Маргарет Мадзантини - Никто не выживет в одиночку

— Вино будешь?

Она слегка двигает челюстью — неопределенное движение, недовольное. Отсутствующее. Словно она пребывает где-то далеко, где ей хорошо и где, разумеется, ему места нет.

Они притиснуты к этому столику с бумажными подстилками, похожими на упаковочную бумагу для мяса, посреди механического шума и человеческого гвалта. Сумка до сих пор висит у Делии на плече.

Она смотрит на пожилую пару, сидящую через несколько столиков от них. Ей хотелось бы поменяться с ними местами, оказаться в уголке, в стороне. Прислониться спиной к стене.

Гаэтано наливает ей вина. Размашистым, вызывающим легкую улыбку жестом. Подражая сомелье из телевизионной программы, которую включает по ночам, когда ему не спится. Она наблюдает за тем, как льется вино. Чудесный, но этим вечером совершенно бессмысленный звук. Отвращение не приправляют хорошим вином — это выброшенные деньги и лишние телодвижения.

Вероятно, не стоило идти с ней в ресторан; ее не интересуют ни обстановка, ни ожидание следующего блюда. Да и вообще самое лучшее у них в жизни случалось без всякой подготовки: шаурма и кулечек каштанов с очищенными прямо на землю скорлупками.

Они стали ходить по ресторанам, когда появились кое-какие деньги, но их семейный покой уже начал поскрипывать, словно кресло-качалка, переставшее справляться со своей работой.

Официантка кладет на стол меню.

— Что возьмем? Ты что хочешь?

Делия ткнула пальцем в овощное блюдо, в слоеный пирог, еще в какую-то дрянь. Он же пришел сюда именно поесть и забыть о своих горестях.

Делия поднимает пузатый, наполненный наполовину бокал. Подносит его ко рту, прикасается к нему одними губами, потом прислоняет к щеке. Бокал кажется больше ее лица.

Она здорово похудела из-за свалившихся на нее несчастий. На секунду Гаэ пугается, не принялась ли она за старое.

Они познакомились буквально сразу после того, как она избавилась от анорексии. Впервые поцеловавшись взасос, он почувствовал языком ее зубы, изъеденные рвотой, похожие на молочные зубы ребенка. С одной стороны, ему стало как-то не по себе, но с другой — он увидел в этом знак некоего сродства. Да и замечательно было обменяться болью, сделать ее общей. У него за спиной тоже болтался увесистый мешок с дерьмом, и ему не терпелось опустошить его — так почему бы не у ног такой девушки, как она.

Прежде, до Делии, его отношения с барышнями были довольно несерьезны. Он прятался за мягкость и в то же время выказывал определенную жесткость, этакий ягуар из Субура, грязного плебейского квартала Древнего Рима. Он играл на ударных и считался крутым. Благодаря глубоко посаженным глазам и немного нависавшему над переносицей лбу, как у доисторического человека, он мог позволить себе казаться таинственным. На самом же деле он был очень чувственным и безнадежно искал любви. Так что его при необходимости можно было принять за так называемый идеал. Да и сам себе он казался лучше и чище большинства знакомых ему людей. А смехотворные идеалы мира кетамина и жесткого секса позволяли Гаэ ощущать себя если не Франкенштейном, то неудачником, составленным из кусков мертвых тел, мало подходящих друг другу.

Делия притянула его к себе. Открыла ему объятия и возможность существования глубоких человеческих отношений. И он сходил с ума от сострадания и любви к ее розоватым зубам. Официантка поставила на стол корзинку с хлебом.

— Хочется уехать куда-нибудь.

Никто не может отнять у нее права отправиться в путешествие. Судя по всему, она действительно устала. Они оба устали.

— Я бы с удовольствием поехала в Калькутту.

Она давно мечтает поехать в Калькутту. Город Рабиндраната Тагора, ее любимого писателя. «Боль преходяща, тогда как забвение вечно…» Сколько раз она доставала его этим Рабиндранатом!

— Боюсь, ты выбрала не самое подходящее время года…

— Ну тогда залягу в гостиничном номере с дизентерией…

Они едва заметно улыбаются.

— Да уж, блестящей идеей это не назовешь…

— Мне надо побыть одной, без детей. Хотя уехать так далеко я действительно не могу…

Боится оставить их.

И часто оставляет, пока они ползают на полу, как кролики, играя обычными вещами — штопором, гудящим перевернутым телефоном. Она смотрит на них с любовью, но как-то безжизненно. Отрешенно. Планета, в которой они отражаются, где любовь не требует и не приносит страданий. И дети — прекрасные сущности, без естественных земных нужд. Не хотят есть, не просятся на горшок. Школа недавно закончилась. Начались каникулы, бездна свободного времени, целых три месяца.

— Ты бы поехала туда, где можно развлечься.

— Какой резон ехать в сторону, противоположную своему душевному состоянию?

