— Мы сейчас, — Антон успокаивающе помахал ему. — Держитесь, сэр. Все будет хорошо. Мы здесь. Глеб, принеси бутылку воды. Сэр, послушайте…

Глеб вернулся и снова полез в окно. Я слышала, как он чертыхается.

— Придурки… два дня прошло… чего метаться-то? Не помирает ведь пока…

Он появился меньше чем через минуту, держа за горлышко большую пластиковую бутылку с водой. Карабкаться по железной лестнице с этой бутылкой ему было неудобно, и я, превозмогая страх, встала на шатких ногах, скрючилась на краю и приняла у него ношу. Бутылка была скользкая, я ее чуть не уронила, но все же удержала, и отдала Глебу, когда он выбрался наверх.

— Вера! Что там у вас? — из «нашего» окна опасно высунулась Нэнси. — Кто это вопит?

Я махнула рукой в сторону соседних домов.

— Потерпевший. Такой же, как мы.

— А чего орет-то? Затопило?

— Пить хочет.

Нэнси вылезла на лестницу и теперь карабкалась ко мне, ловко, точно всю жизнь только этим и занималась. Вылезла, деловито отряхнулась, подала мне руку, и мы вместе осторожно пошли по крыше туда, где наши парни возились на краю, стараясь приспособить какую-то длинную и даже на вид ненадежную доску в качестве мостков с крыши на крышу. Не знаю, где они ее взяли.

— Эй, вы чего? — Нэнси подняла брови. — Да лучше веревку найти, привязать бутылку и кинуть ему. Или так перебросьте… Охота голову сломать, что ли?

— Оу-оу-оуууууу!.. Воды!.. На помощь! Люди!..

— Сэр, успокойтесь!.. Некогда веревку искать. Он свалится — совсем обалдел, кажется. И бутылку точно не поймает.

Антон с сомнением смотрел на заламывающего руки мужчину. Это был белый американец, рыхлый, в одних трусах. Ему было, наверное, около сорока лет. Его розовый живот трясся над спущенной резинкой красно-синих клетчатых «боксерсов», белые от ужаса глаза красноречиво свидетельствовали о приступе паники, мешающей соображать и контролировать собственные действия. По его лицу тек пот, толстые щеки подергивались.

— Я пошел, — Антон взял в руки бутылку и ступил на колеблющуюся доску.

Страдалец внезапно замолчал и уставился на него.

— Вода, сэр, — Антон поднял бутылку повыше. — Я несу вам воду. Потерпите. Я сейчас. Я уже иду. Не волнуйтесь.

— Осторожно, Тошка, — вдруг сказал Иван. — Он мне не нравится…

Мужчина молча повернулся, нырнул в чердачное окно и через минуту появился с ружьем. Мы замерли.

— Эй! — негодующе закричала Нэнси. — Ты что, мать твою, охренел?!..

— Тошка, назад! — Иван, сильно побледнев, подался к другу. Но тот был уже почти на середине доски.

— Сэр, — держа бутылку с водой в правой руке, он выставил левую ладонью вперед. — Сэр, я не собираюсь вас трогать. Я только хочу передать вам воду.

— Убирайтесь! — завизжал спасаемый так, что у нас зазвенело в ушах. — Прочь с моей территории! Это частное владение! Частное владение! Полиция! Воры! — Он подбежал к краю крыши и в истерике пнул доску.

Я перестала дышать, когда Тошка покачнулся и взмахнул руками, чтобы удержать равновесие. Нэнси впилась ногтями в мое плечо. Бутылка с водой, точно в замедленной съемке, полетела вниз, в желтоватую жижу, полную мусора и обломков.

— Идиот!!! — Заорал Иван, бросаясь к краю. — Кому нужно твое владение, кретин! Убери пушку, сволочь!..

И тогда идиот начал стрелять.

Я даже не успела увидеть, что происходит. Доска сорвалась, но Антон каким-то несусветным чудом пролетел буквально по воздуху и упал грудью на край крыши прежде, чем опора исчезла из-под его ног. Я сразу бросилась к нему, шлепнулась на колени рядом и не слышала, как тихо и удивленно ахнул Глеб, стоявший справа от меня. Когда я обернулась, он уже падал, спиной вперед, в мутные волны внизу. Я вскочила и в растерянности шагнула к краю крыши, как будто собиралась поймать Глеба за руки. На его лице застыло крайнее изумление. Он падал плашмя, раскинув руки и ноги. Прямо посреди груди на рубахе расплывалось кровавое пятно. Безумец прекратил стрельбу и скрылся в чердачном окне, трусливо волоча за собой свое ружье. Нэнси жутко закричала, и ее крик повторило эхо в пустых домах Французского квартала, некогда прекрасной архитектурной сказки, сохранявшейся в неприкосновенности с восемнадцатого века. Этот крик отдавался у меня в ушах, когда я смотрела вниз, тупо ожидая развязки. Вода сомкнулась над лицом Глеба, но через несколько страшных мгновений — а может, лет, — он снова появился на поверхности. Теперь его лицо было совершенно спокойно, глаза чуть приоткрыты. Он лежал на спине, слегка покачиваясь, как деревяшка, и потревоженные обломки вокруг него крутились и тыкались в раскинутые руки и ноги. Желтая вода медленно алела и снова становилась желтой, кровавые разводы появлялись и исчезали в ней… Он плавал там, как дохлая рыба, в окружении дохлой рыбы, пластиковых тазов, обрывков газет и пальмовых листьев. Зубы у меня неожиданно застучали. Я смотрела на Глеба, не в силах поверить своим глазам. Потом обернулась к Антону. Он уже выбрался на крышу и теперь стоял за моей спиной и молчал, на посеревших скулах ходуном ходили желваки.

