— До свидания.

Но Делия увлеклась. Вглядывается в глаза, обмазанные сурьмой.

— А дочь… как она?

— В Америке, замужем. Двое детей.

— Замужем за женщиной.

Жена слегка толкает мужа.

— Мог бы и промолчать.

— А что плохого, если они любят друг друга? Та девушка — настоящая святая. У нашей дочери невыносимый характер… знаете, такой синдром, когда тебе все должны.

— Она столько выстрадала…

Старик фыркает, поднимает загорелую руку.

— Да, понятно… Но множество людей страдают и не играют на нервах так, как она…

Неожиданно он меняет тему, говорит, что у него рак и уже образовывались метастазы в разных местах; что, похоже, все время один и тот же узел бродит по кругу, как террорист, закладывающий бомбы. Он оперировался бессчетное количество раз, и всегда ему удавалось выжить.

— Сейчас моя жена накричит на меня, что, мол, выношу на всеобщее обозрение свою личную жизнь… Такая уж привычка, не могу держать язык за зубами…

— Им неинтересно слушать про тебя…

— Зато мне интересно послушать их. Кажется, я вас видел, но не могу вспомнить где… Вы где-то здесь рядом живете? Может, возле парка или у книжного…

— Может быть… да…

Делия тоже припоминает, что где-то видела этого мужчину… Вполне возможно, что они сталкивались на улице.

— Мне весь желудок продырявили… Я — ходячий феномен, больничный талисман… Как только вхожу в отделение, мои доктора-онкологи мне аплодируют… И в понедельник я должен туда вернуться, здесь, внизу, у меня огромная, с артишок, опухоль…

Дотрагивается до своего живота под ремнем, улыбается. Гаэтано смотрит на него.

— Но вы же шницель недавно съели…

— Не хочу отказывать себе в удовольствии, пока могу. Наслаждаюсь.

Делия смотрит на него. Осмысливает то, что произошло сегодня вечером, вспоминает о том, что было и не было сказано. Потеря надежды и страстная любовь к жизни. Другие люди заплатили и уходят… Другие люди, которые сейчас исчезнут. Она хотела бы обнять этого старика, прижаться к нему на несколько секунд.

Жена помогает ему надеть куртку.

— Кто знает. Ну ничего, я еще жив, сегодня вечером жив, съел шницель, разговариваю с вами… Обожаю поболтать… Говорил бы и говорил…

Они собираются уходить, жена закуривает сигарету на тротуаре.

— Встретимся как-нибудь…

Делия кивает. Она не сказала, что они с Гаэтано разведены. Она не рассказывает о своей личной жизни первому встречному. Старик замешкался подавать руку.

— Не окажете мне маленькую услугу? Я об этом не каждого прошу, но к вам я проникся доверием. Я думал об этом весь вечер… Думал: я обязательно должен попросить эту пару, пусть даже встану им поперек горла.

Теперь он кажется бесконечно далеким, словно его душа внезапно взлетела и парит в вышине, рядом с зонтиками этого ресторанчика.

— Помолитесь за меня.

Гаэтано кивает, потом говорит откровенно:

— Я не умею молиться.

— Нужно только закрыть глаза и сосредоточиться на хорошем.

— Для меня это понятие звучит несколько абстрактно… Чтобы молиться, надо представлять того, кто внимает твоей молитве…

— А вы не представляете своего адресата?

Старик кажется разочарованным и растерянным.

— Весь вечер я думал: вот эти двое сумеют что-то сделать для меня…

— Как вы могли подумать такую глупость?

— Не знаю. Какое-то ощущение. Уверенное, глубокое чувство…

Глазами старик ищет глаза Делии.

— А вы сможете за меня помолиться?

— Конечно, разумеется.

Он взял ее руку обеими руками, пожал ее. Потряс.

— Никто не выживет в одиночку.


Делия и Гаэтано смотрят им вслед, пока они подходят к «фиату-панда», припаркованному прямо у входа… Сейчас видно, что старик и вправду неуверенно держится на ногах. За руль садится жена, закрывает дверцу мужа, потом разворачивается.


— Почему ты не сказал им, что мы неверующие?

— Мне не хотелось разочаровывать его — в таком положении… Да и вообще, во что-то же я верю…

Делия спрашивает у него, во что он верит. Гаэтано, потупив глаза, с руками в карманах, отвечает:

— Ну…

— Цепочка людей… если мы будем держаться вместе, будет иметь смысл… Ты, я плюс эти двое…


Эти слова запали ему в душу. Они идут, проходят мимо мусорных баков и пакетов, брошенных здесь же. «Никто не выживет в одиночку».

Гаэтано хотелось бы вернуться назад, чтобы еще что-нибудь спросить у старика, но он не оборачивается, продолжая рыться в своих мыслях.

— Если бы хоть кто-то помог нам.

— Кто, например?

Гаэтано сейчас думает о мудром учителе. Этот образ нравится ему больше всех других. Это тот, кого он безнадежно ищет в своих сценариях. Второстепенный персонаж, заставляющий героя переступить порог, побуждающий его принять правду о самом себе. Похоже, он не сумел прочитать жизнь между строк.

