— На что человечество силы тратит, — разозлился Дубов.

— С бабами, что не входят, естественно, до вашего человечества надо с разумом обращаться, тогда и на решение глобальных проблем времени вагон наскребётся, — всунула шпильку она.

Решив дело дожать, старались все. Даму давили с трёх сторон, неизвестно, что на неё больше подействовало, но дело сдвинулось с мёртвой точки. Может это был вывоз её персоны на вездеходе с Дубовым за рычагами управления, в тундру, где, высадив её в топях, он пригрозил:

— Пристрелю и кину в болото.

— Вы блефуете, вас посадят, — не верила она ему. Ругая себя за то, что соблазнилась скататься с ним, она готова была откусить себе палец.

А Дубов прижав её к вонючей броне, сверкая ненавистью, рычал:

— Кто узнает-то, кому надо… А даже если и случиться такое, то наплевать, эка невидаль для меня, я уже сидел. Меченый… Ходкой больше, ходкой меньше. Что меня тут держит? Ничего. Ты не учла, что мне терять нечего. Дочка зато будет жить без проблем. А я отживающий пень. Тронешь зятя, дочь, утоплю в болоте, без трёпа. Никто никогда не найдёт. Здесь тундра. А языком трепать начнёшь, отрежу предварительно и его.

Она в ужасе таращила глаза: и это тот Дубов, что мухи не обидит…

— Вы же интеллигентный человек, как вы можете…

Дубов тряханул её за грудки.

— Ты, дрянь, тронула самое дорогое — мою семью, которой у меня никогда не было. Для меня она священна и будь уверена, я сделаю это. В этих топях народу всякого до хрена лежит. Примут они и ещё одного.

Маргарита содрогнулась под его взглядом. Поняла — сделает.

Елизавета Александровна уверена, что это её выдумка с фотографиями сыграла решающую роль. Она принесла ей пакет нашлёпанной «порнухи» сама. Раскидав на её рабочем столе фото, предупредила:

— Облеплю ими весь город. Раскидаю во все почтовые ящики, если не уберёшься отсюда. Не шучу и не блефую. За сына и его семью на всё пойду. По-твоему не будет никогда. Мозговых ты не получишь.

— Безобразие! — потеряв терпение визжала Маргарита.

— Уезжай, мой тебе совет, — миролюбиво усмехнулась Лиза. — Иначе мы из тебя перья вытрясем.

Мозговой просто обложил комплекс проверками. Ревизоры выкручивали руки и вытягивали кишки и всё, как в нашей стране водится по закону. Уж, как бы там не было, а дама, написав заявление об уходе, исчезла в брюхе лайнера высадившего её на Большой земле. Больше о ней никто из семьи уже никогда не слышал.

Победу отмечали вечером, за ужином, пельменями.

— Что гуляем? — посматривая на довольную компанию поинтересовалась Лизонька.

Все переглянулись, и ответ взяла на себя Елизавета Александровна:

— Просто отмечаем везение. Нам несказанно везёт.

Все дружно и радостно закивали.

Таня

Дубов, обещав друзьям найти охранника из лагерей «Затона», не сидел сложа руки. И вот перелопатив горы бумаг и обходив не мало кабинетов, с внушительными дверями не приблизился к заветной цели а ни на сантиметр. Кто-то намекнул, что всё решают на Лубянке и надо ему, Дубову, идти именно туда. Так он и сделал. И к концу августа, добрался кое-как до мрачного того здания. Постоял, набираясь сил у входа. Закинул голову вверх прошёлся по тяжело давившим друг на друга этажам, почуяв как по спине пошли мурашки, уставился на носки своих начищенных до блеска туфель. Ещё бы, глядя на эти этажи, в голову приходят мысли о многоярусных переходах подземных этажей. Да, сколько тайн здесь храниться, сколько трагедий. Он понимал, что нужно думать о другом, но… Стыдно сказать, но его ответственного работника заставили прождать тридцать минут. Зато потом все были чересчур любезны и предупредительны. В просторном кабинете он объяснял вперившемуся в него ничего не выражающие глаза седому генерал лейтенанту:

— Имя у него редкое, — вспоминал он на Дзержинке. — Лазарь. Нет. Лукьян, а кличка «Волк», от фамилии Волков.

Видимо, его усталость в поиске и сомнения отразились на лице, потому что генерал, внимательно посмотрев на гостя, проникновенно сказал:

— Найдём, Илья Семёнович, не волнуйтесь. Здесь ничего не пропадает.

Хозяин кабинета по-прежнему не сводил с него глаз. Записывающий за ним полковник щёлкнул каблуками и исчез.