— Тош, — сказала я и показала пальцем вниз, на Глеба. — Это… что такое?

— Мураками, — сказала Нэнси странным надтреснутым голосом и засмеялась. — Мураками-мураками-мураками-мураками…

Иван схватил ее в охапку и прижал к себе. Она вырывалась и продолжала смеяться, плечи у нее тряслись, она топала ногами, мотала головой и все выкрикивала имя модного японского писателя семидесятых годов, которого в наше время так полюбили читать в переводе Мити Коваленина хорошие московские девочки с претензией на интеллектуальность. Я даже вспомнила название книжки, которая принесла ему известность в России: «Охота на овец».

Глава 12

В эту ночь Антон любил меня так, точно хотел во мне укрыться от окружающего нас безысходного кошмара. И от чувства вины — я видела, что в смерти Глеба он винит себя. Я же ощущала себя гнездом и птицей одновременно, — это я-то, никчемная, не приносящая никакой объективной пользы в обстоятельствах, в которые мы попали, это я — зависимая, неумелая, трусливая обуза. Я гладила его волосы, его гладкую влажную спину, целовала пальцы, лоб, глаза, подбородок, грудь, то шептала нежности, то надолго замолкала, почти не дыша, а из хозяйской спальни неслись неистовые стоны Нэнси, рычание Ивана, стук кроватной спинки в стену. Иван и Нэнси тоже спасались от страшного затопленного города, вони разлагающихся трупов людей и животных, болотного смрада, тьмы и кладбищенской тишины, изредка прерываемой отдаленными выстрелами или звуком работающего мотора — где-то в затопленных улицах, похоже, плавали на лодках люди. Мы не знали, были это спасатели, полицейские или уцелевшие жители. Мы не пытались кричать и звать — после того, что случилось с Глебом, нам нужно было прийти в себя, чтобы на что-то решиться.

В принципе, немедленная смерть от жажды нам больше не грозила: в соседнем доме нашелся запас воды — целая упаковка пластиковых бутылок, и какие-то консервы. Днем мы молча и тихо, как муравьи, перетаскали все это в квартиру, потом парни надолго ушли и вернулись с несколькими блоками сигарет. Где они их взяли, мы не спрашивали.

Зато теперь мы могли курить.

Когда их не было, я хотела подняться на крышу, чтобы посмотреть, куда они подевались, но навстречу мне по лестнице спускался Антон, и он затолкал меня в окно так грубо, что я чуть не свалилась. Он поспешно поймал меня, прижал к себе и хрипло сказал в ухо:

— Прости… Тебе не надо туда. Там Глеб… мы его… достали. Положили на крышу — не гнить же ему в воде. Может, спасатели с вертолета заметят…

Я прижалась к нему и немножко помочила слезами его потную грязную майку. Но, когда мы вернулись в квартиру, я больше не плакала.

Нэнси после своей истерики наглухо замолчала и только мотала головой, когда Иван пытался заставить ее поесть. Они с Антоном влили в нее чуть ли не стакан виски, я тоже выпила довольно много, но совершенно ничего не почувствовала. Мы сидели на ковре в гостиной в кружок, дымили сигаретами и молчали, — отощавшие, немытые, со слипшимися волосами, в нелепой одежде. В глазах у Антона покачивался мрак. Иван смотрел в пол. Едкий дым, смешиваясь с запахом застоявшейся воды, плавал по комнате, и само это слово — «плавал» — вызывало у меня отвращение.

Ночью, когда Антон, наконец, заснул, я тихо встала и подошла к окну. Духота была невыносимой. Луна отражалась маслянистым блеском в темной воде. По этой воде, там, где в ней было меньше мусора, временами скользили, извиваясь, светящиеся узкие дорожки: это были змеи. Судьба, точно специально, подсовывала мне то, чего я всю жизнь боялась до одури: потоп, змей, крутые крыши, безлюдье и зловещую мертвую тишину. Было непонятно, как мне до сих пор удалось не свихнулась от ужаса. Передернув плечами, я отошла от окна и села на пол, машинально нашаривая на ковре пачку сигарет.

— Вера…

Я придвинулась к нему.

— Я тут. Ты что?.. У тебя что-нибудь болит?

Серебряный ключик рыбкой сверкнул в лунном луче у него на груди.

— Нет.

— Хочешь сигаретку?

— Нет.

Я дотронулась ладонью до его лба — лоб был влажный и холодный. Лицо в полумраке выглядело странно беззащитным и очень юным.

— Чшшшш, — прошептала я, захлебнувшись нежностью и жалостью, — я тут, тут. Спи.

— Вера, — он притянул меня к себе. — Я хочу тебе кое-что сказать.

Что-то в его тоне заставило мое сердце рухнуть в желудок.

— Ты… женат? — пробормотала я ему в плечо.

— Что?.. Да ну, чушь какая. Не женат и не собираюсь, боже упаси.

— А тогда что?

Между прочим, я обиделась. «Боже упаси», видите ли. Можно подумать, что я напрашивалась ему в жены. Я сделала попытку освободиться, но его жесткая ладонь придавила мой затылок.