— Так вот в чем дело. Я, честно говоря, так и подумала с самого начала. — Она вздохнула, чувствуя, что у нее больше нет сил смеяться.

Он продолжал смотреть на нее с заметным замешательством.

— Видите ли… У меня нет гитары. И не было никогда в жизни.

— Вы меня разыгрываете?

— Нисколько, — улыбнулась Алина, чувствуя подступающую жалость. Он выглядел таким расстроенным из-за этой гитары. — Но, знаете, я всегда о ней мечтала…


Виной всему оказался сломавшийся лифт. Максим сделал почти все как надо — нашел нужную улицу, нужный номер дома. Забыл, правда, по рассеянности номер квартиры, но особенно не расстраивался по этому поводу, потому что помнил — квартира находится на седьмом этаже, налево от лифта. Так ему объяснила по телефону девушка — та самая, которая хотела брать уроки игры на гитаре. Десятиклассница Лена, которая жила этажом ниже. Алина ее прекрасно знала. А Максим просто перепутал этажи…

В тот день он остался у нее до позднего вечера. Она все пыталась как-то загладить свою двойную вину перед ним, старалась быть серьезной, поила его чаем и настойчиво предлагала поесть грибного супа. Но он все отказывался, а она помимо воли бросала взгляд на его одеяние и снова теряла свою серьезность, смеялась вместе с ним. А потом, когда он позвонил какому-то знакомому и тот приехал за ним на машине к самому подъезду, когда он уже собрался уходить, снова натянув на себя все еще мокрый свой костюм, Алина почувствовала, что ей безумно не хочется его отпускать. Что за это короткое время она успела почему-то к нему привыкнуть, почти привязаться.

«Не зря говорят, совместный труд людей сближает», — пыталась она иронизировать, провожая его. Но почему-то не получалось. «Уйдет — и не увижу больше никогда…»

— Кстати, Максим, я ведь серьезно. Про гитару. Может быть, если ты все равно хотел кого-нибудь научить на ней играть… Так может быть, меня научишь…

Слова вышли какими-то жалкими. Алина подумала, что почти за двадцать прожитых лет так и не научилась общаться с мужчинами — так, как должна общаться женщина. Не научилась кокетничать, намекать, говорить «нет» словами и «да» глазами, не научилась делать массу прочей ерунды, которая, наверное, ей сейчас необходима. Умела бы — не вела бы себя как школьница. Не чувствовала бы, что она кому-то навязывается…

Он обрадовался. Это было заметно, и она подумала вдруг, что и он тоже — не научился. Всему тому, чего не умеет делать она, он тоже не научился. И от этого показался ей еще ближе.

— Если ты хочешь, я буду только рад.

— Хочу. Придешь… Придешь завтра?

— Приду обязательно.

— Я после занятий часа в три уже дома буду.

— Приду.

— Буду ждать. И спасибо тебе большое.

— За что? — искренне удивился он.

— За помощь. Или забыл уже?

— Такое не забывается, — улыбнулся он, бросив короткий взгляд на свое отражение в зеркале. Мокрые пятна на одежде стали чуть-чуть бледнее, только и всего. — Если бы знал, чем мне здесь придется заниматься, не стал бы наряжаться, как павлин. Висел себе костюм три года в шкафу и висел бы дальше. Там на полке таблетки от моли лежат. Ничего бы с ним не случилось.

— Так это, значит, не повседневная твоя форма? — улыбнулась Алина.

— Нет, что ты. Я вообще-то всегда в джинсах хожу. А это так, маскарадный костюм. Ну, чтобы выглядеть более… — Он замялся, не сумев подобрать нужного слова. — Кстати, получилось у меня?

— Получилось бы, наверное. Если бы ты не кинулся так решительно бороться с моим домашним потопом. Знаешь, такое поведение как-то не вписывается в рамки образа респектабельного мужчины.

— Да уж, — улыбнулся он.

С улицы донесся нетерпеливый сигнал автомобиля.

— Да иду уже, — отмахнулся он раздраженно от невидимого приятеля, но все же продолжал стоять на месте, улыбаться и смотреть на нее.

И она тоже не двигалась.

— А зачем тебе вообще этот солидный вид понадобился, ты ведь уроки игры на гитаре пришел давать, а не на какую-нибудь бизнес-конференцию?

— Не знаю. Я, честно говоря, волновался немного. Думал, так буду себя увереннее чувствовать. Оказалось — наоборот. В джинсах и в куртке было бы проще.

— Еще бы. И все-таки тебе очень идет, знаешь…

Он, видимо, почувствовал неуверенность и сомнение в ее голосе.

— Все понятно. Обещаю, завтра оденусь попроще.

— Значит, придешь?

— Приду, конечно. Если ты хочешь… Послушай, а ты вообще одна живешь? Без родителей?

— Без родителей. Они у меня в Москве живут. Два года назад отцу там предложили должность, и они с мамой уехали. А я осталась…

Снова послышался нетерпеливый гудок, на этот раз намного более долгий, почти непрерывный.

— Ну, я пойду.

— Да, конечно.

Он наконец взялся за ручку двери.

