– Тебе не нужно ничего говорить, – поспешно перебил он.

По крайней мере не сейчас, когда она так расстроена.

Но она покачала головой. В глазах стыла решимость, которой он не мог противоречить.

– Я хочу рассказать тебе все.

– Позже, – мягко сказал он. – После того как ты примешь ванну.

– Нет, – выдавила Энн едва слышно. – Ты должен позволить мне говорить. Я несколько часов простояла у дома, и мое мужество на исходе…

– Энн, тебе не нужно мужество рядом со…

– Меня зовут Аннелиза Шоукросс, – выпалила она. – И я хотела бы стать твоей любовницей. – И пока он ошеломленно смотрел на нее, не веря ушам, она добавила: – Если ты захочешь взять меня.


Почти час спустя Дэниел стоял у окна, пока Энн принимала ванну. Энн не хотела, чтобы кто-то знал, что она в доме. Поэтому он спрятал ее в гардеробной, а несколько лакеев тем временем наполняли ванну. Она все еще лежала в воде, ожидая, пока холод страха покинет ее тело.

Она пыталась поговорить с ним о своем предложении, настаивая, что это единственный выход, но Дэниел не мог это слушать. Она предлагает себя таким образом… Энн могла сделать это только в одном случае: если у нее не осталось надежды.

А такое он боялся себе представить.

Он услышал, как дверь ванной открылась, и, повернувшись, увидел ее, умытую, с мокрыми волосами, зачесанными назад и висевшими над правым плечом. Она не заплела косу, а свернула их во что-то вроде тугой спирали.

– Дэниел? – окликнула она тихо, заглядывая в комнату. Босые ноги осторожно ступали по мягкому ковру. На ней был его халат, темно-синий, почти такого же цвета, как ее глаза. Халат был ей так велик, что доходил почти до щиколоток. Она придерживала его на талии, чтобы не свалился.

Энн еще никогда не казалась ему такой прекрасной.

– Я здесь, – ответил Дэниел, сообразив, что она не видит его у окна. Он снял пальто, галстук и сапоги, сказав камердинеру, что не нуждается в его помощи. Тот очень расстроился, так что Дэниел выставил сапоги за дверь, в надежде что камердинер сообразит отнести их к себе и вычистить.

Сегодня он никого не хотел видеть. Кроме Энн, конечно.

– Надеюсь, ты не возражаешь, что я взяла твой халат, – заметила Энн, прижимая руки к груди. – Больше ничего не…

– Конечно нет, – заверил он с неопределенным жестом. – Бери все, что пожелаешь.

Энн кивнула, и даже с расстояния в десять футов он увидел, как она нервно сглотнула.

– Я только сейчас сообразила, – сказала она прерывающимся голосом, – что ты, возможно, уже знал мое имя.

Он глянул на нее.

– От Грэнби, – уточнила она.

– Да. Он рассказал мне о человеке, искавшем тебя. Это все, с чем мне пришлось начать поиски.

– Полагаю, это не слишком помогло.

– Нет.

Он грустно усмехнулся:

– Зато я нашел Мэри Филпотт.

Энн удивленно приоткрыла губы.

– Под этим именем я писала своей сестре Шарлотте, чтобы мои родители не поняли, что она переписывается со мной. Именно по ее письмам я узнала, что Джордж все еще…

Она осеклась:

– Я забегаю вперед.

Руки Дэниела сжались в кулаки при звуках чужого имени. Кем бы ни был этот Джордж, он пытался причинить ей боль. Убить ее.

И потребность размахнуться и ударить кулаком в стену была ошеломляющей. Он хотел найти этого человека, изувечить, заставить понять, что если что-то, что-нибудь снова произойдет с Энн, Дэниел разорвет его голыми руками.

А он никогда не считал себя жестоким.

Дэниел поднял глаза на Энн. Та все еще стояла посреди комнаты, обхватив себя руками.

– Меня зовут… звали Аннелиза Шоукросс. В шестнадцать лет я совершила ужасную ошибку, за которую плачу до сих пор.

– Что бы ты ни сделала… – начал Дэниел, но она подняла руку.

– Я не девственна, – прошептала она. Слова повисли в воздухе.

– Мне все равно, – заверил он и понял, что это действительно так.

– А должно быть не все равно.

– Но мне все равно.

Энн улыбнулась ему… несчастной, тоскливой улыбкой, словно была готова простить, если он передумает.

– Его зовут Джордж Кервель. Теперь сэр Джордж Кервель, поскольку его отец умер. Я выросла в Нортумберленде, в довольно большой деревне, в западной части графства. Мой отец – сельский джентльмен. Мы всегда жили неплохо и хотя не были особенно богаты, все же пользовались уважением. Нас повсюду приглашали, и считалось, что я и мои сестры удачно выйдем замуж.

Дэниел кивнул. Все это вполне можно представить.

– Кервели были очень богаты, по крайней мере в сравнении с остальными. Когда я смотрю на это…

Она оглядела элегантно обставленную спальню, всю роскошь, которую он принимал как должное. В Европе у него не было такого комфорта, и теперь он не упустит возможности оценить подобные вещи.

– Конечно, статус Кервелей был ниже твоего, – продолжала Энн. – Но для нас… для всех в округе они бесспорно были самой знатной семьей из всех, кого мы знали. Джордж был единственным ребенком. Он был очень красив, умел ухаживать, и я посчитала, что влюблена.

