Ной оборачивается и смотрит на меня с отвращением.

— Чёрт возьми, чувак. Почему ты пришел на кухню со своими болтающимися причиндалами? Я хочу есть, а не блевать, — он делает паузу. — Подожди. Ты выходил во двор вот в таком виде?

— Я играл на террасе наверху, и раздался звонок в дверь.

— Некоторые люди надевают чёртову одежду, чтобы получить почту, — бормочет он. — Убирайся с моей кухни.

— Ты мог бы открыть дверь, чувак. Ты слышал, что я играю.

Ной пожимает плечами.

— Я был в душе.

— Во всяком случае, это был не посыльный. Спроси меня, кто это был.

Ной тяжело вздыхает.

— А меня должно волновать, кто это был?

— Должно, если бы ты увидел свою горячую, как ад, соседку. Она пришла, потому что ей доставили надувных кукол.

Ной стонет.

— Ты вышел на улицу абсолютно голым, чтобы получить посылку с надувными куклами от соседки, когда я только что переехал в этот район на прошлой неделе?

Он выделяет слова «этот район», потому что это тихое, аристократическое место — а не то, где вы увидите голых футболистов, бегающих вокруг. Другими словами, район чертовски скучный.

Я пожимаю плечами.

— Мне насрать на соседей. Какая-то старушка, вероятно, через дорогу смотрела на мою задницу через бинокль и благодарила свою счастливую звезду, что я переехал сюда.

Ной фыркает.

— Я уверен, что соседи это оценят.

— Цыпочка по соседству сделала это.

Он стонет.

— Да ладно, мужик. Не гадь там, где ешь. Я говорил тебе, что ты можешь остаться здесь на лето, только если не будет шалостей.

— Клянусь Богом, Ной. Когда ты стал восьмидесятипятилетней старушкой? Шалости?

— Поскольку я заключаю контракт, — напоминает Ной мне. — И да, шалости. Такого рода, из-за которых у меня проблемы, а затем я заканчиваю с дерьмовой командой и дерьмовым контрактом, потому что я обуза. Такого рода, из-за которых ты попадаешь в неприятности и теряешь контракт с командой.

— Ни одно наше дерьмо не доставило нам никаких реальных проблем, — протестую я, закатывая глаза. — Нас арестовали только раз, и это случилось, когда мы вернулись в Вест-Бенд.

— Это было в прошлом году, — утверждает Ной.

— Мы находились в тюрьме всего несколько часов. Гонка на паре тракторов по главной улице — это не совсем преступление века.

— Ты протаранил ограждение на ферме «Старик Джонсон», и коровы выбрались наружу.

— Пара коров.

— Все его стадо. Одна, из которых вошла в церковь на следующее утро во время проповеди священника.

— Одна корова из всего стада. И это было потрясающе. Барбара Джо Эндрюс была в середине своего соло.

— Угу. А как насчет цыпочки, которая засветилась во всех таблоидах, потому что сказала, что ты ее обрюхатил?

— Но я не обрюхатил её, не так ли? Я даже не спал с ней. И я зачехляю свои причиндалы, спасибо тебе огромное. Последнее, что мне нужно, это кучка маленьких Эйденов, бегающих вокруг.

— Это последнее, что нужно этому миру, — отвечает Ной. — Как насчёт того раза, когда ты бегал голышом по лужайке перед домом тренера Харди?

— Это было на спор, — настаиваю я. — И пошел ты на хрен! Ты был тем, кто снимал это. Откуда нам было знать, что его жена будет дома? Или что он выберет именно этот момент, чтобы выйти наружу? У тебя столько же неприятностей, сколько и у меня, Мистер Я-Трахнул-Жену-Школьного-Тренера-По-Футболу.

Ной поднимает руку.

— Я не трахал жену тренера Таннера, и ты это знаешь.

— Эй, я не знаю, что могло произойти за закрытыми дверями, — шучу я. Ной не трахал жену нашего школьного тренера, хотя она практически выловила его в день окончания нашей школы. Но ни один из нас не является таким парнем, который будет спать с женой другого мужчины, поэтому мы свалили в поисках лучшей жизни. Это не помешало тренеру Таннеру поверить, что Ной трахнул её, и пришёл за ним с дробовиком — или за мной, рассказывающим байки об этом. — Так что не мешай мне гадить там, где я ем. Я не говорил, что буду спать с твоей соседкой.

Ной закатывает глаза.

— Я вижу это в твоих глазах.

— Она определённо горячая, — напоминаю я ему. На самом деле, мысль о том, что девушка притворялась, будто я не стою там голый, глядя в сторону, но затем оглянулась на меня, потому что не смогла сдержаться, заставляет мой член болеть. Она слишком напряжена; что было написано на её лбу. И я мог бы быть тем, кто поможет ей расслабиться.

— Убери свою голую задницу с моей кухни. И прекрати показывать её, разгуливая во дворе.