— Буду ждать, — тихо сказала она ему на прощание.

Дверь захлопнулась. Алина ушла на кухню, вскипятила чайник, залила кипятком тонкие, скрученные в незамысловатые спиральки тугие листы черного чая. Потом долго стояла и смотрела в окно на темное небо, усыпанное тихими звездами, на луну, окруженную светлой дымкой. Было такое чувство, как будто она видит все это впервые после детства. Как будто в последний раз она вот так смотрела на небо, когда ей было лет восемь. А с тех пор она просто перестала замечать его, как не замечает потолок в комнате. И вот теперь вдруг вспомнила — про небо, про звезды. И смотрела долго, не в силах оторвать взгляд. «Интересно, придет? Придет, наверное… Или — не придет? А если?..»


Он пришел, как и обещал. На следующий день. В джинсах и в куртке.

Она открыла дверь и застыла на пороге, подумав сразу: влюбилась. А как же иначе можно было объяснить причину этой радости, разрывающей грудь, ликования, заставляющего так бешено стучать сердце? Она как будто ощутила невидимый шприц, из которого так и струится упругий поток адреналина — прямо в сердце. Алина была рада, безумно счастлива от того, что он пришел.

— Я рада. Очень рада, что ты пришел.

— Правда?

Он еще сомневался! Алина с трудом пыталась скрыть свое волнение, старалась разговаривать спокойным и ровным голосом, но у нее почти ничего не получалось.

Он прошел в комнату, достал из черного чехла шестиструнную гитару, аккуратно опустил на диван.

— Вот. Мой инструмент.

— Сыграешь что-нибудь?

— Сыграю, если хочешь, — согласился он безропотно и по-прежнему немного смущенно.

— Хочу, конечно. Да что ты стоишь, садись. Чай будешь? Кофе, может быть?

— Чай, — ответил он коротко. И добавил: — Ты сегодня другая.

— Ты тоже.

Она ушла на кухню, по дороге бросив придирчивый взгляд в зеркало, висящее в прихожей на стене. На этот раз отражение показалось ей более или менее сносным. «Не то, что вчера», — вспоминала она, доставая чашки из шкафа.

Услышав доносящийся из комнаты перебор гитарных струн, замерла на мгновение. Прислушалась…

Вначале аккорды были несвязными, потом постепенно стали выстраиваться в ритмическую цепочку. Ей всегда нравилось звучание гитары, оно будило в душе какую-то смутную и приятную тревогу, волнующее и трепетное ощущение тихой печали, смешанной с радостью. Потом услышала его голос. Замерла с чашками в руках, боясь потревожить.

Сияла ночь, луной был полон сад, лежали

Лучи у наших ног в гостиной без огней…

Голос показался ей необыкновенным. Она даже не поверила сначала — неужели такое возможно, чтобы вот этот неуклюжий и вечно смущающийся от собственной неловкости парень имел такой сказочный голос. Мотив песни был незнакомым, а вот слова она как будто припоминала:

Ты пела до зари, в слезах изнемогая,

Что ты одна — любовь, что нет любви иной,

И так хотелось жить, чтоб, звука не роняя,

Тебя любить, обнять и плакать над тобой…

— Максим, — окликнула она его уже потом, когда звуки гитары смолкли и в наступившей тишине, казалось, отчетливо слышно, как бьется ее трепещущее сердце.

Он поднял голову и посмотрел на нее молча, без привычной смущенной улыбки.

— Ты потрясающе… Просто потрясающе в самом деле…

— Правда?

— Да. — Она поставила чашки на стол, удивившись тому, что не пролила ни капли. — Я даже не дышала, пока слушала. Ты это сам сочинил?

— Музыка моя. А слова Фета. Есть у него такое стихотворение. Я сделал из него романс.

— Фет… — попыталась вспомнить Алина. — Да, конечно, я это читала… Тебя любить, обнять…

— И плакать над тобой, — закончил он за нее.

В наступившей тишине не чувствовалось напряжения. Какая-то тихая и задумчивая грусть витала в воздухе, заставляя их обоих растворяться в собственном молчании, которое значило гораздо больше, чем слова.

— Ты что-то совсем загрустила, — наконец сказал он, поднимая глаза.

— Немного, — призналась Алина. — Даже не знаю о чем…

— Ну, это ничего. Сейчас мы тебе настроение поправим. Знаешь, ведь гитара — инструмент, регулирующий настроение. Вот, смотри.

Он отодвинул чашку, снова взял в руки гитару, сделал пару проигрышей и начал наигрывать какой-то ритм, показавшийся ей знакомым. А потом вдруг совершенно неожиданно запел:

Гоп-стоп, мы подошли из-за угла…

Казалось, что так она не смеялась никогда в жизни. Разве только накануне, когда он вышел из ванной, облаченный в ее спортивный костюм, едва прикрывающий коленки. Он хохотал вместе с ней, но настойчиво не бросал гитару, а продолжал сквозь смех бить по струнам и выдавливать из себя слова:

Теперь расплачиваться поздно,

Посмотри на небо, посмотри на эти звезды,

Ты видишь это все…