Поблагодарив и отговорившись, что не смеет больше отнимать драгоценное время для своих личных целей, Дубов тоже вышел из кабинета и проходя по мрачным коридорам, как бы слышал негромкие разговоры, сдавленные крики и шаги, шаги, шаги… Это не было мистикой, то нюх человека прошедшего тот ад и учуявшего, под ковровыми дорожками и дубовыми покрытиями стен, тайны и интриги. Стараясь держаться и не бежать, он прошёл мимо вытянувшегося по стойке смирно охранника, лицо того не выражало ничего, а взгляд, пронизывая насквозь, упирался куда-то в стену, вылетел из этих давящих на голову и плечи стен, на улицу, где ждала его личная охрана и служебный автомобиль. Ощутив за спиной хлопок закрывшейся двери, Илья непроизвольно, но с облегчением, вздохнул полной грудью, глянув на радостное весеннее солнышко. С самого утра сегодня было ясное небо. Чего там так тяжело дышится в этом здании? Всё ж до стерильного чисто, просторно. А вот, поди ж ты? Дело, наверное, совсем не в здании, а в нашей психике. И до смерти ему не избавится от этого щиплющего под мышками страха и потной спины в их конторе. И вроде не старые времена, и все двери открыты перед ним, а, вот, поди же. А может это стали пошаливать нервишки и надо заехать в аптеку за успокоительным. Иначе так недолго и до нервоза докатиться. Это было весной, а сегодня его вежливо пригласив в кабинет, предложили присесть и положили листок с адресом перед глазами. А под листом папку с делом. Вот, мол, обещали и слово держим, ещё и с прицепом. Дубов, извинившись, нырнул в чтение. Оказывается он, этот Лукьян Волков, жил, совсем рядом, в Москве. И работал далеко не в правоохранительных и карательных органах, а в психиатрической клинике. Сначала медбратом, а потом окончив мединститут психиатром и по бумагам не плохим. Имел даже научную степень и труд научный нацарапанный им лично по психиатрии. «Неожиданный уклон», — листал, поражаясь, бумаги Дубов.

— Что вас удивляет, Илья Семёнович? — осторожно спросил генерал.

Дубов удивлялся манере разговора сотрудников этого дома: тихому, вкрадчиво спокойному. Не понятно, толи тебя считают душевно больным, толи сами таковыми являются. И сидят тут исключительно с одной целью — всех успокоить. Ему было не по себе.

— С чего поворот то такой? — не смог скрыть своего удивления Дубов. — Нет, конечно, если здраво посмотреть, после того ада и дурдома на Затоне, всё может быть. Тем более после того, что он сделал с моей женой. Стёр в порошок бы суку!

О! Чиновника пробрало. Несколько ошарашенный, генерал вскинул вопрошающий взгляд:

— Илья Семёнович, надеемся вы глупостей не натворите и мы не пожалеем о том, что помогли вам?

Дубов с кривой усмешкой поднял руки вверх:

— Убивать я его не стану. Перегорело. Так вспылил. Можете не дрожать. Руки марать зачем?

Генерал кивнул:

— Вот и ладушки.

Илья тем временем перекладывал выцветшие, слежалые листы и, выбрасывая горечь из горевшей обидой груди, комментировал:

— Женат, собака. Поздно, правда, детей завёл. Маленькие ещё. И пишет, пишет, писака… М-м-да. Спасибо генерал, я ваш должник.

Ощущение невероятности происходящего не покидало его. Казалось, что смотрит какой-то фильм… И он, Дубов, совсем не участник, а зритель. Посмотрел и вышел. Конец! У любого фильма есть конец… Наконец-то и он добрался до «Волка». Наконец-то… Паутину иллюзий прервал голос генерала:

— Ну, что вы Илья Семёнович, это наше ведомство у вас в вечном долгу. Я тут по собственной инициативе и ваше дело с Тимофеем Егоровичем нашёл, посмотрите, а вот адрес Бориса, если захотите увидеть «друга»… — Дубов отрицательно замотал головой, — Ну, а вдруг. Предполагаю, вы догадываетесь, кто постарался вас закрыть в лагеря и за что должно быть тоже в курсе.

— Значит, мы с Мозговым не ошиблись и гнили на «Затоне» благодаря ему.

Генерал достал «тома дел» и положил перед ним.

— Читайте, я не буду вам мешать. Тихонько займусь своими делами.

Дубов даже задержал взгляд на отвёдшим свой генерале. Мелькнула мысль, что среди таких людей есть и нормальные, те с которыми можно посидеть, поговорить. Что-то изменилось в нём, Дубов это почувствовал. Будто спало напряжение какое-то. Послышалось что-то человеческое. Так невероятно. А может показалось…

— Хорошо, — не очень уверенно протянул он, пододвигая к себе «первый том дела».

Листая жёлтые с плохо просматривающимися чернилами листы, Илья краснел, бледнел и, покрываясь потом, в конечном итоге вскочив, забегал по чужому кабинету.

— Как впечатление? — поднялся генерал с перевёрнутым Дубовым последним листом.

— Впечатление? Не знаю. А вот удивление такое огромное, что не родить. Как можно, если даже предположить, что этот анекдот был, написать такой труд, перепортив чернил бутыль и бумаги ящик. Это ж надо было умудриться из листа в лист переписывать одно и тоже только разными словами. Страшное время было. Человек букашка. Зачем десятки тысяч здоровых полных сил мужиков занимались такой бестолковой хернёй вместо работы. Им бы дома строить, детишек учить, самолёты поднимать в воздух, а они бумагу марали и людей ни за что в лагеря кидали?

— А мне говорили, что вы понятливый… Хе-хе. Он и сейчас больше букашки, Илья Семёнович, не стал. Забыть такое нельзя, я и не уговариваю вас на это. Надо успокоиться.

Дубов опустил ладонь на папку с делом. Прихлопнул раз, второй…

— Вы правы, спасибо.

— Мелочи.

— Спасибо и я пойду, наверное. Тяжело мне…

Генерал вышел из-за стола.