распутному брату Олегу, гордая боярышня была потрясена до глубины души. Любовь ее перешла в ненависть. Она даже порывалась убить обидчиков, но была задержана и едва не изувечена их холопами. Боярин Гордей, догадавшись, что дело неладно, выпытал у дочери правду о ее бесчестье и пошел требовать объяснений от Романа и Олега, угрожая им княжеским и церковным судом. Они постарались успокоить Гордея обещаниями загладить грех женитьбой Романа на боярышне. Но в тот же день, по странному совпадению, на несчастного боярина напали половецкие грабители и в стычке с ними он был убит.

Евфимия Гордеевна, испепелив в своей душе боль от поруганной любви, решила никогда больше не позволять земным страстям взять над ней верх. Но злоключениям ее не суждено было закончиться. По возвращении в Киев она поняла, что беременна. Юная грешница рыдала по ночам и таяла на глазах. Ее состояние заметила старая нянюшка, которая отвела боярышню к знахарке. Несколько дней Гордеевна пила отвар из каких-то горьких трав, а потом у нее случился выкидыш. Тогда она поняла, что знахарка вытравила ей плод. Один грех тянул за собой другие, и, сознавая это, девушка минутами приходила в полное отчаяние.

В какой-то из осенних дней она даже хотела наложить на себя руки и брела по городу, обдумывая, что быстрее избавит ее от мук: воды Днепра, веревка или нож.

Но тут, подняв глаза от земли, увидела она над собой купола Софии. Прекрасный храм сиял рядом с окрестными полуземлянками подобно сказочному видению. Как завороженная, пошла девушка к этому сиянию, переступила порог храма и встретила мудрый всепонимающий взгляд Оранты — «нерушимой стены». И услышала божественные звуки знаменного распева. И поняла, что жизнь, дарованную Богом, нельзя отнять даже у самой себя, а грех самоубийства вдвое отяготит предыдущие грехи. Помолившись, она вышла из церкви словно заново рожденной. Теперь Гордеевна знала: ее душа, жизнь и все, чем она владеет, принадлежит только Богу и ничего земного ей уже не надо.

В тот же день она услыхала новость, что князь Роман, начавший междоусобную войну, убит собственными наемниками-половцами, которые предали его, заключив мир со Всеволодом. А брат его Олег теми же половцами был схвачен и как невольник отправлен в Константинополь. Девушка посчитала это знамением свыше: ее обидчики наказаны, а она спасла свою душу, придя к Господу.

Так и стала боярышня Евфимия монахиней сестрой Евдокией[29]. Истовость ее веры удивляла даже печерских пустынников. Никто не знал, какие душевные муки предшествовали такому ревностному самоотречению юной монахини. Все видели лишь явные признаки ее как будто беспричинной святости: молитвы, посты, епитимьи, пожертвования на строительство храма.

Ее сильная натура не могла не проявиться и на духовном поприще, а потому еще в молодые годы она стала игуменьей и первой помощницей благочестивой княжны Анны Всеволодовны.

Елена была моложе своей сестры на десять лет и, если бы не мать, наверняка тоже бы стала монахиней под влиянием фанатичной Евфимии. Но вдова боярина Гордея не дала меньшую дочь во власть старшей. Более того, она сдружилась со вдовой боярина Юрия Раменского, у которой сын Тимофей был на несколько лет старше Елены и проявлял к ангелоподобной девочке явный интерес. Прошло время, мать умерла, но Тимофей и Елена уже слишком привязались друг к другу, чтобы поддаться попыткам Евфимии определить сестру в монастырь. Когда Елене сравнялось восемнадцать, они смогли наконец пожениться. У них года три не было детей, и мать Евдокия втайне считала, что даже сестра расплачивается за ее давний грех, а потому молилась в те годы с особым усердием.

Потом родилось долгожданное дитя — девочка с таким же ангельским личиком, как и у Елены. Мать Евдокия была рада, что у сестры дочь, а не сын. Старшая Гордеевна давно уже стала мужененавистницей. Племянницу она обожала и поклялась себе, что никогда не допустит, чтобы нежное создание по имени Анна страдало из-за подлости и вероломства мужчин.

После безвременной кончины младшей сестры мать Евдокия одна стала воспитывать девочку, а после вторичной женитьбы зятя и вовсе забрала ее в монастырь, решив, что сама судьба велит сиротке стать христовой невестой. Связанная обещанием, данным Елене, не принуждать Анну насильственно ни к браку, ни к монашеству, мать Евдокия решила воспитать в девочке желание добровольно постричься в монахини. Чтобы заслонить Анну от соблазнов плотского греха, она приучила ее к мысли, что близость с мужчиной — это тяжкая и злая повинность для женщины, исполняемая ради продолжения рода. Слово «любовь» преподносилось Анне только как святое и возвышенное чувство к Богу, или чистая привязанность между родителями и детьми, или преклонение перед земными пастырями. В присутствии Анны никто не называл любовью загадочные и непонятные ей отношения мужчины и женщины.