Наверху, я смотрю из окна в сторону дома Высокомерной Цыпочки. Я сказал Ною, что она горячая, но горячая — это преуменьшение. Цыпочка — самая сексуальная штучка, которую я когда-либо видел за долгое время — не распутная и не впадающая в крайности, как большинство фанаток, болтающихся возле игроков. И она понятия не имела, кто я такой.

Когда, чёрт возьми, это случалось в последний раз? Ной и я — два самых известных лица в штате, по крайней мере, для людей, следящих за футболом — золотые мальчики Колорадо, которые родились и выросли в маленьком городке в какой-то глуши: Вест-Бенд. Это причина, по которой мы получали немало послаблений ко всему дерьму, что мы проворачивали, как например, были арестованы в Вест-Бенд.

Вся чопорно-благородная вибрация, которая исходила от соседки, делала её ещё более горячей. Мне никогда не нравились девчонки, которые похожи на школьных учителей, но я, определённо, позволил бы в этот раз отхлестать линейкой по моим пальцам.

Я захожу в душ, намереваясь избавиться от образа горячей маленькой соседки, но вместо этого представляю её ещё более отчётливо. То, как она прикусывала нижнюю губу зубами, пока смотрела на меня. То, как вдыхала, когда её глаза задерживались на моей груди. То, как она сосредоточилась на бонго, как будто желая, чтобы они стали прозрачными. То, как она смотрела на меня, её челюсть напряжена, словно она была оскорблена всей этой обнажёнкой с бонго, за исключением того, что она не могла оторвать от них глаз.

Мой член дёргается, когда я представляю её стоящей в нескольких дюймах от меня.


— Я не должна этого делать, — говорит она с придыханием.

— Ты практически умоляла об этом.

Её брови поднимаются.

— Я не умоляла.

— Нет? — спрашиваю я. — Я должен что-то сделать с этим.

— Ты ничего не можешь сделать, — произносит она напряжённо, — потому что я не одна из твоих отчаянных маленьких поклонниц, которые лишаются разума при виде члена Эйдена Джексона.

Мне нравиться её дерзость. Я едва могу сдержать улыбку, когда дотягиваюсь обеими руками и медленно поднимаю её юбку по бёдрам.

— Не умоляла, не так ли?

— Нет.

Она произносит слово как бы, между прочим, за исключением того, что девушка резко вдыхает, когда я грубо дёргаю юбку над её задницей.

— Даже когда я делаю так? — спрашиваю я, скользя пальцами между её бёдер, пока не нахожу местечко, прикрытое трусиками. Я прижимаю кончики пальцев к хлопчатобумажной ткани, и она стонет громче. — Ты насквозь промокла.

— И что? — интересуется она. — Это не значит, что я буду умолять тебя.


Тёплая вода льётся из душа и стучит по моей спине, я поглаживаю свой твёрдый член, представляя лицо соседки, поднятое вверх, в дюймах от моего. Представляю, как я скольжу пальцами по передней части её трусиков.


Я потираю её клитор, и девушка обхватывает мои бицепсы, хватка становится всё крепче и крепче, пока она всё ближе и ближе приближается к оргазму. Когда девушка пытается закрыть глаза, я приказываю посмотреть на меня, и она это делает, её глаза затуманены похотью. Она издает маленькие задыхающиеся звуки, её грудь поднимается и опадает в приталенной на пуговицах оксфордской рубашке, надетой на ней, достаточно расстёгнутой, что видна её ложбинка.

Я подвожу её к краю. Затем убираю пальцы, и она хнычет в ответ, в звуке слышится чистая нужда.


Теперь я сильнее поглаживаю свой член, образ девичьего отчаяния и желания подталкивает меня ближе к краю.


Она снова всхлипывает, её рот открывается и образует слово, но она его не произносит. Вместо этого она сжимает бедра.

Я расстёгиваю джинсы, стягиваю их и сжимаю твердый член. Она смотрит вниз, а выражение на её лице — это агония.

— Положи руку на мой член. Почувствуй, каким твердым ты меня делаешь.

Она тянется ко мне нерешительно, её большой палец прижимается к кончику, где предъэкулянт капает из него.

— Эйден, — шепчет она.

Я снова достигаю местечка между её ног, мои пальцы легко проскальзывают внутрь неё, и она стонет, когда гладит меня.

— Ты не кончишь так легко, сладкая, — предупреждаю я её. — Пока ты не будешь умолять. Нет, пока ты не скажешь, как сильно хочешь мой твёрдый член внутри своей тугой маленькой киски, наполняющий тебя.

Её мышцы сжимаются вокруг моих пальцев, опухшая киска предупреждает меня, насколько она близка.

— Да, — шепчет она.

— Да, ты просишь меня заставить тебя кончить? Это ты умоляешь меня?

Девушка хнычет, и я глажу, нажимая на то место в ней, что заставляет её принять выражение необузданной похоти, которого мне недостаточно.

— Я хочу, чтобы ты был внутри меня.