Гаэ делает глоток вина. Он знает ее, ей надо встряхнуться. Пустота благополучия надоедает ей, гасит ее.

Он прожил с ней почти десять лет. И она потратила их, критикуя других за то, что те сначала транжирят деньги, потом снова бегут их зарабатывать и выбиваются из сил лишь затем, чтобы испытать пустяковые чувства, невнятную грусть, беспричинную подавленность.

— Знаешь, в чем проблема? В том, что ни у кого уже не хватает смелости заняться самыми простыми вещами, сосредоточиться на собственной жизни. То, что люди всегда делали, борясь и рискуя, нам кажется мартышкиным трудом.

Гаэтано кивает. Он отыскал в меню шницель «летний»: жирный, плотный, с кусочками помидоров сверху, которые и оправдывают название блюда. Он ищет глазами официантку, ее задницу в драных джинсах.

— Мы не считаем нужным копаться в себе.

Обличив человечество, Делия чувствует себя лучше. Умнее среднего человека.

Она снова подносит бокал к губам.

— Мы в депрессии. В совершенно идиотской депрессии.

Гаэ опускает голову, отламывает кусочек хлеба. Естественно, это она хочет воспарить над ним. Она пришла именно за этим: сломить его. Чтобы он почувствовал себя негодяем. Одним из тех, кто не может сосредоточиться на своей жизни.

— Малоутешительно…

— Не я пригласила тебя в ресторан.

Он знает, что это не лучшее начало вечера. Он же сценарист. Честно говоря, надо бы разорвать лист и начать все заново.

Делия вымыла волосы, накрасилась. Чтобы показать ему, что у нее все в порядке. Чтобы воздвигнуть стену собственного достоинства. На ней платье, которое он или не видел, или не помнит.

— Новое?

— Нет, было.

Ему приятно видеть ее в платье с вырезом «лодочкой». Ему приятно, что она не прячется от него. Он представляет, как она одевается, как обувает босоножки на каблуках.

Он тоже надел новую рубашку, белую. Растрепал волосы перед зеркалом своей съемной квартиры. Подтянулся на турнике, раз пятьдесят, наверное.

И рад, что пришел сюда. Подальше от домашней утвари, от запаха детского питания. За столик на тротуаре ничейной земли.

Гаэ предложил пойти именно в этот ресторанчик, здесь довольно веселая, неформальная обстановка и простая местная еда хорошего качества с небольшим выбором вин. Столики чуть шатаются на неровной поверхности асфальта.

Он надеялся, что эта неустойчивость как раз и поможет им расслабиться, почувствовать себя свободней. Как бы говоря: «Мы попали сюда случайно, поедим, даже нет, перехватим чего-нибудь по-быстрому, и при желании можем встать и прогуляться в темноте». Хотел, чтобы ей было комфортно, вот и все. Хотя бы один вечер. Чтобы им опять было не так тяжело вместе.

Он спрашивает себя, когда им стало тяжело? Когда их взбалмошные флюиды соединились в твердый сплав?

Кажется, они смотрят на одно и то же. Листы бумаги цвета мешковины под большими плоскими тарелками. Делия поглаживает свою салфетку в том месте, где лежат вилки, отрывает краешек ногтем.

Он предпочел бы не видеть этого мелкого свинства. Все было так прилично и мило. Достаточно такого ничтожного жеста, почти невидимого, чтобы взбесить его. Последуй он своему инстинкту, можно было бы послать все куда подальше. Ему хотелось схватить ее за запястье и вывернуть ей руку.

Делия сворачивает в трубочку кусочек бумаги, подносит его к свече, роняет и тот падает в расплавленный воск, как мертвая мошка.

Подходит официантка, спрашивает, что они выбрали. Симпатичная девушка — здесь все симпатичные и очень молодые.

— Для меня шницель «летний».

Официантка быстро царапает в своем блокноте, шмыгает носом, торопится:

— А ты?

Делия отклоняется корпусом. Ей не нравится это «ты». Она еще ничего не выбрала, не хочет есть. Смотрит на официантку, голый живот которой касается их столика.

Гаэ неприятна возникшая ситуация, ему хотелось бы попросить девушку отступить на шаг. Когда та наклонилась над столиком пожилой пары, чтобы взять у них заказ, вытянувшись как кошка и демонстрируя свой крепкий зад, он не мог не подметить, что она находится в самом подходящем положении. Интересно, какая она? Подобные мысли посещают мужчин, и девушка, разумеется, не может не догадываться об этом.

Он постучал пальцем по губам, не глядя на Делию. Почувствовал, что его поймали на месте преступления, пусть и совсем невинного. Его снова стали одолевать мысли о сексе, вот уже несколько месяцев, с праздника дня рождения сына. Раньше, когда ему действительно было плохо, пройди мимо него голая Меган Фокс, он отказал бы ей: «Прости, сладенькая, столько дел — просто умираю, и у меня нет ни малейшего желания трахаться перед смертью».