Он вспоминает старика — как можно выглядеть таким спокойным при том, что рак отнимает все его силы?

Честно говоря, не было заметно, что он слаб, его розовая кожа казалась вполне здоровой… На мгновение Гаэтано разуверился.

— Может, он солгал.

— Зачем же это ему?

— Чтобы произвести на нас впечатление… или он выжил из ума.

— Мне так не показалось. Ты не можешь смириться с тем, что кто-то подходит к концу своей жизни с такой благодарностью, с такой покорностью…


Гаэтано остановился купить сигареты в автомате. И вдруг видит, что Делия оседает на землю у железной ставни витрины. Он подходит, пытается поднять ее. Но легче опуститься к ней.

— Боже, что на тебя нашло?

Делия, соединив ладони, стоит на коленях.

— Что ты делаешь?

— Молюсь за старика.

— На хрен он тебе сдался?

— Помолись и ты.

— Да я совершенно не способен на такое.

Вертится около нее, бросает взгляды по сторонам, чтобы проверить, нет ли свидетелей.

— Кажется, мы с тобой выжили из ума.

— Кто-нибудь услышит нас.

— Никто нас не услышит, Делия. Никто нас никогда и не слышал…

Гаэтано становится рядом с ней на асфальт. Ощущает себя настоящим идиотом, да и коленям больно.

— Надо же было найти двух таких неудачников, как мы, не мог выбрать кого-нибудь другого?

— Сконцентрируйся.

— На чем?

— На том человеке. Он выбрал нас. Он видел, когда я кинула в тебя мороженым… Он все видел…

— Ну и что?

— Он хотел помочь нам. Сказать что-то, чтобы мы перестали вести себя как дураки, может, только это.

Почему они не встретили его раньше? Они пригласили бы его к себе, поставили бы ему стул в комнате, посадили бы как дедушку. Может, он обладает способностью спасти их всех?

Может, он совершил бы чудо, наколдовал, чтобы они любили друг друга и никогда не разлучались.

Гаэтано не молится, он совершенно не умеет этого делать, не может сосредоточиться на чем-то, чего нет в мире. Он полагается на нее, на невероятное лицо, каким оно стало у нее.

— Ну что, уходим?


Они принадлежат к поколению фальшивок, ремейков. Все уже испробовано, остается только пройти по тому же пути, но без накала, без подлинного нерва. Давние обиды, раскрашенные лица эмов. А что придумано нового? Суши на вынос, Хеллоуин, фейсбук. Среди всех их знакомых не найти ни одного, кто не горел бы желанием организовать какое-либо торжество. Жажда вечного праздника на развалинах мира. Эгоизм, как одинокая сумка через плечо. И все-таки это их мир, и они должны пройти все вместе со своими детьми. Настраивая антенны для приема позитивных сигналов.


Они проходят мимо сгоревшего мопеда и даже не смотрят на него. Привыкли к жестокости.


Кто знает, может, им захочется оглянуться однажды, посмотреть назад, в прошлое их жизни?

Они еще очень молоды. Парень с девушкой, сказали бы, увидев их в стеклах припаркованной машины:

«Никто не выживет в одиночку».

Им кажется, они слышат гулкое эхо тех слов. Как приговор или оправдание.

Сейчас они идут рядом, как две собаки, которые убежали, а теперь возвращаются. Разит родной и ненавистной землей. Они чуть было не собрались взяться за руки, но это всего лишь рефлекс, оставшийся от прошлого, ошибка Они устали, легко отключиться, забыть, в какой точке жизни они находятся. Сейчас или год назад.


— Я бы хотел зайти… повидать детей.

Ей надо бы отказать, но она открывает дверь подъезда. Они поднимаются на лифте, скользят за тросами, молча, глядя на деревянную обшивку кабины и в зеркало, в которое смотрелись много раз. Гаэтано бросает беглый взгляд на свое отражение, на порозовевшее от вина лицо с вытаращенными глазами.

Кто я такой? Кто ты? — спрашивает он у этого мужчины. Тело под одеждой на минуту оказывается принадлежащим не ему, но скользящей тени, которую он тысячу раз видел там. Смотрит на спину Делии, часть плеча. Ее глаза прикованы к двери.

Дети спят посередине большой кровати. Соединились, как вещи, переплетенные на дне моря. Гаэтано подходит, вытягивает руку, проводит по одеялу.

— Хорошо.

Запах квартиры не вызвал у него отвращения. Каждый раз, приходя сюда, он испытывал тошноту. Стойкий душок мертвых мышей, подохших от яда, запрятанного в сыр.

Свекровь сидит перед телевизором. Она заснула и сейчас, отходя ото сна, здоровается, машет пультом. Он засмеялся:

— Да выключи и меня тоже.

Окидывает быстрым взглядом комнату. Замечает, что стало больше порядка, что не хватает его рабочего места — гостиная увеличилась с тех пор, как его выставили вон. Делия держится сзади, следит за ним, как та медсестра из фильма следила за сумасшедшим. В страхе, что он обернется.