Она беспомощно пожала плечами и посмотрела в потолок, словно прося прощения за себя, только очень молодую.

– Он сказал, что любит меня, – прошептала она.

Дэниел сглотнул, испытывая странное ощущение, почти предчувствие того, каково это – быть родителем. Когда-нибудь, если позволит господь, у него родится дочь, и эта дочь будет похожа на стоящую перед ним женщину, и если она с недоумением посмотрит на него, шепча «он сказал, что любит меня»…

Приемлемым ответом будет только убийство негодяя, посмевшего обидеть его дочь.

– Я думала, он собирается жениться на мне, – продолжала Энн, возвращая его к реальности. Похоже, она обрела некое равновесие, потому что голос был резким, почти деловым. – Но дело в том, что он никогда ничего подобного не обещал. Даже не упоминал о женитьбе. Поэтому, полагаю, каким-то образом часть вины лежит на мне…

– Нет, – свирепо перебил Дэниел. «Что бы ни случилось, она ни в чем не виновата. Слишком легко было догадаться, что было дальше. Богатый, красивый мужчина, впечатлительная молодая девушка… Ужасная картина. Ужасная в своей обыденности».

Энн благодарно улыбнулась.

– Не хочу сказать, что виню себя, потому что этого нет. Больше нет. Но мне следовало сознавать, что я делаю.

– Энн…

– Нет, – решительно сказала она, останавливая все протесты. – Мне следовало сознавать, что я делаю. И быть благоразумнее. Он не упоминал о женитьбе. Ни разу. Я сама предположила, что он сделает мне предложение. Потому что… не знаю. Просто предположила. Я девушка из хорошей семьи. Мне в голову не приходило, что он не захочет жениться на мне. И… о, сейчас это звучит кошмарно, но, по правде говоря, я была молодой и хорошенькой и знала это. Боже, каким глупым это сейчас кажется!

– Вовсе нет, – мягко ответил Дэниел. – Мы все были молоды.

– Я позволила ему целовать меня, – продолжала она и тихо добавила: – А потом позволила еще очень многое.

Дэниел застыл, ожидая волны ревности, которая так и не нахлынула. Он ненавидел человека, который воспользовался ее невинностью, но совсем не ревновал. Он вдруг понял, что вовсе и не хотел быть ее первым. Ему просто нужно стать ее последним и единственным.

– Тебе необязательно рассказывать дальше, – сказал он.

– Нет. Я все расскажу, – вздохнула Энн. Не из-за этого. Из-за того, что случилось дальше.

В порыве нервной энергии она пересекла комнату и схватилась за спинку стула. Пальцы вцепились в обивку, и это дало ей возможность смотреть на что-то во время монолога.

– Нужно быть честной, до какого-то момента мне нравилось то, что он делал. Да и потом… это не было так ужасно. Просто немного неловко и чуточку неудобно.

Она подняла голову. Ее глаза смотрели на него с ошеломляющей искренностью.

– Но мне понравилось то, что именно я вызывала в нем подобные чувства. Я ощущала себя всемогущей, и когда увидела его в следующий раз, была готова позволить ему сделать это снова.

Она закрыла глаза, и Дэниел практически увидел промелькнувшие на ее лице воспоминания.

– Это была ночь Иванова дня, такая ясная, что можно было целую вечность считать звезды.

– Что случилось? – спокойно спросил он.

Энн моргнула, словно очнувшись ото сна, и заговорила с почти выводившей из себя небрежностью:

– Я узнала, что он предложил руку другой. Назавтра после того дня, как я отдалась ему.

Ярость, растущая в нем, разгоралась все ярче. Дэниел в жизни не ощущал такого гнева и желания убить ради другого. «Неужели это и означает любовь? Когда боль любимой ранит сильнее собственной?»

– Он все равно попытался взять меня, – продолжала она. – Сказал, что я… не помню точных слов, но он заставил меня почувствовать себя шлюхой. Может, я именно такой и была, но…

– Нет! – взорвался Дэниел. Он мог согласиться с тем, что ей следовало быть осмотрительнее, что нужно было быть более благоразумной. Но никогда не позволит Энн думать так о себе.

Он подошел к ней. Опустил руки на ее плечи. Она подняла на него глаза… эти бездонные синие глаза… Он хотел утонуть в них. Навсегда.

– Он воспользовался твоей наивностью. Четвертовать его – самое легкое наказание.

Из горла Энн вырвался испуганный смех.

– О боже, подожди, вот узнаешь конец истории…

Дэниел вскинул брови.

– Я ранила его, – призналась Энн, и он не сразу понял смысл ее слов. – Он подошел ко мне, я попыталась ускользнуть и, кажется, схватила первое, чего коснулась рука. Это оказался нож для разрезания бумаги.

О господи!

– Я пыталась защититься и хотела только замахнуться на него, но он набросился на меня и тогда…

Она содрогнулась, кровь отлила от ее лица.

– Отсюда досюда, – прошептала она. Палец скользнул от виска к подбородку. – Зрелище было жутким. И, конечно, скрыть это было невозможно. Я была погублена, – сказала она, слегка пожав плечами. – И моя репутация тоже. Меня отослали. Велели сменить имя и порвать все связи с семьей.